— Умоляю! Телефон!
— В комнату, в комнату идите, — быстро сказала мама. — Там. Оля, покажи!
Женщина срывающимися пальцами начала крутить телефонный диск. Вызывала «скорую помощь». Ольга узнала её — это была их соседка из квартиры напротив.
— Как её зовут? — шепнула мама.
Ольга пожала плечами. Они стояли в дверях, прижавшись друг к другу, и глядели на женщину. Та наконец дозвонилась, кричала в трубку:
— Панкратова, Вера Григорьевна, семьдесят два… Сердце.
Положила трубку, виновато и устало глянула на маму:
— Как погода меняется, так приступ. И особенно когда оттепель, давление в воздухе падает.
Ольга вздрогнула и замерла. Значит, сейчас и старик ботаники… Ей вспомнились слова Лёли Познанской: «Всё на волоске висит. Кто-нибудь чихнёт не так — и готово!»
Женщина ушла. Но в квартире у них осталась тревога. Мама сидела на диване перед тёмным телевизором. Наконец взглянула на Ольгу:
— Ты чего? Ложись, ложись.
Ольга послушно легла. Звонить всё равно было поздно. Уже сквозь сон ей послышалась пронзительная телефонная песня, и потом к её щеке прижалась горячая и мокрая мамина щека.
— Прилетел, доча! Прилетел, прилетел!..
И больше Ольга ничего не слышала и не видела, кроме хорошего летнего сна про зелёные листья и про птиц… Теперь уж ничего плохого случиться не могло.
* * *
Утром они проспали. А чего тут удивляться — полночи колобродили!.. Ольга сама проснулась. Посмотрела на будильник — глазам своим не поверила: восемь часов. Как он не зазвонил, неизвестно. Будто сам проспал всё на свете. А может, звонил, да не дозвонился до ких. А может, и завести забыли.
Ольга быстро думала об этом, пока надевала платье, чулки.
Потом вдруг подумала: «Завтракать же надо — маму разбудить». Но прикинула: всё равно не успеть. Пока чайник, пока то, сё… А мама ещё позже легла. Вообще неизвестно когда! Пусть спит. Небось к своей второй смене проснётся.
Она тихо-тихо собралась — только раза два громыхнула. Но мама даже и не думала просыпаться. Видно, наволновалась, устала.
В животе было непривычно пусто. И как будто даже немного тянуло и царапало. «Так, что ли, на душе кошки скребут?» — подумала Ольга. Но размышлять про кошек было некогда. Только-только бы к звонку поспеть! Она поскакала вниз по лестнице (оба лифта были заняты). Однако перед почтовым ящиком всё же притормозила. Будто кто её за подол потянул. Глянула внутрь — ого, письмо!
Она опасливо посмотрела вверх по лестнице, вниз. Никого. Достала из тайничка ключ. Вынула письмо: «Яковлевой Ольге». Почерк дрожащий и в то же время твёрдый — такой знакомый ей… Неужели?! Да быть не может!.. Неужели от него?!
Но проверить невозможную свою догадку Ольге было совсем уже некогда. Звонок, который должен был разразиться с минуты на минуту, висел над нею грозной птицей… Пять минут — это ничего. Только пять минут и надо обождать-то!..
И она припустила в школу, размахивая таинственным письмом, зажатым в руке. Припустила, не замечая того, что рассветное небо над головою совершенно чисто, и морозец подобрал снежную хлябь, и красное зарево подымается за домами, так что зажжённые фонари стоят вдоль улицы совершенно ненужно и бледно. Словно привидения.
* * *
Наталья Викторовна не любила в классе свет зря жечь. И это было хорошо. Когда она щёлкнула выключателем, все сразу притихли. По классу плыли предутренние сумерки. За окнами разгоралось огромное небо. Наталья Викторовна подняла руку.
— Тишина!.. Послушайте, как солнце встаёт. А я пока проверю домашнее задание. Тетрадки откройте, — и пошла по рядам.
Светилось небо. Красным и малиновым накалились облака. Весь класс смотрел лучшее в мире кино, которое человеку можно смотреть сколько хочешь, а видит он его лишь несколько раз за всю свою жизнь. Почему? Да так уж всегда выходит! Тот обязательно проспит, тот — даже в ранний час — занят неотложными своими делами. Вот как Ольга — при далёком, неверном свете восхода она читала с волнением письмо:
* * *
Они прошли быстрыми шагами по пустому коридору. Гулкие звуки разлетались из-под ног, словно брызги, словно вспугнутые воробьи. Поднялись на третий этаж, вошли в учительскую. Здесь не было ни одной живой души.
