И школу он кончил. Вроде твоей, но только для милиционеров. Он там всему научился. И как стрелять, и как стоять на посту, и как регулировать движение. Не так-то просто.
— Да, — сказал я, — не так-то просто.
Я — ЛУЧШИЙ ПЕШЕХОД
Постепенно я познакомился с нашим милиционером. Когда я шёл в школу, он уже стоял на своём посту. И я, переходя улицу, всегда соблюдал правила уличного движения.
— Вы лучший пешеход на моём посту,—сказал мне Иван Фёдорович. — Мне всегда приятно, когда вы переходите мою улицу.
— И мне приятно переходить вашу улицу, — сказал я, — будем знакомы.
Так мы и познакомились.
И с тех пор каждый раз, когда я иду в школу, Иван Фёдорович Блинчик мне козыряет. А я делаю ему пионерский салют, хоть я ещё и не пионер.
ЛОШАДКИН
У меня есть один товарищ, Геня Лошадкин. У Гени есть папа — очень полненький, в кепочке с пуговицей. Вот как-то идёт Генин папа по улице и кушает апельсин. Покушал, покушал и бросил корки на тротуар. Вдруг свисток. Это мой знакомый милиционер свистнул Гениному папе.
— Что такое? — спрашивает Генин папа. — Моя фамилия — Лошадкин. Вы мне свистнули?
— Вам, — говорит Иван Фёдорович. — Или подберите корки, или заплатите штраф. Нельзя сорить на улице.
— Что такое? — говорит Лошадкин. — Это просто удивительно. Куда же мне деть мои корки?
— Бросьте в урну, — посоветовал Иван Фёдорович и козырнул. Он был очень вежливый.
— Не хочу, — говорит Лошадкин.
— Ах так, — говорит Иван Фёдорович, — ну, так знайте, что вы и ваш сын очень несознательные люди. Вам известно, что ваш сын Геня ни больше ни меньше как катается на трамвайной колбасе? Я его два раза уже снимал с трамвайной колбасы. Мне стыдно думать, что бывают такие несознательные отцы и дети. Вы уже пожилой гражданин — и вдруг швыряете корки на тротуар. А если кто-нибудь поскользнётся на вашей корке и сломает себе ногу?
На новеньком, чудном бульваре вы швыряете свои корки... И ваш сын катается на колбасе... Я удивляюсь!
Сказав это, он опять козырнул, а Лошадкин говорит:
— Не хочу в урну, вы мне настроение испортили.
Ивану Фёдоровичу пришлось взять штраф, и у него тоже испортилось настроение. А я перестал дружить с Геней за то, что он катается на трамвайной колбасе. И кроме того, Геня сказал мне, что мой папа вовсе не пожарный. Как будто раз пожарный, то и ходи всё время в каске.
ЗИМА
Вот я учился, учился всю осень, а потом сразу, в одну ночь, наступила зима. Вечером ещё была осень и дождь моросил, а утром я подошёл к окну и как начал удивляться — всё белое. А папа бросил свою гимнастику и сказал:
— Настоящий буран. В двух шагах ничего не видно. Какая масса снега! Наверно, у вас в школе не будет никаких занятий.
А я говорю:
— Это, может быть, у вас в пожарной команде не будет никаких занятий. А у нас в школе будут все занятия.
Покушал и пошёл в школу.
Снег так и валит, а ветер так и свистит. Ничего не видно. Как бы, думаю, не удариться о своего знакомого милиционера Ивана Фёдоровича. Только успел подумать — и сразу налетел на Ивана Фёдоровича. Он стоит в серой каске и в серой шинели и не регулирует движение. Я сразу у него спросил, почему он не регулирует движение.
— Да движения никакого нет, — сказал Иван Фёдорович, — всё снегом занесло. Заносы. Трамваи стоят. Автомобили буксуют. Даже извозчик ехать не может — видишь, заснул на козлах.
Я посмотрел, но ничего не увидел.
— Ничего, — сказал Иван Фёдорович,—сейчас снегоочиститель приедет. Всё будет в порядочке.
Вдруг как заскрежетало, завыло, загремело...
