Когда я понял, ч-т-о случилось, мне стало дурно, я потерял сознание и свалился без чувств на землю…
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
БАРАНКИН, БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ!
СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТОЕ
«Загробный» голос
Не знаю, сколько времени мне пришлось проле-жать без памяти в траве, наверное, очень долго, но, когда память стала постепенно возвращаться ко мне, я все равно продолжал валяться словно без памяти. Я лежал и бредил. Всё, что мы пережили с Костей, все-все в чудовищной непоследовательности снова мелькало перед моими глазами. Я попробовал открыть глаза, но от этого ничего не изменилось – или вокруг была ночь, или я ослеп… Тогда я стал думать о Косте. Костя погиб, но в моей памяти он был совсем-совсем живой. Моя память, хоть ненадолго, воскресила моего лучшего друга, и от этого мне стало немного легче. И почему только этот проклятый стриж склевал не меня?.. Ведь я же втравил Костю в эту историю, и вот я живой, а Костя погиб, погиб как муравей, не успев даже превратиться в человека! Сначала эта мысль мне показалась правильной, а потом я подумал ещё немного, и эта мысль мне показалась не правильной. Что значит – Костя погиб как муравей, не успев превратиться в человека? Да Костя, в кого бы он ни превращался, он всё равно по отношению ко мне оставался че-ло-ве-ком! И на помощь муравьям Костя бросился как человек! И меня в беде не оставил! И один без меня не захотел ни в кого превращаться! И перед мирмиками не струсил! Да если бы Эрка Кузякина видела своими глазами, как бесстрашно себя вёл Костя Малинин на войне, да она бы ему одному весь номер стенной газеты посвятила, а Алик Новиков, если бы он был муравьиным корреспондентом, да он бы на него всю плёнку исщелкал. Нет, Костя Малинин всё ЭТО время был человеком, и погиб он как человек. И не надо было ему шептать никаких волшебных слов, и не надо было ему желать по-настоящему превратиться в человека, потому что он уже давно превратился! Да! Костя Малинин, безусловно, превратился в человека, а я?.. Конечно, самому о себе мне трудно говорить, и вёл я себя по отношению к Косте Малинину как человек, или нет, мне тяжело самому судить… Может быть, я как был муравьём, так и остался?.. Может быть… Только я тоже, честно говоря, я тоже старался не подгадить… Мне ведь тоже из-за Кости Малинина мирмики сколько раз голову чуть-чуть не оттяпали. Хорошо, что в последний раз ещё промахнулись да вместо головы в лапу вцепились, а лапа до сих пор вон как болит и ноет.
Верхней лапкой я осторожно погладил ту, что прокусили мирмики, и дёрнулся… Нет, нет, на этот раз я не лапкой гладил муравьиную лапку, а рукой, человеческой рукой я гладил ногу, – так мне, во всяком случае, показалось… Тогда я открыл глаза и действительно увидел вместо лапы обыкновенную мальчишескую ногу. Это была моя нога, и только запёкшаяся от крови царапина напоминала о том, что эта нога совсем недавно была муравьиной лапой, и руки у меня были теперь как руки, и голова… И голова на месте…
Чтобы прийти окончательно в себя, я ещё немного полежал в траве, потом немного посидел, а потом встал, отряхнул штаны и, спрятав руки в карманы, как человек зашагал к дому. Я шёл, не глядя по сторонам, уткнувшись глазами в носки ботинок. В голове у меня шумело, всё тело ныло, словно меня всего исколотили палками, а нога, покусанная мирмиками, так саднила, что на неё было больно наступать. Раз пять или шесть я натыкался на каких-то прохожих, которые каждый раз при этом мне говорили: «Под ноги надо смотреть, мальчик!» – как будто бы я смотрел не под ноги, а по сторонам.
Не помню, как я добрался до своего двора, потому что всю дорогу я шёл как во сне и очнулся только тогда, когда налетел животом на калитку.