— Ну вот телефон, — сказала Наталья Викторовна. — Позвонишь — и живо в класс.
Она осталась одна в учительской. Три глубоких кресла по углам стерегли тишину. Посредине стоял стол под зелёным сукном. На столе газеты, газеты. Дальше, между столом и стеной, с десяток стульев. Стоят табуном — криво-косо. Но всё же как бы в кружок. Ольга представила учителей — как они сидели здесь и говорили о чём-то, о каком-нибудь ученике… Даже не по себе стало, когда представила целых десять учителей разом!
Тут она мысленно дёрнула себя за косицу: звонить надо, а не про учителей раздумывать! Вот у неё всегда (мама так говорит): если страшно или трудно что-нибудь делать, она сразу начинает другим заниматься. А главное дело буксует!.. Ольга вздохнула и сделала шаг вперёд.
Телефон стоял почти что с краю, на простой тумбочке. И рядом смирный стул. Это было хорошо: не надо ходить далеко по опасной территории.
Она сняла трубку, минуту подержала её в руках, словно куклу, и опять положила на место — на рогатый рычажок… Надо, надо…
А как позвонить?
Вдруг опять этот проигрыватель подойдёт: «Слушаю!» Ольга переминалась у телефона с ноги на ногу… А в классе теперь уже спокойно проверили столбики номер сто восемьдесят три. Сидят себе… Ольга вдруг почувствовала, как. хорошо было бы сидеть сейчас в классе и ничего бы не знать, никаких писем!.. А здесь, в пустой учительской, так неуютно было, холодно, слишком тихо.
Ольга вышла в коридор. Гулкие звуки опять стали выпрыгивать у неё из-под ног. Прошла по третьему этажу, потом вниз по лестнице. Всё медленней, медленней… На площадке второго совсем почти остановилась. Что она затеяла? Наверно, и сама толком не знала. Но вдруг решительно и быстро пошла вниз.
Нянечка в раздевалке посмотрела на неё подозрительно:
— Далеко собралась?
— Учительница послала. За тетрадкой. Я тут рядом живу…
Теперь уже всё, назад пути не было! Дверь школы громко хлопнула. Ольга вышла на мороз. Солнце сверкало над домами, словно кусок льда. А может, не такой уж и мороз был. Но Ольгу трепала, била противная дрожь. Она шла, стараясь не смотреть по сторонам, на прохожих. Урок прогулять! Какой второклассник на это решится? А ведь она была ещё и девочка!..
* * *
Наконец она пришла. Тут и правда недалеко было. «345-е отделение милиции». Ольга потянула тяжёлую дверь, прошла тёмный предбанничек до следующей двери. За нею было светло, даже ярко. Пустые белые стены, висят два портрета. За барьером два милиционера. Один по телефону разговаривал, другой читал какую-то бумагу.
Который бумагу читал, поднял голову и посмотрел на Ольгу. Он смотрел прищурясь — в один глаз ему дым лез от зажатой в зубах папиросы.
— Ты чего? — Папироса запрыгала, как живая. И дым изо рта клубами полетел за барьер.
— Мне Потапова нужно, — сказала Ольга.
— Потапова? А зачем тебе Потапов?
— Он человека одного ищет, а я его нашла!
— Альберт Васильич! — крикнул милиционер с папироской. — Поди сюда на минуту.
Откуда-то из глубины вышел человек. Ольга сразу его узнала: это был тот самый, которого она прищучила в квартире у старика ботаники. Только теперь он был в простом костюме, а не в милицейском. Потапов тоже Ольгу узнал.
— Ну что у тебя? — спросил он не очень-то приветливо. Ольга протянула письмо. Потапов пробежал его глазами. Посмотрел на обороте — пусто. Спросил:
— А конверт где? Не потеряла?
Да так строго спросил, будто правда ему конверт зачем-то нужен. Сердце у Ольги упало. Она сунула руку в фартук… Слава богу, на месте!
— Вот за это молодец! — обрадовался Потапов. — Прямо-таки хвалю! — Он взял конверт, повертел его в руках туда-сюда. — У него что, на станции Клязьма какие знакомые есть?
— Я не знаю, — пожала плечами Ольга и тут же подумала: «Откуда он про Клязьму узнал?» И вдруг вспомнила: «Огоньков в лагере был на Клязьме. Летом!.. Он же говорил. Там и товарищ у него какой-то!»
— Ясно! — сказал Потапов. — Надо деду срочно позвонить. Какой там телефон у него, не помнишь? — спросил он, а сам уже начал рыться в своей записной книжке.