— Вот он мчится, — сказал Иван Фёдорович, — наш дорогой трамвайный снегоочиститель. Гляди, какой красавец! Сейчас трамвайное движение возобновится.
Здорово работал снегоочиститель!
Перед ним вертелась щётка и отбрасывала с рельсов снег.
И движение действительно возобновилось.
А снег понемножку перестал падать.
Дворники сгребали снег в кучи, и грузовики увезли снег.
А пока я занимался в классе, случилась оттепель.
Пошёл дождь.
Но дождь шёл недолго.
И сделался мороз.
И всё покрылось льдом.
Вот я пошёл домой, поскользнулся и как трахнулся башкой возле самого Ивана Фёдоровича. Он мне помог встать и спросил:
— Живой?
— Живой, — я говорю.
Иван Фёдорович покачал головой и сказал:
— Вот погодка несознательная, а? Воюй с ней как хочешь.
И свистнул в свисток.
Подошёл к нему дворник, а он говорит:
— Вот что, гражданин дворник, соберите своих других дворников и посыпьте участок песком. Каток образовался. Надо с этим безобразным положением покончить. Обратите внимание — лучший пешеход на моём участке сию минуту трахнулся о мостовую головой... Он очень недоволен. Верно?
Я говорю:
— Верно.
А когда я пришёл домой и выглянул из окна на улицу, то увидел, что дворники посыпают наш перекрёсток песком.
Это чтобы я больше не трахнулся.
АВАРИЙНАЯ МАШИНА
Вот так Геня Лошадкин! Знаете, что случилось?
Он опоздал в школу. Вот что случилось. Пропустил весь первый урок. И бежал бегом, чтобы не опоздать на второй урок. И перебегал улицу не по правилам. И чуть не попал под колёса троллейбуса.
Вы видели что-нибудь подобное?
Вожатый троллейбуса, чтобы не раздавить Геню Лошадки-на, очень резко повернул руль, и троллейбус порвал свои провода.
А у нас в классе была перемена, было открыто окно, и мы все смотрели в окно и видели, как рассердился мой знакомый милиционер Иван Фёдорович.
— Ах, это опять негодный Геня Лошадкин! — закричал он так громко, что мы все услышали. — Что вы натворили, вы видите? Разве можно не соблюдать правила? Марш в школу, негодный Лошадкин!
Что только сделалось на перекрёстке!
Троллейбус мешал проехать трамваю, трамвай звонил, автомобиль гудел — ужас, как они все скандалили!
— Увидите, что сейчас будет, — сказал я, — увидите, как мой знакомый милиционер Иван Фёдорович будет спасать уличное движение.
А Иван Фёдорович тем временем уже разговаривал по телефону. И не успели мы опомниться, как, гудя и гремя, примчалась новенькая аварийная машина. Это, наверное, Иван Фёдорович вызвал её по телефону. На аварийной машине была устроена башня. Башня поднялась до самых проводов. На башню влезли рабочие в резиновых перчатках и починили провода. И машина уехала. А мы собрались в кружок вокруг Гени Лошадкина и как следует отругали его за то, что он опаздывает, нарушает уличное движение и катается на колбасе.
ДЕВОЧКА ЛЕНОЧКА
Однажды я шёл из школы и вдруг заметил, что Иван Фёдорович сидит на корточках. Никогда он прежде не сидел на корточках. Я очень удивился. Оказалось, что он сидел на корточках перед маленькой девочкой. Лица девочки не было видно. Был виден только один нос. Так замотали девочку платком. Вокруг стояли люди и улыбались.
А Иван Фёдорович спрашивал:
— Вы чего плачете? Вы скажите, чего вы плачете? Или, может быть, вы смеётесь? Мне не видно из-за вашего платка. Вы с мамой были? Или вы с бабушкой были? Или вы с тётей были?
Но девочка плакала и прижимала к себе маленькую куклу.
— А как ваша фамилия? — спрашивал Иван Фёдорович. — Вы где живёте?
Он оставил на своём посту дворника и взял на руки плачущую девочку вместе с куклой.
— Отнесу вас в отделение милиции, — сказал Иван Фёдорович,— ничего не поделаешь.
