— Я полагаю, вы знаете, — говорил Олег Васильевич, будто военный приказ читал, — меры приняты. Мальчик в ближайшее время должен быть разыскан!
— Да, конечно, — совсем тихо ответил старик ботаники.
— Я совершенно уверен! Он далеко не убежал. Хотя, конечно, эти досадные двое суток задержки…
От старика ботаники ни звука.
— Конечно, всяко бывает, — уже мягче сказал Олег Васильевич. Но всё же таким голосом, каким обычно говорят: «На-ле-во! Шагом марш!»
— Да, конечно, — выдавил из себя старик ботаники. Видно, для него нелёгок был этот разговор.
— Я, собственно, хотел справиться о вашем здоровье, — продолжал приказывать Олег Васильевич.
— Благодарю вас. Здоровье моё в хорошем состоянии.
— Не надо ли чего?
— Нет. Прошу вас не беспокоиться. Мне здесь помогают. Прошу вас кланяться всему коллективу…
— Ну что ж, в таком случае позвольте вам пожелать всего наилучшего! Если что-нибудь станет известно…
— Благодарю. Желаю и вам того же.
* * *
Ольга вернулась в комнату. Старик ботаники лежал, глубоко задумавшись, нахмурив брови. Трубка пела у него в руках короткими гудками.
Как всё-таки странно выходило!.. Вот Огоньков, вот старик ботаники. Они совсем разные люди. Но и того и другого в школе почему-то недолюбливали. Ведь Олег Васильевич сейчас говорил ну точно как Светлана в тот раз: хочешь — зайду, а могу и не заходить.
Почему ж так вышло? Из-за Генки? Наверно, из-за него; когда внук такой, то и про деда начинают думать, что вот не сумел воспитать…
Ольга — будто назло Олегу Васильевичу — сказала громким и весёлым голосом:
— А зато Лёля Познанская придёт! В шесть часов.
— Лёлечка звонила?! — вскрикнул Борис Платоныч радостно и удивлённо.
И в ту лее секунду кашель схватил его за горло и затряс, затряс, забил… Он то уходил внутрь, то опять выскакивал и дёргал бедного старика ботаники, дёргал и душил. А Ольга только и могла стоять, вся сжавшись.
Наконец кашель отпустил. Старик ботаники отдыхал, глубоко провалившись в подушку. На лбу его крупно и тяжело лежали круглые капли пота.
И вдруг Ольга поняла — так неожиданно и ясно, будто лампочка в темноте вспыхнула: «А ведь он умрёт!» Сердце заныло, заныло… Стало страшно. А ещё страшней было, что он догадается, о чём Ольга сейчас подумала.
Она затаила дыхание, поскорей отвернулась. Но старик ботаники лежал с закрытыми глазами…
* * *
Она не дождалась тогда Лёлю Познанскую, ушла — Борис Платоныч чуть ли не приказал. Да и Ольга сильно беспокоилась: маму жалко, сидит там одна.
Кто-нибудь скажет: «Маму ей жалко? А как же старик ботаники? А как же мысль та страшная?..» Ольга и сама понять не могла. Догадка вспыхнула в ней только на одну секунду. И потом пропала, будто забылась. Правда что как лампочка яркая: включили её — раз, два, три — и снова погасили…
Да и можно ли о живом человеке думать: «Он скоро умрёт». Нет, конечно! Сам того не замечая, ты погонишь эту мысль, погонишь поганой метлой вон из своего дома. Так и Ольга сделала…
А мама её в тот вечер совсем заждалась! Но виду не подала, что устала ждать, что обиделась. Прямо усадила за ужин, и спокойно выслушала, и тихо головой покачала:
— Невесёлые дела…
Потом, за чаем уже, спросила:
— А завтра что же, ты опять туда пойдёшь? Ольга кивнула:
— Наверное. Как же его одного бросить!
— Ну понятно. — Мама сказала и вздохнула. — А у меня, правду сказать, был один план… Завтра ведь суббота?
— Да. А какой план?
Мама будто не решалась сказать, медлила.
— Помнишь что я тебе про одного человека говорила, про лётчика. (Ольга молча кивнула, глаза её так и приклеились к маминому лицу.) Я хочу, доча, чтоб вы познакомились. Завтра, думала, в цирк все сходим…
— А билеты?.. — невольно вырвалось у Ольги.
— Он достал. На работе… Знаешь, как трудно, а он достал!
Ольга знала, что трудно, — это правда. Лазарева Таня на весь класс хвалилась, что ей отец билетик раздобудет скоро. А Ольге — вот, пожалуйста! Да ещё в субботу. А в субботу, говорят, представление особое бывает, интересней…
Всё это быстро мелькнуло в голове. Но Ольга ничего не сказала маме. Всё-таки старик ботаники… А потом… А главное, она же знала: этот человек не просто так с нею знакомится. Зачем бы понадобилась настоящему лётчику какая-то второклассница?.. И мама этого хочет. Хочет, чтоб они увидели друг друга и чтоб лётчик ей понравился.
— А его как зовут? — спросила Ольга.
