Николай Гаврилович ЖДАНОВ
НОВИЧОК
Дом стоит на берегу Невы и похож издали на корабль. Над крышей, будто корабельная рубка, высится башня, а над ней на мачте развевается морской флаг. В круглой нише над окнами второго этажа видна бронзовая фигура Петра I. У главного входа стоят две старинные пушки, тоже бронзовые, зеленовато-чёрные от времени. У дверей — дневальный, в полной морской форме, с плоским штыком на ремне.
Когда Дуся, тётя Лиза и бабушка подошли к дому, дневальный шагнул к ним навстречу и, козырнув, осведомился, что им нужно. Тётя Лиза объяснила, показывая на Дусю, что это её племянник — Парамонов Денис, что он уже принят в училище, но по разрешению начальника, капитана первого ранга Бахрушева, отбывал в Кронштадт к бабушке, а теперь прибыл в училище совсем.
Тётя Лиза делала особое ударение на словах «отбывал» и «прибыл», как бы желая подчеркнуть, что военные порядки этого дома ей достаточно хорошо известны.
— Придётся минуточку подождать, — сказал моряк.
Дуся стал было рассматривать пушки, но в это время появился вызванный дневальным матрос-рассыльный и повёл их в комнату дежурного офицера.
Оказалось, что воспитанники нового набора уехали за город в лагерь, где пробудут до начала учебного года.
Дуся простился с тётей Лизой и бабушкой и по указанию дежурного офицера сел на лавку у стены, с нетерпением ожидая, что будет дальше.
Дежурный офицер с повязкой на рукаве, стройный и ловкий, то и дело снимал трубки телефонов, стоящих на столе, отвечал на звонки, звонил сам.
Сбоку, почти над головой Дуси, висел плакат, и, чтобы разглядеть его, Дуся осторожно отодвинулся в сторону.
«Вникай во всё, не упускай ничего, учись и ещё раз учись», — прочёл он, и ему стало немножко страшно: сумеет ли он вести себя так, как здесь требуется?
В комнату вошёл моряк, полный, краснолицый, в поношенном кителе. Он стал у стола и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал:
— Мичман Гаврюшин явился.
Дежурный тоже на мгновение приложил руку к козырьку.
— Капитан первого ранга приказал сопровождать в лагерь двух воспитанников, — сказал он. — Один из них здесь. — Дежурный указал на Дусю. — А второй, наверное, на камбузе. Бумаги на них готовы и находятся у начальника строевой части. Ехать нужно с грузовой машиной, которая повезёт провизию в лагерь. Отправление в пятнадцать ноль-ноль… Всё ясно? — спросил он, закончив объяснения.
— Так точно! — сказал мичман и, обращаясь к Дусе, спросил: — Вы обмундирование получили?
— Нет, — сказал Дуся, — я только явился.
— Тогда идёмте со мной! — приказал мичман.
По длинному коридору они прошли в душевую.
Дуся вымылся и взамен снятой одежды получил форменную. Но только не совсем такую, как он видел на снимках и на других, настоящих нахимовцах. (Дуся всё ещё не решался считать себя настоящим.)
— Это рабочая одежда, — сказал мичман, — а форма номер три будет выдана особо.
Синие полотняные брюки показались Дусе не очень морскими, но всё-таки это были уже настоящие брюки — не то что его штаны с манжетами и пуговицами у колен. Рубашка-фланелевка с откидным матросским воротником очень напоминала те, что он носил и прежде, но она тоже была настоящая. Ботинки оказались совсем новыми — они приятно поскрипывали и ничуть не жали.
— А это надо сложить поаккуратнее, — сказал мичман, показывая на снятую Дусей одежду, и куда-то исчез.
Но едва Дуся уложил в одну грудку свои лёгонькие штаны и курточку, перешитую для него из бабушкиного жакета, и потёртые на коленях длинные в резинку чулки, как мичман вновь появился. В одной руке он держал на весу безукоризненно чёрный, с якорями на пуговицах, настоящий морской бушлат, в другой — бескозырку, хоть и без ленточки, но тоже, несомненно, настоящую.
