Машина остановилась.
— Уважаемый, — сказал ленинградец, подходя к кабине, — выручай… Осечка… Потеряли ход… Народ мы в технике малограмотный… В чем тут дело?
Костя на всякий случай встал за «Волгу» ленинградцев, однако увидев, что таксист — молодой, в пестрой тенниске — ему незнаком, вышел из-за машины.
Таксист извинился перед клиентом, которого вез, подошел к их «Волге», глянул в мотор, низко пригнув голову. Потом закрыл капот, сел в машину и жестом руки велел всем отойти, «Волга» взревела, но с места не сдвинулась. Таксист вылез из машины и закурил. Все нетерпеливо смотрели на него.
— Диск сцепления полетел. Нет запасного?
— Вы ошибаетесь, не может этого быть! — возразил Николай Тимофеевич. — Вчера нам поставили новый диск сцепления… Не мог он сразу полететь!
В лицо Кости бросилась кровь. Он отошел от «Волги». В самом деле, что ж это такое? Как так могло получиться? Ерунда какая-то… Выходит, отец что-то сделал не так. Не так, как надо. Схитрил… Схалтурил…
Костя не знал, как теперь ему быть, как смотреть в глаза Люде, Сашке, Николаю Тимофеевичу… У него осталось одно — убежать ото всех, убежать куда глаза глядят, чтобы никогда больше не видеть Люду с Сашкой, ленинградцев…
Лишь часа через два, когда нестерпимо стало жечь солнце и еще сильнее раскалился асфальт, и захотелось пить, им удалось остановить и уломать водителя порожней грузовой машины взять их на буксир. Водитель прицепил «Волгу» за трос к грузовику, все поспешно расселись по старым местам; Костя влез последним и, виновато сжав плечи, кое-как, неловко, так что трудно было дышать, примостился возле дверцы. Поехали назад.
Тетя Леля по-прежнему сидела за рулем, и в машине на этот раз было непривычно тихо. Только слышались редкие вздохи: готовились, надеялись, радовались — и вот тебе… И ехали они теперь куда медленней.
— Ну и продувной тот шоферяга! — сломал молчание Николай Тимофеевич. — А казалось, такой симпатичный!
Сашка нахмурил широкий смуглый лоб, снял и вытер носовым платком очки и проговорил:
— Еще неизвестно, кто виноват… Надо все выяснить…
Он хотел защитить отца, но Косте уже было не до этого. Прижатый к дверце, он опустил голову и согнулся — вот-вот уткнется лицом в свои коленки. Терпеть дальше было невмоготу, и Костя, задыхаясь от слез, подступающих и душивших его, едва произнес:
— Остановите машину!
— Как же я могу? Мы на буксире… — Тетя Леля посмотрела на Костю из верхнего длинного зеркала. — Тебе плохо?
Костя не ответил. Он рванул ручку дверцы, и здесь на его руку легла горячая Сашкина ладонь:
— Не глупи.
— Отстань! — дернул плечом Костя, напряг силы, рванул резче и распахнул дверцу. Он прыгнул по какой-то полуосознанной осмотрительности вперед и, так как скорость «Волги» была небольшая, полетел по ходу ее, зашатался, упал в кювет, уткнувшись носом в землю, и услышал взволнованные крики.
Костя поднялся на ноги. Все скопившееся в нем словно выбило пробку, и он заревел в голос. По его лицу текли и текли слезы.
Он увидел, как в «Волге» открылись дверцы, услышал, как она громко засигналила, и наконец грузовик остановился, и тогда на шоссе появились Николай Тимофеевич, тетя Леля, Люда, Сашка. Они бежали к нему. Костя бросился в поле, к виноградникам, которые начинались неподалеку.
Они хотели вернуть его, звали, обещали что-то, а он не слушал их и убегал.
Потом фигуры на шоссе остановились. Тогда и Костя остановился. И лишь, видно, поняв, что ничего страшного с ним не случилось, что он не даст себя поймать и уговорить уехать с ними, они пошли назад. И здесь Костя почему-то вспомнил про свою шариковую ручку, про перо грифа, которое собирался подарить сегодня Люде. Он поспешно вынул его из бокового кармана, переломил и кинул в сторону. Широкое, темно-коричневое перо, планируя, описало дугу и уткнулось в землю. Все… С этим покончено! Он никогда больше не придет к ним во двор, не поднимется в их комнату, а встретит ее нечаянно на улице — отвернется и убежит!.. Костя подождал, пока обе машины не укатили, тщательно утер лицо, высморкался, еще немного подождал, и на первой же попутке с ящиками совхозных яблок поехал в Скалистый.