Иван Фёдорович взял и меня с собой. Мы шли, а девочка всё плакала и плакала.
— Какой-то у вас голос некрасивый, — сказал Иван Фёдорович, — даже у меня уши заболели. Кричите хотя бы тогда в сторону.
В отделении милиции была очень хорошенькая комната для таких потерявшихся детей. Там были большие куклы, заводной танк и железная дорога. Я нагнулся и развязал у девочки платок.
— Вот так штука! — сказал я. — Эта девочка мне знакома. Это Леночка Лошадкина. Здравствуй, Леночка!
— Здравствуй, — сказала она и перестала плакать.
НУ И СЕМЕЙКА!
— Я могу сойти с ума! — сказал Иван Фёдорович. — Надо же иметь на своём участке такую семейку: папа Лошадкин кидает апельсиновую кожуру, Геня Лошадкин катается на колбасе и ещё поломал троллейбус, а маленькая Леночка потерялась. Кто виноват? Виноват во всём папа Лошадкин.
Только мы вышли из детской комнаты — вдруг нам навстречу несётся папа Лошадкин и спрашивает:
— Тут моя дочка?
А Иван Фёдорович молчит.
— Тут моя дочка? — спрашивает папа Лошадкин ещё раз. — Я её потерял. Я начал газету читать и потерял свою дочку. Ох, мне дурно! Дайте мне воды. Дайте мне мою дочку. Дайте мне стул посидеть...
И следом за ним вбегает Геня Лошадкин и говорит:
— Где моя сестра?
А Иван Фёдорович всё молчит.
Помолчал, помолчал и говорит:
— Ладно уж. Тут ваша Леночка, играет с большой куклой. Мне просто стыдно, что на моём посту такая семья проживает. До чего дошли! Дочку потеряли.
Схватил папа Лошадкин свою дочку на руки и говорит:
— Спасибо вам, Иван Фёдорович. Возьму себя в ежовые рукавицы. Никогда больше не буду. Теперь я знаю, что такое милиция.
— И я тоже не буду ездить на колбасе, — сказал Геня, — я буду лучший пешеход.
— Ладно, — сказал Иван Фёдорович, — поглядим. Меньше слов, больше дела.
Мы попрощались и разошлись каждый в свою сторону.
ПОЖАР
Папа был на работе, а мама ушла за яблоками. Я сидел и учился. Учился и учился и не слышал, как выкипел электрический чайник. И потом сразу вдруг запахло дымом. От дыма у меня выступили слёзы, а я подумал, что, может быть, мне так надоело учиться — до слёз. И решил немного попрыгать через стул. Оглянулся, вижу — пожар. Стол горит, скатерть горит — пожар, да и только. Я как крикнул! Не помогает. Ещё сильнее горит. Выскочил я на перекрёсток и без всяких правил уличного движения побежал к Ивану Фёдоровичу. Подбежал и говорю:
— Горим! Ура!
Я хотел сказать: «Горим! Пожар!», а сказал: «Горим! Ура!» Это от волнения со мной случилось.
Иван Фёдорович поставил вместо себя дворника, мы взялись за руки и побежали.
Я по дороге говорю:
— Позовите по телефону моего папу. Он пожарник. Он любой пожар в минуту потушит!
— Ладно, — говорит Иван Фёдорович, — без паники. Прибежали мы домой, а там такой дым, что ничего не видно.
Иван Фёдорович сейчас же выключил чайник, потом позвонил по телефону, потом велел мне таскать из кухни воду. А сам заливал огонь и тушил его одеялом.
И через несколько минут всё потушил.
ПАПИНА КАСКА
Вдруг входит мой папа.
Вот так папа!
В каске, фонарь на груди, топор на боку, а за ним пожарные — целая толпа.
Вот это папа так папа!
— Ну и стыд, — говорит он,— у меня в квартире пожар. Спасибо вам, Иван Фёдорович, что потушили. Позвольте пожать вашу руку.
А Иван Фёдорович отвечает:
— Уж лучше вы её не пожимайте. Она у меня болит. Я её обжёг.
Папа сейчас же помазал Ивану Фёдоровичу руку мазью.
— Вот и хорошо, — сказал Иван Фёдорович. — Теперь я надену белую перчатку, и ничего не будет заметно.