— Это всё мне? — не смея поверить, спросил Дуся.
— А то кому же ещё? — улыбнулся мичман. — Примерь-ка, этот тебе должен быть впору, — добавил он, протягивая Дусе бушлат.
И как он только угадал! Бушлат пришёлся Дусе как раз впору, будто его шили специально для него. Дуся одну за другой застегнул все пуговицы; глубоко вздохнув, расправил грудь и стал примерять бескозырку. Он подумал, что если бы теперь тётя Лиза и бабушка увидели его, то, наверное, не узнали бы.
— Готовы? — услышал он голос мичмана. — Теперь пойдёмте на камбуз.
Они опять прошли по коридору и потом, миновав столовую, где производился ремонт и весь пол был закапан меловой краской, а столы сдвинуты в одну сторону, очутились прямо на кухне.
Здесь, у большой плиты, заставленной медными кастрюлями, на специальной лесенке стоял кок в белом халате и поварёшкой, похожей на весло, помешивал в кастрюле величиной с бочку. У окна сидел за столом мальчик в таком же, как у Дуси, бушлате и в синих полотняных штанах. Он, видимо, уже поел и вытирал губы рукой. Не больше Дуси ростом, но коренастый и широколобый, он казался очень важным.
Кок поставил перед Дусей миску, над которой поднимался аппетитный дымок:
— Ну-ка, моряк, отведай нашего флотского.
Когда Дуся съел весь борщ, показавшийся очень вкусным, сосед заглянул к нему в миску и сказал:
— И мне такого же давали — с мясом!
Дуся только посмотрел на него, но промолчал.
В это время мичман Гаврюшин, взяв с подоконника бескозырки мальчиков, повертел их в руках, заглянул внутрь и, положив обратно, спросил:
— Кто из вас Тропиночкин В. П.?
Дусин сосед быстро поднялся и, краснея, проговорил:
— Тропиночкин Валентин Павлович — это я.
— Очень хорошо, — одобрительно заметил мичман, — но писать об этом на бескозырке да ещё чернильным карандашом не положено. Садитесь. Ни фамилии, ни инициалы писать прямо на одежде не надо, — наставительно, но не сердито добавил мичман и почему-то посмотрел на Дусю. — Понятно?
— Понятно, — проговорил Дуся, хотя он и не знал, что такое «инициалы».
— А у меня голова большая, — вздохнув объяснил Тропиночкин. — Если спутает кто-нибудь, мне чужая фуражка нипочём не влезет.
— Путать не надо, — заметил мичман, — это у нас не положено.
Когда они все трое вышли во двор, там уже стоял грузовик с брезентовым тентом над кузовом.
Шофёр в матросской форме, высунувшись из кабины и в то же время всё-таки ворочая руль, заставлял грузовик пятиться всё дальше в угол двора. Мотор отфыркивался и рычал, как бы выражая недовольство. Но шофёр придвинул кузов машины к самому крыльцу и, выключив мотор, вылез наружу. Он оказался таким большим, что Дуся невольно удивился, как этот человек умещается в кабине.
Двое матросов в белых колпаках начали складывать в кузов душистые тёплые караваи хлеба. Затем они втащили туда мешков шесть с какой-то крупой и покрыли всё это брезентом.
Шофёр обошёл вокруг грузовика, сильно пнул сапогом сначала одно колесо, потом по очереди все остальные, заглянул в кузов, откинул брезент и спросил, обращаясь к Дусе и Тропиночкину:
— А ну, кто есть желающие?
Тропиночкин ловко подпрыгнул, уцепился за борт, подтянулся на руках и, закинув ногу, мгновенно очутился в кузове. Дуся тоже ухватился за борт, что есть силы подтянулся и попробовал забросить ногу, но, видимо, грузовик был слишком высок. Дуся едва не сорвался. Тропиночкин сверху подхватил его под мышки и помог перевалиться за борт.
Мичман тоже залез в кузов и сел рядом с Дусей на мешок.
— Добро! — крикнул он шофёру.