Приехав в город, Костя вылез и встал у края автострады. Он уже не прятался, не шарахался от всех такси. Он стоял и ждал отцовскую машину цвета морской волны — сегодня он был на линии. Костя помнил ее номер, но если бы номер был даже заляпан грязью, а машину перекрасили в другой цвет, и тогда бы Костя узнал ее по каким-то одному ему известным приметам.
Так он часа два бродил возле автострады и, если замечал впереди такси, сворачивавшее в улицы и проулки, мчался к нему.
Отцовской машины нигде не было.
Тогда Костя пошел к рынку — таксисты охотно подкидывают туда клиентов с товарами, Костя долго стоял там, видел много подъезжавших и уезжавших такси со знакомыми водителями, подходил и расспрашивал у них про отца. Как назло, никто из водителей не встречал его.
Отчаявшись, Костя повернул от рынка и внезапно увидел отцовскую машину: она ехала навстречу ему. В первое мгновение он не поверил своим глазам.
Костя ринулся наперерез к машине, точно решил кончить жизнь под ее колесами. И может, угодил бы под них, если бы отец, пронзительно проскрежетав тормозами, не остановил машину. И тогда Костя подлетел к нему и сколько было сил и голоса закричал:
— Я презираю! Я ненавижу тебя!
И, повернувшись от отца, быстро пошел по тротуару.
Он ничего больше не слышал, кроме тугой, сгустившейся тишины и оглушительно бьющегося собственного сердца. Скоро к этому стуку подметался посторонний звук, и Костя понял, что это топот ног. Он услышал за своей спиной сбивчивый отцовский голос:
— Костя, постой… Остановись!
Костя шел дальше. Голос раздался громче, топот ног — ближе. И тогда Костя побежал. Свернул в проулок, потом в другой, кинулся за каменный сарай и притаился. Осторожно выглянул: в проулке никого не было. Костя подождал немного — отец не появлялся — и снова вышел на Центральную улицу.
Глава 17. ОДИНОЧЕСТВО
Костя шел, с силой вдавливая в асфальт тротуара каблуки туфель. Он не знал, куда идти и что делать. Все ему было безразлично. Дома делать больше нечего — это ясно. Но дедушка и мама должны были совершенно точно знать, в чем дело. Лучше всего поговорить с мамой.
Сейчас она должна быть в «Глицинии», и Костя двинулся к гостинице. Мама сидела в своем закутке с дощечкой «Мест нет», а возле нее стоял Леня в серых шортиках и белых носочках и о чем-то говорил с ней. Мама, как всегда, аккуратно и ярко одетая, улыбалась ему, и они громко, заразительно смеялись. Костя стремительно подошел к ним и крикнул:
— Я… Я больше не могу и не хочу… Хватит!
С лица мамы исчезла улыбка, и лицо стало плоское и бледное.
— Ты… Ты что, Костя? — испуганно спросила она. — Что с тобой?
— Отец… Он поставил им старый диск сцепления, и он уже вышел из строя! — выпалил Костя, он задыхался и чувствовал, как еще сильней и невыносимей давит изнутри.
— Какой диск сцепления? — часто заморгала мама. — Кто ставил его? И почему он вышел?
— Отец! У ленинградцев!
— Ах, это у той машины, которую он взялся ремонтировать?
— Да! У той! Как он мог! — бессвязно выкрикивал Костя. — Ему поручили, на него надеялись, а он обманул всех!
— Костя, — сказала мама, и кровь стала медленно и неуверенно возвращаться к ее лицу. — Все ведь случается, поверь — папа не нарочно это…
— Нет, нарочно! — выдохнул Костя. — Ты его не знаешь! Он хотел, чтоб побыстрей и повыгодней…
Мама стала растерянно оглядываться по сторонам, подкрашенные губы ее жалко тряслись, люди с чемоданами в вестибюле прислушивались к ним, и она оборвала его:
— Как тебе не стыдно такое говорить!
Ее тут же поддержал Леня:
— Что он суется не в свое дело? Все ему плохо… Уже на папу нападает!
Леня был против него — это ясно, чего еще ждать от него? И чего ждать от мамы с ее вечной суетой, неуверенностью и страхом? И Костя тихо и четко сказал:
— Считайте, как хотите… Вы меня больше не увидите… Все. — И медленно пошел к дверям.