Тут пришла мама с яблоками.
— А у нас пожар был, — говорит папа. — Дай-ка нам по яблоку. Скатерть твоя сгорела. В жизни я так не хохотал! Чтобы у самого пожарного — вдруг пожар.
И они смеялись, и мама сказала:
— Милиционер — просто герой. Руку обжёг — и хоть бы что.
— Да, — сказал я, — он герой, но и наш папа тоже ничего себе. И мы с мамой стали говорить о том, что наконец-то повидали папу в полной пожарной форме.
Поговорили, и я выглянул в окно: мой знакомый милиционер по-прежнему регулировал уличное движение.
А на улице была уже весна. Очень ярко светило солнце, на деревьях распускались почки, чирикали птицы.
— Мам, весна! — сказал я.
— Да, — сказала мама, — скоро уже Первое мая.
ПЕРВОЕ МАЯ
Утром папа надел белую рубашку, синий пиджак и сел пить чай с пирогами. А я в это время мыл шею и уши.
— И зубы мудрости вычисти порошком, — сказал папа. — Мой сын должен сверкать весь, как медная пуговица... Наташа, привяжи ему галстук.
Мама привязала мне галстук, и мы пошли. Возле дома стоял Геня Лошадкин — начищенный и намытый, но немного грустный.
— С Первым маем, Лошадкин, — сказал я. — Мой папа — лучший пожарник, и потому он получил билет на трибуну, откуда всё видно, а я...
— А вы, Миша, хвастун, — сказал сзади знакомый голос. — Лучший пешеход в моём районе должен быть к тому же скромным человеком, не так ли, товарищ Лошадкин?
Я обернулся и увидел Ивана Фёдоровича. Он был в штатском костюме и держал руку на перевязи.
— С праздником, — сказал мой знакомый милиционер. — Приглашаю вас, товарищ Лошадкин, пройти со мной на трибуну. В последнее время вы стали обращать внимание на правила уличного движения, и я горячо приветствую вашу дисциплинированность. Не стесняйтесь, пойдёмте! Как поживает ваша маленькая сестра Леночка?
— Наша Леночка заболела,— сказал Геня, — у неё болит горло, и она не кушает даже пирожное. Представляете? С розовым кремом корзиночка, а она не кушает.
— Невозможно представить, — сказал Иван Фёдорович. — Если бы она ещё не кушала песочное пирожное, а то корзиночку с розовым кремом...
По дороге Иван Фёдорович рассказал нам, почему у него рука на перевязи. Всё дело было из-за нашего пожара. Тогда он обжёг руку и думал, что это пустяки, но оказалось — не пустяки, и доктор запретил ему регулировать движение.
— Даже неудобно смотреть в глаза своим товарищам по работе, — сказал Иван Фёдорович, — вместо того чтобы регулировать колонны трудящихся, я прогуливаюсь в штатском костюме...
На трибуне было очень интересно. Нас с Лошадкиным пропустили вперёд, и мы видели всю площадь и весь замечательный военный парад. Мы только зазевались, когда полетели самолёты, и не сразу посмотрели вверх, но зато всё остальное мы видели с начала до конца—и пехоту, и моряков, и большие танки, и маленькие танкетки, и пушки, и пулемёты, и кавалерию, и даже музыкантов, которые тоже прошли перед нашими трибунами. И демонстрацию мы видели, хоть и устали стоять к этому времени. А когда всё кончилось, папа пригласил на обед к нам Ивана Фёдоровича.
— Благодарю вас, — сказал Иван Фёдорович, — но удобно ли будет, если я стану кушать левой рукой?
— Пустяки, — ответил папа, — моя жена Наташа будет очень рада угостить вас в нашем доме.
За обедом папа рассказывал разные случаи неосторожного обращения с огнём, а Иван Фёдорович рассказывал, как соблюдают правила уличного движения. Вечером пришёл Геня Лошадкин и сказал:
— Можно у вас посидеть? Леночка наша совсем заболела и даже ничего не понимает, когда ей говорят. Мама плачет, а папа отправился за доктором. Вместо обеда я только скушал два пирожных.