Пальцы Калугина на баранке чуть занемели. Значит, нашли… Нашли-таки бушлат и бескозырку! Сохранились, уцелели за эти почти тридцать лет, и даже надпись на ленте различима…
Почему же он, Калугин, не видел их в музее?
В музее он бывал не раз. Внизу была археология — изделия из кости, камня и бронзы, там стояли глиняные, более двух тысяч лет назад изготовленные амфоры, а на втором этаже — более поздние времена… Что верно, то верно — о действиях десанта было негусто: карта удара со стрелками, упершимися в нефтебазу, и громадная, во всю стену, наспех намалеванная картина какого-то заезжего художника: с натянутыми, героически-гневными лицами и сверкающими глазами, с автоматами и занесенными для броска гранатами в руках, во весь рост, очень картинно, охотно подставляя себя под пули, бегут моряки в атаку… Сбоку красовался большой щит с кратким описанием той «беспримерной по дерзости операции», в результате которой была уничтожена нефтебаза, имевшая для врага большое стратегическое значение.
— Где вы видели бушлат и бескозырку? — спросил Калугин.
— Они лежат в шкафу, в подсобном помещении.
Ну, тогда все ясно… (Только через год с небольшим узнал Калугин от Сашки, как нашли его морскую одежду и обувь.)
Калугин включил приемник, поймал музыку; она гремела, казалось, специально для того, чтоб заглушить все его мысли и переживания.
— А в школе вы были? — спросил через несколько минут Калугин. — С Сашей не говорили?
— Ну, это в последнюю очередь…
— Ваше дело.
Наконец они подъехали к памятнику.
Он стоял возле пляжа — высокий бетонный обелиск с отбитым краем; из этого края торчала арматура — куски ржавой проволоки. Вверху была звездочка, внизу в бетонную плиту, окаймленную толстой корабельной цепью, в которой не хватало нескольких звеньев, были вцементированы массивный адмиралтейский якорь со сторожевика и три большие, без взрывчатки, гладкие мины. И были здесь цветы: аккуратный квадрат суровых темно-багровых канн, строгие шеренги роз и пестрели анютины глазки. Кто-то положил на плиту простенький венок из ромашек и колокольчиков, принесенных с Горы Ветров.
— Выйдем из машины, — попросил Турчанский.
Много раз, чуть не каждый день, проезжал Калугин мимо этого обелиска и все-таки не привык к нему за эти двадцать пять лет. Он не знал в точности, кто под ним лежал, но был уверен, что видел всех их живыми, и, конечно же, кое-кто из них поддерживал своими руками его, Калугина, тогда очень молодого и не очень обстрелянного, с толом в огромном вещмешке, и кое-кто из них прикрывал его огнем из автомата, когда он помогал Косте Озеркову, старшине 1-й статьи, которому было поручено главное в этой операции дело… Все они, его друзья, бойцы морской пехоты, вставали сейчас перед его глазами — их лица, вихры волос, мокрых от пота, их лихие и настороженные глаза. Он слышал их голоса, хриплые от стужи и звонкие, их стоны, когда они под пулями падали на гальку и, раненые, ползли к морю и умирали…
Калугин поднял голову и увидел Турчанского.
Грузный, с сияющей на солнце лысиной, в кремовой тенниске с накладными карманами, он подошел к обелиску и стал читать уже не очень четкую надпись, вырезанную на бронзовой доске.
Калугин знал ее наизусть: «В этом месте двадцатого ноября 1941 года был высажен десант морской пехоты Черноморского флота для выполнения ответственного боевого задания и успешно выполнил его. Здесь похоронены участники десанта, погибшие смертью храбрых за свободу и независимость нашей Родины. Вечная память и слава доблестным сынам нашего народа!»
Турчанский обошел памятник со всех сторон, что-то записал в блокнот, с интересом покосился на красивую желтоволосую девушку в синем купальнике, сидевшую на угловой мине и усердно лизавшую мороженое. Жестом руки он подозвал Калугина и сказал:
— Избытком фантазии создатели не отличились! Калугин, с трудом скрыв раздражение, промолчал,
потому что всегда считал памятник очень удачным: сразу видно, что поставлен военным морякам, и все в нем подлинное, настоящее: мины, цепи, якорь… Видно, придумавший этот памятник очень любил флот и тех, кто погиб здесь. Только надо бы написать имена всех погибших. И еще за ним надо больше следить и вовремя ремонтировать.