— Еще грозит! — крикнул Леня. — Все скажу папе… Прибежишь к нам, как миленький прибежишь, извиняться будешь…
— Леня, замолчи! — Мама стала еще что-то говорить, но Костя уже не слышал: он выбежал на улицу. И громко хлопнувшая за его спиной тугая дверь разделила, перерезала всю его жизнь на две части: на ту, которая была секунду назад, и на ту, которую еще предстоит ему прожить. Костя пошел, потом побежал через двор с фонтаном, еще сам не зная куда и зачем. Глянул случайно на свои часы, и все его нутро внезапно наполнилось злостью. Он стал расстегивать черный нейлоновый крученый ремешок, чтоб хлопнуть их об асфальт, чтоб они разлетелись на десятки частей — все зло от них, от того, что отец ему давал и дарил. Не нужно ему ничего отцовского… Ничего!
От спешки и нетерпения шпенек на пряжке никак не вылезал из дырочки на ремешке, и Костя замешкался. Горячка прошла, и он спохватился: нет, разбивать их нельзя. Часы можно продать и на вырученные деньги некоторое время жить и покупать еду.
Костя пошел — подальше от этой «Глицинии» и своего дома. Он никого не хотел видеть сейчас. Он ушел в глубь сквера — сквер начинался у небольшого фотоателье, забился на самую дальнюю скамью и стал думать, что делать дальше.
В узком карманчике возле пряжки ремня у него хранился НЗ — неприкосновенный запас, аккуратно сложенный рубль, а в кармане брюк оказалось двадцать три копейки мелочью. Костя решил, что с этой минуты нужно экономить и есть как можно меньше.
Перед вечером он купил у лотошницы три пирожка с капустой и съел. Вечером стал думать о ночевке. Ночи еще не холодные, и, конечно же, можно переночевать на море, под перевернутой рыбацкой лодкой или в фелюге. И все-таки под лодкой могут найти, а до фелюги нужно добираться по воде. А это не просто. Можно было, наконец, попросить пустить переночевать какого-нибудь приятеля. Эту возможность Костя тоже отбросил, потому что начались бы вопросы: почему да отчего, и его родители могли б узнать обо всем.
И Костя пошел на самое простое: когда стемнело, он забрался в пустой сарай из ракушечника на заброшенном участке и кое-как — ночью оказалось холодновато — поспал до утра. Проснулся Костя от голода и жажды. Он побрел все в тот же скверик, мимо закрытых еще магазинов с висячими замками в мешочках, чтоб не ржавели от ночной сырости и росы. В скверике он напился из питьевого фонтанчика, поймав губами тонкую, вялую струйку, и провел мокрой рукой по лицу.
Потом пошел к булочной. Он все время оглядывался, однако никого из знакомых не встретил. В булочной он купил полбуханки черного хлеба, отошел к веерным пальмам у киоска с сувенирами и, отвернувшись от всех, стал жадно и быстро есть.
Весь день Костя бродил по городу, слышал на террасах кафе смех курортников, евших ложечками из блестящих вазочек мороженое, разноголосицу рынка, крики рабочих, подновлявших автостраду. Проходя мимо кинотеатра «Волна», Костя услышал голос Сашкиной бабушки: она крутила застекленную вертушку-ящичек с билетами денежно-вещевой лотереи и, не жалея голосовых связок, сулила проходящим мимо золотые горы и кисельные берега. У бабушки были худые руки, худое лицо. Было немножко странно и непонятно: все в доме Сапожковых казалось прочно, удачливо, весело, а она вот крутит и крутит эту вертушку… Впрочем, что ж, все понятно: Геннадий Алексеевич живет и работает по совести. Лишнего у них нет.
Потом сердце у Кости отчаянно заколотилось: он заметил впереди себя, возле магазина «Подарки», своих бывших дружков. Форсисто скрестив на груди руки, потряхивая нечесаной гривой, все время падавшей ему на глаза, Петька что-то втолковывал низенькому Гришке. А неподалеку расхаживал длинный Серега, придирчиво оглядывая проходившую мимо публику, — кажется, кого-то высматривал.
Костя шел прямо на них, и уже поздно было свернуть в сторону, да он и не хотел этого: будь что будет! Пусть хоть убьют, плевать ему на свою собственную жизнь! Первым его заметил Серега, что-то сказал своим, они поспешно сбились в кучу и стали срочно о чем-то совещаться. Костя на мгновение застыл на месте: может, все-таки убежать или подойти к ним как ни в чем не бывало? Нет, ни за что!