Не вынимая рук из карманов, я пинком распахнул дверцу, подошёл к скамейке и сел. Во дворе было все по-прежнему. Все так же с акаций то и дело срывались весёлые компании воробьёв, над клумбой порхали бабочки, а по скамейке бегали чёрные муравьи. Всё было на своём месте. Не было только Кости Малинина. Не было и уже не будет больше никогда. Да и самого меня тоже, пожалуй, не было, то есть вообще-то я был, но я был уже совсем какой-то не такой. Я сидел на лавочке сам не свой. Мне всё казалось, что я только что вернулся из какого-то очень-очень далёкого и очень опасного путешествия, в которое я отправился вместе со своим другом Костей
* * *
Малининым много-много лет тому назад. Отправился вместе с Костей, а вернулся один. И теперь уж всю жизнь буду один, совсем один… Я закрыл лицо руками и заревел, заревел первый раз в своей жизни. Слёзы бежали по щекам, по рукам, по шее и даже по животу. Сижу, реву, а слезы все бегут и бегут. Я даже удивился: откуда у человека может взяться столько слез? С другой стороны, если человек ни разу в жизни не ревел, то у него за всё время слезы вполне могли накопиться в таком большом количестве.
– Баранкин! Ты это чего разнюнился? – раздался совершенно неожиданно откуда-то сверху голос Кости Малинина.
СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ
Мы существуем!
– Костя, – сказал я, перестав всхлипывать и обливаться слезами. – Это ты?
– Я! – сказал голос Кости Малинина сверху, голос был глухой и далёкий, словно он шёл с неба.
– Ты уже… т-ам?
– Где – т-а-м?..
– Ну где там, на т-о-м свете, что ли?
– На каком на т-о-м свете?.. Я на заборе, а не на том свете, чего это ты городишь?..
– Ну что ты меня, Малинин, обманываешь? Я же сам видел, как тебя съел стриж. А раз он тебя съел, то ты не можешь сидеть на заборе.
– Кого съел стриж? Меня?.. Он тебя съел, а не меня, я своими глазами видел.
– А я тебе говорю, он тебя съел!
– Как же он меня съел, если я живой и невредимый сижу на заборе? Открой глаза и убедишься!
– «Открой»! А если я боюсь?
– Чего ты боишься?
– Я глаза открою, а ты не существуешь, – сказал я и снова пролил целых два ручья слез.
– Хорошо, – сказал сверху голос Кости Малинина, – сейчас ты убедишься, существую я или не существую.
Вверху что-то завозилось, зашебаршило и затем прыгнуло мне на плечи.
Я свалился на землю и открыл глаза. Костя Малинин был жив, никаких сомнений и быть не могло. Он сидел на мне верхом, тузил меня кулаками и приговаривал:
– Ну как, существую я или не существую? Существую или не существую?
– Существуешь! – заорал я, и мы вместе с Костей покатились по траве, устланной жёлтыми листьями. – Костя Малинин из семейства Малининых существует!!! Уррра!!! Уррра!!!
– Значит, с-у-щ-е-с-т-в-у-е-м?
– С-у-щ-е-с-т-в-у-е-м, значит!
– А как мы с тобой существуем?
– Как люди!
– Как ч-е-л-о-в-е-к-и!
– Урра!!! – крикнули мы на радостях в один голос и снова бросились обнимать друг друга.
– Постой! Постой! – сказал я Косте. – Дай-ка я на тебя посмотрю…
– Да что ты, Юрка! – засмеялся Костя. – Что ты меня раньше не видел, что ли?..
– Не видел! – сказал я. – Раньше я тебя не видел и ты меня тоже по-настоящему не видел… А главное, что я раньше сам себя не видел и ты сам себя не видел…
И мы стали молча смотреть друг на друга. Костя смотрел на меня, а я смотрел на Костю и не просто смотрел, а рассматривал всего, с ног до головы, рассматривал как какое-то потрясающее чудо природы. Некоторое время я, например, тараща глаза, разглядывал Костины руки, покрытые боевыми ссадинами и царапинами. Раньше я, конечно, ни за что бы не обратил внимания ни на свои, ни на чужие руки. Руки и руки… А сейчас я не мог оторвать от них глаз. Вот это да! Это вам не какая-нибудь муравьиная лапка или воробьиное крылышко! Вы тоже никогда не обращали внимания на свои руки? Нет, из ребят, может быть, кто и обращал внимание, а девчонки определённо не обращали, потому что они обычно обращают внимание только на своё лицо.