— Вот здесь, значит, был плацдарм?.. — Турчанский обвел рукой берег, густо усеянный телами загорающих, с торчащими из гальки пестрыми зонтиками, с кабинками для раздевания.
— Никакого плацдарма не было, — глухо сказал Калугин, понимая, что в общем-то придирается к словам, что ему просто хочется, чтоб Турчанский был не прав. — В том году немец нагло пер вперед, а мы, как вы знаете, отступали…
— Ну и что с того? — Турчанский почесал мизинцем рыжую бровь.
— А то, что плацдармы бывают при наступлении, когда надо зацепиться за берег, за клочок земли и удержаться на нем до подхода основных сил, чтоб ударить по врагу, сломить его и наступать…
— Я не вижу большой разницы.
— Разница есть. — Калугин неожиданно для себя стал говорить тем давним, уже полузабытым, сухим и четким военным языком. — Эта группа должна была неожиданно высадиться здесь, прорваться к объекту, уничтожить его и уйти назад…
— Но это место защищалось, — Турчанский ткнул пальцем в свои щегольские желтые сандалеты с затейливым рисунком. — Оно охранялось для отхода группы… Это был, так сказать, временный плацдарм…
— Считайте, как хотите, — Калугин махнул рукой.
— Значит, здесь моряки сошли на берег и…
— Они не сошли, — оборвал его Калугин. — Был шторм, и СК из-за мелководья не мог подойти близко к берегу и нельзя было сойти, надо было прыгать в воду — а в конце ноября, знаете, море не такое тепленькое, как сейчас, — и по грудь, по шею в воде, с оружием, боеприпасами и толом бежать к берегу, и волна накрывала их с головой…
Турчанский вдруг задумался, глядя на море, блещущее синевой, сверкающее пеной прибоя.
— Простите, а что такое СК?
— Сторожевой катер, — с досадой сказал Калугин.
— Потом группа двигалась… — продолжал Турчанский, по-видимому, на основании своих данных, почерпнутых из тех брошюр, книг и архивных документов, к которым он получил доступ. — По пляжу… вот так…
— Здесь она не могла двигаться, — стал выходить из себя Калугин. — На этом участке пляж был заминирован, — вон там — видите, где сейчас временное кафе, — там был дзот… Слышали такое слово или объяснить?
Турчанский улыбнулся:
— Не зазнавайся, Василий…
— Группа прошла через коридор в минном поле вглубь — карту минного поля доставила наша агентура, — обошла огневые точки противника…
Глава 22. ПО ДОРОГЕ В АЭРОПОРТ
— Откуда вы все это знаете?! — закричал Турчанский. — Можно подумать, что вы были в этом десанте… — Он пристально посмотрел ему в лицо, и Калугин принял его взгляд. Нет, точнее говоря, он не принял его, а оттолкнул, отбил, как фехтовальщик во время боя отбивает рапиру противника.
— Все может быть, — сказал Калугин.
— Были? Нет, это правда?! — не поверив ему, воскликнул Турчанский. — Вы так хорошо, так подробно все знаете… Вы просто находка для меня! Вы — мое счастье, Василий! — Эти слова покоробили Калугина.
— Воевал, — сдержанно сказал он, — почти вся Россия тогда воевала. Не было у нас тогда другого пути и выбора…
Турчанский восхищенно посмотрел на него.
— Молодец! Какие простые и хорошие слова!
Калугина резанула снисходительность, прозвучавшая в голосе сценариста. Он ничего не ответил, лишь неприязненно пожал плечами. Он стоял среди веселого гула пляжа, смеха и воплей, музыки транзисторных приемников, среди всей этой пестроты купальников и плавок, молодости и загара сильных крепких тел, стоял и вспоминал о другом. И все, что было вокруг, мгновенно смылось, исчезло из его глаз, и он увидел холодную ночь, услышал надсадный рев моря, тяжелые удары в тонкую обшивку катера и хриплый голос их командира, старшего лейтенанта Рыжухина; и еще он увидел встающий перед ними смертельно опасный берег…
— А почему высадили именно здесь, а не у самой нефтебазы?