— Вячеслав Петрович.
Знала она, зачем ей надо знакомиться. Знала, почему так сама хочет. Знала, но даже шёпотом, даже беззвучно не смогла бы сказать себе этого… У некоторых же есть вторые отцы. Наверно, — и у неё скоро… Ох, как страшно было об этом думать!
Ольга сидела над остывшим чаем.
— Ну, доча, — сказала мама печально, — если он тебе не понравится, значит… Значит, и всё тогда!
Они обнялись и пошли тихо в комнату. Ольга включила телевизор — концерт передавали. Ольга и мама сидели обнявшись, и Ольге очень жалко было себя из-за этого лётчика. Но всё-таки ещё жальче ей маму было. Мама сидела ровно и обнимала её, как всегда: держала за плечи и к себе тихонько тянула. Но другой рукой — Ольга видела! — незаметно слёзы из глаз выбрасывала. Она это умеет: берёт слезу прямо на палец и раз её в сторону. Тогда щёки всегда сухие, никто не узнает, что ты плакала. Только, пожалуй, по глазам — глаза как-то ярко блестят…
Ольга сидела сама чуть не плача: и за маму душа болит, и с тем человеком страшно встречаться… Как же быть? Вдруг она чуть ли не обрадованно вспомнила: да ведь старик ботаники у неё на руках! Больного не бросишь! Значит, у неё завтра день так и так занят. Она вздохнула облегчённо. И с лётчиком с этим, выходит, знакомиться некогда.
— Ты куда? — спросила мама. Ольга направилась к двери:
— Пойду Борису Платонычу позвоню…
— Вот как? — Мама внимательно посмотрела на неё. — А у него разве есть телефон?
Ольге сразу неловко стало. Потому что ведь могла же она от старика ботаники домой позвонить. Преспокойненько могла! Да не позвонила. Не догадалась как-то, не додумалась. А мама ждала… Вот про это она Ольге и сказала глазами.
Ольга побыстрее вышла в коридор. Набрала номер. Раз-два — выползали длинные золотые червяки.
— Алё! — прозвучал издалека низкий, уже знакомый голос. Ольга вздрогнула. — Я слушаю! — опять издалека крикнула Лёля.
— Это Ольга Яковлева говорит.
— А, привет, привет! — Лёлин голос сразу приблизился к ней. — А Борис Платоныч здесь у нас молодцом, кашу ел, температура хорошая. — Это всё Лёля сказала громким и бодрым голосом, как диктор по радио.
Ольга догадалась: чтоб старик ботаники мог услышать. Однако и на Ольгу эти слова тоже подействовали.
— Я, знаете, — вдруг неожиданно для себя сказала она, — я, знаете… в общем, если я завтра днём приду, а вечером не смогу… Так можно?.. Вы меня подмените?
Лёля долго молчала в трубке, потом:
— Тебе сколько лет?
— Скоро девять будет, — ответила Ольга и только потом растерянно подумала: «А при чём здесь это?..»
— Я тебя, знаешь что, Ольга Яковлева, очень хочу повидать. — Лёлин голос был уже совершенно рядом и как-то странно подрагивал. — Не волнуйся, пожалуйста! Борис Платоныч твой один не останется!.. Я уж всех обзвонила.
— Спасибо, — сказала Ольга. — До свидания.
— До свидания, — сказала Лёля. — Я в понедельник здесь буду. Ты придёшь?
— Приду, приду…
* * *
Мама и Ольга собирались в цирк. Каждую секунду Ольга чувствовала, как по ней бегает сверху вниз и обратно острый холодок волнения. Сердце билось неровно, ворочалось в груди, будто всё никак не могло улечься. Ольга туго-натуго заплела косы. У неё были не очень длинные, но толстенькие косички. Ей нравилось, когда волосы немножко даже тянет. Как-то чувствуешь себя торжественней…
Мама подала ей две разглаженные белые ленты. Банты получились большие и лёгкие, как южные бабочки. Теперь Ольга всё время будет следить за ними. Ни в шапку их нельзя загонять, ни под пальто — помнутся… Потом она надела синее платье с шариками — вышивка такая наискосок по груди, — ещё белые колготки и туфельки красные. Мама крикнула из комнаты:
— Надень тёплые ботинки, замёрзнешь же!
— Ты что?! — удивилась Ольга.
В таком наряде и с тяжёлыми тупоносыми бульдожками на ногах — разве это можно!..
Она побежала из ванной к маме в комнату. Вбежала и замерла!.. Мама повернулась к ней, сделала шаг навстречу и тоже замерла:
— Ой, доча! Какая же ты у меня ровненькая вся!
— Как ровненькая? — удивилась Ольга. — Красивая, да?..
— Ну красивая — это когда взрослая станешь, — сказала мама серьёзно. — Сейчас ещё говорить рано.
— А что, разве дети красивые не бывают? — не согласилась Ольга.
Мама усмехнулась:
— Ну ладно, пусть красивая… Я просто не хотела, чтоб ты задавалась.
Ты сама красивая! — сказала Ольга. — И я первей заметила, чем ты.