А голова!.. Я на свою голову тоже раньше не обращал особенного внимания. Голова и голова… Есть на плечах, и ладно! Нахлобучишь кепку – и хорошо! Пофантазируешь – и довольно! А теперь, теперь… После всего-всего, что я пережил, уж я-то точно знал, что если руки человека это чудо, то уж го-ло-ва это самое расчудесное чудо из всех расчудесных чудес. Даже голова Веньки Смирнова это тоже чудо. Только он ещё не знает об этом, а во-вторых, не умеет этим чудом пользоваться. А таких, как Венька, на земном шаре может, наверное, много человек набраться. И в Америке есть свой Венька Смирнов, и во Франции, и в Англии… И везде есть такие ребята, которые ни о чём не думают, и такие, которые думают совсем не о том, о чём надо думать, – такие тоже есть. Например, я и Костя Малинин! Но теперь-то я точно знаю, отчего это все происходит: оттого, что не все ребята знают о том, как это замечательно интересно – думать вообще и особенно думать о том, о чём нужно думать. Думать и соображать! И опять же не как-нибудь, так, инстинктивно, как говорится, по-муравьиному, а по-настоящему думать – по-че-ло-ве-че-ски!!!
Не знаю, сколько бы ещё времени просидели мы с Костей вот так на траве, думая об одном и том же…
Мне Костя, конечно, не говорил, но я готов был дать голову на отсечение, я чувствовал, я слышал, честное слово, слышал, что Костя Малинин думает слово в слово о том же, о чём думаю я, но только в самый разгар наших размышлений с дерева на спину мне прыгнуло что-то пушистое и так вцепилось сквозь рубашку в искусанное муравьями, исклёванное воробьями тело, что я чуть не заорал.
– Муська! – закричал обрадованно Костя Малинин.
Конечно, это была она – наша Муська, та самая Муська, которая два раза хотела меня съесть, когда я ещё был воробьём.
– Ага, Муська! – закричал я, отдирая Муську от своей спины. – Вот я сейчас с тобой за ВСЕ и рассчитаюсь! Муська! – Я хотел схватить её за ухо, но мне помешал это сделать Костя Малинин.
– Ладно, Баранкин! – сказал Костя. – Прости её на радостях, раз уж всё кончилось хорошо!..
И здесь Костя, видно, так снова обрадовался, что всё кончилось так хорошо и даже замечательно, что бросился на меня и стал обнимать изо всех сил. Потом я от радости обнял скамейку, ту самую скамейку, на которой мы сидели ещё т-о-г-д-а, потом я обнял забор, который стоял возле берёзы, а потом мы вместе с Костей обняли берёзу, ту самую берёзу, под которой стояла та самая скамейка, на которой мне первый раз в жизни пришла в голову мысль, что я видите ли, устал быть человеком…
– Я их по всем дворам разыскиваю, а они с деревьями обнимаются! – крикнул Мишка Яковлев с велосипеда, влетая с Аликом неожиданно на своей машине во двор.
Потом за ними показались Зинка Фокина, Эра Кузякина и все остальные.
– Мишка! – крикнули мы с Костей в один голос, набрасываясь на Яковлева с двух сторон и заключая его в свои объятья.
От неожиданности Мишка выпустил руль, и мы свалились на землю. Я и Костя продолжали обнимать и целовать Мишку Яковлева и Алика Новикова.
– Да вы что, ребята? Вы с ума сошли? Мы же вчера только виделись! Ребята! Да что это вы, как девчонки, прямо! – отбивались от нас и Алик и Мишка.
– Алик и Мишка! – сказал Костя Малинин со слезами на глазах, чмокая Яковлева в ухо. – А что здесь без вас было!..
– Что было? Где было? – насторожился Алик.
– Что б-ы-л-о, т-о п-р-о-ш-л-о, – сказал я и так при этом посмотрел на Костю Малинина, что тот прикусил язык.
В это время нас окружили девчонки из нашего класса.
– Их по всему городу ищут, – сказала Эра Кузякина, – а они на траве валяются!..
– Баранкин! – сказала Зина Фокина. – Вы намерены в конце концов заниматься или нет?
– Зиночка! – сказал я. – Зиночка! – повторил я. – Если бы ты знала, Зиночка, к-а-к мы с Костей намерены з-а-н-и-м-а-т-ь-с-я!
– И заниматься и работать! – сказал Костя и взял из рук Эры Кузякиной лопату. А я взял лопату у Зины Фокиной.
– Баранкин! – сказала Эра. – А почему у вас с Костей вид какой-то ненормальный? И поведение тоже… – добавила она.
– Потому что потому!.. – закричал я.
– Ну, пошли, – сказал Мишка, – а то и так сколько времени зря потеряли!..
– Минуточку! – сказал я. – Ребята!.. Я должен вам всем сказать, что ЧЕЛОВЕК – ЭТО ЗВУЧИТ!