— Там были дзоты, прожектора, артиллерия, проволочные заграждения, и весь берег пристрелян. Этот участок берега меньше охранялся, отсюда легче было зайти в тыл к немцу.
— А я про это нигде не читал, — слегка растерянно сказал Турчанский, и Калугин подумал: «Не про все, брат, можно прочитать…»
Потом, как и ожидал Калугин, он попросил его проехать вдоль моря и рассказать, где и как шли десантники (они проходили окраинами, а не здесь, где находились дзоты и были установлены прожекторы) и где морякам пришлось трудней всего. Это было так странно, так нелепо — медленно ехать по дороге вдоль набережной и подробно рассказывать, что тогда было… Как будто он платный экскурсовод, гид для туристов!
Все-таки Калугин ехал. Сам вызвался помочь, и отступать было некуда. Скоро у него разболелась голова, и Калугин уже всерьез сожалел, что связался с этим шумным, добродушно-хитрым, суетливым человеком, который ничего по-настоящему не знает о войне. Ему просто нужны были некоторые сведения для завершения сценария.
Пришлось еще несколько раз по просьбе Турчанского вылезать из машины, пояснять и показывать, и сценарист быстро строчил шариковой ручкой в блокноте. Особенно долго задерживал его сценарист возле громадной территории нефтебазы — ее после войны расширили раз в пять, и она почти ничем не напоминала ту, которую они тогда подняли на воздух…
Одно пошло Калугину на пользу от всех хождений вокруг нефтебазы: заправился на АЗС — автозаправочной станции.
— Может, хватит на сегодня? — сказал Калугин, садясь в машину.
Турчанский посмотрел на него умоляющими глазами:
— Последняя моя к вам просьба… Она не простая… Она потребует от вас большой работы, и…
— Что именно? — сухо спросил Калугин.
— Я буду бесконечно благодарен вам и оплачу ваш труд как рецензента, если вы согласитесь прочесть сценарий, это ведь очень важно для дела, а йотом…
Калугин почувствовал холодную ярость, но сумел сдержать себя.
— Прочту. А денег мне ваших не нужно. — Калугин дал газ и по просьбе Турчанского подкинул его до гостиницы, отказался подняться с ним в номер, подождал в машине, и минуты через три тот вынес серую папку. На белой четырехугольной бумажке, наклеенной на папке, было напечатано: «А. Турчанский. «Черные кипарисы». Киносценарий». Калугин сунул папку под сиденье, где был самый необходимый инструмент.
— Здесь не много, — извиняющимся тоном сказал Турчанский, — всего семьдесят страничек… Ровно через пять дней я уезжаю, может, тогда встретимся, поговорим и вы меня опять подбросите в аэропорт.
— Там видно будет, — ответил Калугин.
— Только вы, когда прочтете, не стесняйтесь, говорите все, что думаете…
— Стесняться? А чего мне стесняться? Уж будьте спокойны. — Калугин посадил ожидавшего его грузного узбека в черно-белой тюбетейке и уехал от «Глицинии».
В назначенный срок к ним домой ввалился Турчанский с угощениями в растянувшейся до земли нейлоновой авоське. Калугин всегда любил веселые сборища, гул беседы, хохот за столом, легкий, радостный, будоражащий шумок в голове от вина, разгоряченные лица. Любил. Но сегодня… Сегодня не предвиделось большого веселья, а если и был повод выпить, так только с горя, а Калугин не любил пить с горя хотя бы потому, что у него давно не было горя.
В этом самом сценарии, который он прочел, было столько неточностей, неправды, что Калугин поморщился, увидев Турчанского с виновато-торжественным, сияющим лицом, да еще нагруженного бутылкой и снедью.