— Хвальбушки мы с тобой! — Мама засмеялась. И волнение их стало теперь весёлым…
* * *
— Вон там он должен ждать! — сказала мама. Они ехали вверх по эскалатору. — Ну-ка, посмотри на меня. (Ольга увидела близко её серьёзные синие глаза.) — Потом мама улыбнулась: — Всё в порядке, молодец. Лучше, чем ты, дочек не бывает.
«Вот что, — догадалась Ольга, — она хочет, чтоб я ему то же понравилась».
Только они сошли с эскалатора, Ольга сразу увидела его. Тёмно-синяя форма, и золотые знаки на фуражке, и золотые пуговицы — всё это сверкало сквозь обычную метровскую пестроту прямо Ольге в глаза.
Он их ещё не видел. Стоял у никелированных перил и, сдерживая улыбку, искал, искал глазами. А субботний народ валом, валил!
Прямо над лётчиком висели большие часы с нервной электрической стрелкой — было уже без двадцати семь. А договаривались, между прочим, в половине! Но мама ни капельки не была этим смущена.
— Эй, Слава! Слава! Вот же мы! — крикнула она. Лётчик тотчас увидел их, тотчас посмотрел на Ольгу. Ольга тоже всё время смотрела на него. И всё время улыбалась, будто эту улыбку ей кто нарисовал.
Лётчик Вячеслав Петрович в это время шёл им навстречу сквозь толпу. Сильное течение не пускало его. Но всё-таки он пробивался к ним изо всех сил. Да, изо всех сил, но никого не толкая — вот что Ольга успела заметить.
— Ну здравствуйте! — сказал лётчик и улыбнулся маме. Потом наклонился к Ольге и легко, словно она ничего не весила, приподнял до своего лица. — Вот ты, значит, какая! Ольга!
И вдруг его лицо оказалось совсем близко от Ольгиного. Будто лётчик хотел получше её рассмотреть. Ольга на какое-то мгновение даже ткнулась носом в его щёку.
Щека у него была гладкая-гладкая и колючая одновременно. От крепкой красноватой кожи веяло чем-то очень свежим — то ли одеколоном, то ли облаками, мимо которых он пролетал каждый день.
Дальше она помнила всё кое-как, отрывками, словно это было во сне или очень давно. Она шла между лётчиком и мамой, держа их обоих за руки. Она сто раз видела, что так ходят ребята — маленькие и повзрослев. Но сама она никогда раньше так не ходила. Отца ведь у неё не было и бабушки не было. Одна мама.
Потом сквозь этот свой сон она увидела цирк. Он сиял среди всех уличных субботних огней, словно огромная серебряная шапка! Они остановились все трое и все, наверное, сказали про себя: «Вот это да!»
Они пошагали дальше, а слева и справа к ним подходили люди: «Нет лишнего билетика? Нет лишнего билетика?..» Ольга шла гордая и молчаливая, а мама и лётчик отвечали всем: «Нет, нет». Иногда они там, на высоте своего взрослого роста, перекидывались какими-то неразборчивыми словечками. Ольга не слушала их и не обижалась на то, что они разговаривают вдвоём. Они всё равно были вместе с нею…
Однажды она уже ходила в цирк. Но не в этот, а в старый. И давно. Всё позабылось. Только выплывали в памяти какие-то островки музыки и света.
И вот они сели, и простой свет погас, а загорелся волшебный, и в сто пушек загремел оркестр, и полетели, как резиновые, акробаты, поскакали кони, заметались в темноте, взмахивая ослепительными крыльями, факелы в руках жонглёра.
Здесь было всё! И учёные собаки и гимнастка, летящая под куполом, и знаменитый клоун — тот самый, что играл в кино.
В третьем отделении сцена вдруг провалилась, и потом из глубины откуда-то выплыла сказка про Хозяйку Медной горы. У неё в услужении, оказывается, были медведи (между прочим, в книжке про это ничего не говорится).
Медведи были светло-шоколадные, мягкие-мягкие на вид и такие чистенькие, словно синтетические. И уж чего только они не выделывали по приказу Данилы-мастера и Хозяйки!..
Но вот всё кончилось. Последний раз пропели серебряные трубы, потом волшебный свет погас и загорелся простой, обычный. Люди торопились поскорей пробраться к выходу, служители старательно и деловито подметали арену.
Праздник уплывал, уплывал в прошлое. А Ольга стояла на берегу и глядела ему вслед.
— Ну, пошли потихоньку, — сказала мама.
В зале было уже почти пусто. И билетёрши ходили между рядами, говоря тем, кто остался: «Собирайтесь, товарищи, собирайтесь. В раздевалке свободно».
— Да… — сказал лётчик медленно. — Да… Вот, значит, как… — Он тоже будто смотрел вслед уходящему празднику. — А я, знаете, всё-таки цирк больше всего люблю — больше кино и больше театра. Жалко, я циркачом не стал! Ей-богу, Настя!
* * *
Дома, едва они порог переступили, сразу ясно стало, какая уже позднотень на дворе, какая огромная усталость. Спать хотелось неимоверно!