– Баранкин! – сказала Эра. – Ты говоришь не правильно! Нужно говорить: «Человек – это звучит гордо!»
– Ладно, Эра! – сказал я. – Мы теперь получше твоего знаем, как звучит че-ло-век! Верно, Малинин?
– Верно, Баранкин!
Мы с Костей обняли Мишку с двух сторон и побежали по лестнице вверх.
На площадке я совершенно неожиданно столкнулся носом к носу с Венькой Смирновым. Помните его? Он ещё стрелял в нас с Костей из рогатки, когда мы были воробьями. А когда были бабочками, то он нам хотел крылья оборвать!.. А когда были муравьями, то он муравейник наш разрушил!..
– Приветик! – сказал Венька, щурясь прыгая сразу через две ступеньки вниз.
Я успел схватить его за рубаху и остановить. – Ты чего? – спросил Венька. – Вот чего! – сказал я, притягивая Веньку к себе и давая ему подзатыльник.
– За что? – спросил, щурясь, Венька.
– Не будешь в другой раз стрелять в меня из рогатки!
– Когда я стрелял в тебя из рогатки? – Когда я сидел вон на той ветке! – Я показал рукой в окно на тот самый тополь, с которого меня и Костю чуть-чуть не сбил Венька из своей катапульты.
– Когда ты сидел на той ветке? Что ты городишь, Баранкин, какую-то чепуху?..
– Чеп-чеп-чепуху, говоришь? А двух воробьёв на тополе помнишь?
Венька сощурился, соображая, как лучше ответить на мой вопрос.
– А это тебе за бабочек! Чтобы ты нам, то есть им, в следующий раз крылья не обрывал!.. А это тебе за муравьёв, чтоб лопатой в муравейник не тыкал…
Я дал Веньке ещё два раза по шее, выхватил из его кармана рогатку с оптическим прицелом, сломал её и бросился догонять Мишку с Костей.
– Баранкин! – донёсся до меня снизу Венькин голос.
– Что тебе?
– А я так ничего и не понял все равно!
– Станешь ч-е-л-о-в-е-к-о-м, тогда в-с-е п-о-й-м-е-ш-ь! – крикнул я, перегнувшись через перила.
СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ
Я хочу навеки быть человеком!
В этот день мы занимались с Яковлевым, наверное, часа четыре подряд. Когда Мишка в самый разгар занятий спросил нас: «Ребята, а вы не устали? Может, хотите отдохнуть?» – мы с Костей в один голос закричали на Мишку: «Нет, нет! Мы не устали! Что ты? Какой ещё там отдых! Ты давай не отлынивай, Яковлев!» – «Я не отлыниваю», – сказал поражённый Мишка и стал объяснять нам следующую задачу, потом он повторил с нами пройденное, потом объяснил ещё одну задачу, потом устроил нам с Костей небольшой экзамен, потом он положил голову на стол и сказал хриплым шёпотом, что больше он с нами заниматься не может, потому что он уже сорвал голос и вообще совершенно выбился из сил.
Тогда мы взяли лопаты и пошли с Мишкой в сад сажать деревья. Физический труд – лучший отдых после умственного напряжения.
Когда мы выбежали во двор, то увидели Алика. Он всё это время сидел на лавочке и караулил, чтобы мы не сбежали. Вот чудак! Узнав, что мы добровольно идём работать в сад, он вытаращил глаза и побежал следом за нами, щёлкая на ходу фотоаппаратом. В саду нам сажать ничего не пришлось – все деревья были посажены. Тогда мы стали их поливать, а Алик опять всё время таращил на нас глаза и щёлкал фотоаппаратом. Потом мы вернулись опять ко мне домой и занимались до тех пор, пока и Мишка и Костя не устали окончательно.
Когда Яковлев и Малинин разошлись по домам, я всё еще продолжал сидеть над учебниками и заниматься самостоятельно. Самостоятельно я занимался до тех пор, пока не заснул за столом. Как я очутился в постели, я не помню, наверное, в постель меня перенёс отец. Зато проснулся я на следующее утро сам, и так рано, что все ещё спали. Я с-а-м застелил аккуратно постель, тихо позавтракал, собрал учебники, на цыпочках вышел из дома и побежал в школу. Сегодня я должен был, я был о-б-я-з-а-н прийти с-е-г-о-д-н-я в школу самым п-е-р-в-ы-м!