— Зачем вы это? — И, чтоб раз и навсегда отрезать себе все пути к отступлению, не поддаться, не смутиться, Калугин сразу отрубил: «Дрянь, вранье… Липа. Все было не так…»
— Хорошо, поговорим… — на лысине Турчанского выступили крупные капли. Для меня это очень ценно…
— Ладно, садитесь… А этого не надо. — Калугин показал на авоську. — Нечего нам с вами праздновать… Ну, во-первых, что у вас за моряки? Я таких не знал, не видел, и они ничего не взорвали бы. Во-вторых, у них были не винтовки, а автоматы: куда в ту операцию с винтовками!.. И тол несли не в ящиках… Ну и так далее. Я там разрисовал ваши страницы — увидите…
Костя, читавший какую-то книгу на тахте, кинул беглый взгляд на сценариста и, видно, сразу поняв, что мешает разговору, ушел из дому, а Леня ничего не понимал или делал вид, что не понимал, и не уходил, что-то рисовал цветными карандашами в альбоме, но глаза его поглядывали на взрослых, поблескивая от любопытства. Калугину пришлось попросить Леню выйти погулять…
А на следующее утро Калугин повез Турчанского по его настоятельной просьбе к аэропорту. Тысячу раз потом ругал себя Калугин за бесхарактерность, за то, что не мог отказать ему.
Калугин крутил баранку, а Турчанский шумел. Они проехали уже около половины пути, а тот все старался оправдаться и что-то объяснить ему: дескать, фильм будет художественный, а не документальный, и допустим домысел. Калугин не соглашался и с утроенной силой продолжал разносить сценарий. Напоследок он даже махнул свободной рукой и отвернулся от Турчанского:
— Не надо было браться за то, чего не знаете… Я не пойду смотреть вашу картину…
Турчанский вдруг вспылил:
— Не ходите! Я пишу не для таких, как вы!
Калугин изменился в лице:
— А для кого же вы пишете тогда? — Он почти машинально убрал газ.
— Для тех, кто способен понимать и чувствовать.
Калугин резко затормозил и холодно сказал:
— Так, значит, я… я, по-вашему… — Он осекся и через секунду крикнул: — Я не повезу вас дальше… Прошу вылезти из машины!
Турчанский был ошеломлен.
— Вы не имеете права!
— Прошу вылезти из машины… — повторил Калугин и, видя, что тот застыл в полной растерянности, сам выскочил из кабины и, с трудом скрывая бешенство, рывком распахнул вторую дверцу, схватил и со стуком поставил на асфальт чемодан и сел на свое место. Только тогда Турчанский медленно, мешковато вылез из такси.
— А я считал вас хорошим человеком… — удрученным голосом сказал он.
— И я! — крикнул Калугин. — Я тоже считал! Вы оболгали не одного меня, а всех… Всех тех… Всех… — Голос его надломился.
Турчанский убито молчал.
— Василий… — запинаясь, начал он, однако Калугин отвернулся от него, и сценарист замолк. — А деньги? — неожиданно вспомнил он и суетливо полез в боковой карман пиджака и никак не мог попасть в него рукой. — Я вам должен…
— Оставьте их себе. — Калугин с силой захлопнул дверцу, дал полный газ и против всех правил движения, едва не врезавшись в какую-то шоколадную частную «Волгу», резко взял влево, развернулся и помчался в сторону Кипарисов, а Турчанский с плащом на руке и желтым чемоданом у ног остался на обочине автострады…
Глава 23. ВЫСАДКА
…И вот теперь случилось то, чего Калугин опасался и во что даже втайне не верил. Не хотел верить. Он увидел киноэкспедицию, прибывшую к ним из Ленинграда, и ребят в бушлатах и бескозырках, и сторожевой катер военных лет у берега. Он увидел среди аппаратуры рабочих и разных ассистентов и этого самого типа. Они приехали сюда снимать то, чего здесь не было! Нет, то, что здесь было, но произошло совсем не так, как было описано в этом сценарии. А как это было на самом деле?
— Такси! Свободен? — крикнул парень в сетчатой тенниске — самоуверенный, остроглазый, с черными бачками и руками тяжелоатлета; рядом с ним стояла тоненькая девушка в ослепительно белых узких брючках, расклешенных внизу по моде этого года.
— Куда? — спросил Калугин.
Парень назвал курортный поселок, расположенный между Кипарисами и Скалистым. Калугин кивнул.
— А почему мы едем туда? — капризно спросила у парня девушка. — Нельзя найти что-нибудь подходящее поближе?
— Нельзя! В «Русалке» у меня знакомый метр: кивну ему, и он прикажет, чтобы нам с тобой изготовили такой шашлычок и подали такое винцо — на всем побережье похожего не отыщешь! Не знаю, где он достает и что платит за такую баранину и за таких мастеров-виртуозов… Элитарный ресторанчик! Так что…