— Эй, Лохматый! На пару слов! — прошепелявил Петька, рукой подзывая его к себе и потихоньку отходя с компанией за магазин, где был довольно пустынный двор, сарай и гаражи. Ага, все ясно: хотят увести с людного места, чтобы свести счеты… Костя тем не менее пошел к ним. А они отходили в глубь двора, полуобернувшись к нему, и на их лицах играли непонятные, недоверчивые, удивленные улыбочки, будто они сами не ожидали, что он так легко клюнет на их наживку, и это его поведение застало их врасплох.
Костя шел к ним, стиснув в карманах кулаки, так стиснув, что ногти впились в кожу, и лицо его с туго сжатыми губами вдруг онемело от ненависти и презрения к ним. Они думали, он струсит, побежит, попросит прощения? Так нет же, нет… Он будет драться. Он не отступит ни на шаг и ничего не попросит. Будет драться один со всеми… Вот так! Пусть он никому не нужен, его опозорили и вышвырнули из прежней жизни, его предали, с ним не посчитались, потому что он еще мальчишка и не зарабатывает на жизнь и вынужден есть, пить и носить на себе все не свое, все отцовское… Но нет, нет, из-за этого он не продаст себя, не подчинится, не станет таким, как кому-то хочется! И вот этих, уводящих его все дальше от Центральной улицы, чтоб хорошенько поколотить, он не боится. Сейчас они на собственных ребрах убедятся в этом…
Он шел за ними, а они переглядывались, перекидывались какими-то словами и потом остановились у обитого листовым железом дощатого гаража. Они повернулись к нему лицом и стояли уже не тесно сбитой кучкой, а порознь, и в том, как они стояли, как держали плечи и головы и как смотрели на него, было видно, что у них что-то случилось. Захлестнутый какой-то холодной, безрассудно яростной волной, с все еще онемевшим лицом и до боли сжатыми в кармане кулаками, Костя остановился перед ними.
— Ну, я пришел… В чем дело?
На толстом лице Петьки мелькнула слабая улыбка.
— Дело в том, что мы… Мы в последний раз тебя… Будешь ты с нами или нет?
— Не буду, а что дальше?
— А дальше — проваливай и забудь, как нас звали!
— Для этого вы меня завели сюда? — Костя явно лез на рожон, лез и не мог иначе. — Для этого?
— Иди, иди к своему Сапогу и к этой самой его… Иди, ну!
Сжав кулаки, Костя кинулся на Петьку, тот резво отскочил в сторону, а Гришка с Серегой прочно оставались на своих местах.
— А вы гады, мальчики! Подонки вы, вот кто!
— Пошли отсюда, что с таким связываться! — выравнивая дыхание, сказал Петька. — Вызовем «Скорую» этому припадочному!..
И они ушли со двора, не оглядываясь. Ушли молча, а когда удалились от него метров на двадцать, стали негромко, но зло переругиваться. Ну и черт с ними, пусть хоть лопнут, хоть живьем сожрут друг друга! Ясно было одно: больше они к нему не пристанут. Костя двинулся на Центральную улицу и не чувствовал никакого облегчения. Он по-прежнему никого не хотел видеть и слышать.
Где только ни побывал он в этот день, лишь к морю не ходил: там было слишком много знакомых. И там был дедушка, а Костя даже его не хотел видеть. И все-таки он попался.
— Ой, Кость! — вдруг услышал он и увидел Женечку и его восторженно-голубые глаза. — А мы тебя везде ищем!
— Кто это — мы? — угрюмо спросил Костя.
— Ну, Люда, — выпалил Женечка и, словно смутившись, добавил: — И другие… Сашка… Она даже домой к тебе бегала, и там очень волнуются… Твоя мама…
Костя весь похолодел.
— Всего хорошего! — Он зашагал от Женечки. Он шел все быстрей, а за ним бежал Женечка и тараторил:
— Кость, ну что ты! Кость, вернись! Дома так волнуются и хотят обратиться в милицию… Кость, загляни к Саше… Кость!
— Отстань! — закричал Костя и бросился бегом. Никто теперь не мог помочь ему, и он не нуждался ни в чьей помощи! Женечка не отставал и тогда Костя кинулся к автобусной остановке. Прыгнул в подошедший автобус и увидел через заднее стекло Женечку с растерянным лицом.