Машина вздрогнула и выехала из ворот.
И тут Дуся увидел, что тётя Лиза и бабушка не уехали домой, а всё ещё стоят на набережной против входа в училище. Заметив грузовик, они поспешили к нему, но шофёр, ничего не подозревая, прибавил ходу, и Дуся только услышал голос тёти Лизы:
— Счастливо, Дусенька!
Бабушка же молча стояла, махая рукой. Она, должно быть, не узнала Дусю, но лицо её было ласковым, добрым и светлым.
ДОРОГА
В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, Балтийское море, прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.
Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины.
Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой.
Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент.
— Давайте-ка поглубже, — сказал мичман.
Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.
— Знаешь, на какой машине едем? — тихо спросил Тропиночкин.
— На какой?
— «ГАЗ» это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали.
Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника.
— Ты на фронте был? — спросил он недоверчиво и с невольной завистью.
— Ещё бы нет!.. Вот, смотри!
Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль.
— За отвагу! — внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.
Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно-фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит.
— Море! — воскликнул он невольно.
И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта.
Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога — она то исчезала, то показывалась снова, — мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог.
— Не холодно им тут? — осведомился он у мичмана. — А то в кабину можно, там у меня теплее.
— Не замёрзли, ребята? — спросил Гаврюшин.
Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал.
— Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, — сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.
Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье.
По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё-таки решился.
— Это «ГАЗ», да? — спросил он робко.
— Машина-то? Нет, это будет «ЗИС». Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней.
— Она пушки возит?
— Всё возит… и пушки возит. А ты разве видел? — спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю.
— Я-то нет, — сказал Дуся с сожалением, — а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая.
— Вон что! — удивился шофёр. — А у тебя, значит, нет?
— А у меня нет, — ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. — Хотите, я его позову? — предложил он. — Только вы остановите машину.
— Погоди, чего торопиться, — сказал шофёр. — Тебе разве тут, у меня, надоело?
— Нет, что вы! Мне тут очень хорошо.
— Ты что же, новичок? — спросил шофёр.
— Новичок.
— Отец на флоте служит?
— Он на Баренцевом море служил.
— На Баренцевом? — переспросил шофёр. — Как фамилия?
— Парамонов.
— Подводной лодкой командовал?
— Командовал, — подтвердил Дуся. — Только он погиб там.
— Слыхал, — сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю.
— Вы его знали? — спросил мальчик. — Видели? Какой он?
— Ты что же, разве не знаешь? — Шофёр даже убавил ход машины.
— Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала.
— Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять-десять?
— Десять,[1] — подтвердил Дуся.
— Ну да, — продолжал размышлять шофёр, — с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить… А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.
— Это мне бабушка говорила.
— Вот то-то, брат… А матери у тебя, что же, нету?
— Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла.
— Сирота, значит, — сказал шофёр и добавил: — Да, брат, такие-то дела…
Они оба долго молчали.
— Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, — сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим.
Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой-то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески.
— А вы тоже на фронте были? — спросил Дуся.
— Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте вернее сказать. «Катюши» такие есть… Слышал небось?
— Из «катюши» стреляли? — воскликнул Дуся.
— Ну, сам-то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, «катюшу»-то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша — гвардейская миномётная. А «катюша» была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует — и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит!
— Не ранили вас?
— Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину-то!
— Ну и что же? — спросил Дуся.
— Ну, тут что же… взрыв, конечно. Вылетел — не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало.
— А куда вас ранило?
— Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл.
Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.
— Что смотришь? — усмехнулся тот. — Теперь-то я опять в свою силу вошёл. А в госпитале был тебя слабее… Зовут-то тебя как?
— Дуся меня зовут.
— Это что же, по-настоящему выходит Денис, что ли, или Данила?
— Денис, по-настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка… ну и другие.
— Вон что… Денис, значит, — шофёр тяжело вздохнул и продолжал: — У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря…
Машина вдруг замедлила ход и стала. Шофёр вышел наружу, и Дуся слышал, как он опять колотил каблуками по скатам.