Милиционер, который до этого всё время разговаривал по телефону, в эту секунду разъединился и протянул трубку Потапову:
— Пожалуйста, товарищ лейтенант… Говори, девочка, номер-то! Говори, говори!
Потом произошёл разговор. Вернее, один Потапов говорил. Но всё было понятно:
— Можно к телефону товарища Огонькова? Что?.. Это из милиции спрашивают… Вот как? Извините… — протянул пустую трубку милиционеру у телефона.
Тот лихо бросил её на рычаг.
— Видишь ты, какие дела, — сказал Потапов, — придётся нам самостоятельно действовать… Скончался он нынче ночью, Борис Платоныч Огоньков…
Лицо Потапова стало расплываться, растекаться… Вот и умер старик ботаники. Как-то невозможно было думать, что он умер. И что это вообще значит — умер? Ольга не знала. Но знала только, что это навсегда.
Она опустила голову, с ресницы оборвалась слеза и стукнулась прямо о чёрный кружок на конверте, который она держала в руках, о штемпель. И сквозь эту слезу, словно сквозь увеличительное стекло, Ольга заметила на штемпеле чёрные буквы: «Ст. Клязьма, Моск. обл.»
«Вот, значит, откуда Потапов всё узнал, — подумала Ольга, — вот, значит, откуда. Ага, ну понятно…» Эта мысль так и эдак всё крутилась, извивалась у неё в голове, словно была самой главной, не давала ни о чём думать.
* * *
Ах, как всё закружилось дальше, закружилось, поплыло в медленном водовороте печальных событий.
Из милиции она пошла куда-то — как говорится, куда глаза глядят. Просто шла и шла — ноги переставляла. А куда было идти? В школу? Но такими вдруг малышовскими, неважными показались ей школьные заботы: арифметика, русский, чтение… И домой не могла она идти: сразу надо было бы объяснять, почему не в школе, да почему лицо такое, да что случилось… Но это невозможно было объяснять. Об этом язык не поворачивается, об этом душа не поднимается говорить. Даже маме!
И вдруг она поняла: стоит ей туда вернуться — туда! — где говорят, суетятся, плачут, где звонят об этом по телефону, стоит ей вернуться, старик ботаники и правда умрёт. А здесь, среди чужих и незнакомых, он был жив.
Ольга как-то даже немного успокоилась. Нащупала в кармане, выудила со дна две монетки по три копейки. У какого-то метро купила себе пирожок с капустой.
Двери метро всё время размахивали руками, словно ссорились. Из них — вместе с чёрным паром и сами как чёрный пар — выходили люди… Ольга жевала пирожок и думала о Генке, о Борисе Платоныче. Вернее, вспоминала разные их разговоры, вспоминала, как они в лес поехали.
Вспоминала, как Огоньков убегал… Сколько дней с тех пор прошло? Какая-то неделя. В журнале против её имени едва ли прибавилось две-три новых отметки. А кажется, давно-давно!..
И ещё она чувствовала у себя в голове какую-то словно бы перегородку — такую тоненькую, как из папиросной бумаги. По эту сторону можно было думать про что хочешь. А на той стороне были мысли, из-за которых она домой не шла. Ольге всё время казалось, что она сейчас заденет эту перегородку, надавит на неё и порвёт.
Она всё шла и шла куда-то. Не торопясь, но в то же время к какой-то цели. Шла вроде бы знакомыми улицами. Но не приглядывалась. Как бы не интересовалась. Много раз над нею проплывали округлые физиономии висячих городских часов. Они подмаргивали ей о чём-то своими электрическими стрелками. Но сколько времени, Ольга не знала.
Вдруг она заметила, что пришла к педагогическому институту. Сюда они с Галинкой ходили в разгар осенних деньков. Сейчас во дворе перед институтом было пусто, словно здесь больше не учились. Или, может, она в такое время попала… А в глухом сквере, где они делали секретики, тоже всё переменилось. Ольга не могла найти их места: всё снегом было засыпано.
Между прочим, они последний раз так свои секретики и не проверили…
И тут машина загудела: ва-а-ам, вам-вам… И кто-то закричал очень-очень знакомым голосом: «Оля! Оля!» По снегу, прямо по белому одеялу, что лежало на газоне, к ней бежал лётчик. Он был в чёрных остроносых туфлях. И с каждым шагом, наверное, зачерпывал всё больше и больше снегу. И Ольга тогда побежала ему навстречу. Лётчик поймал её на бегу и поднял — так легко, будто Ольга совсем невесома. И сказал:
— Девочка ты моя дорогая! Где ты скитаешься?
А Ольга заплакала и уткнулась в его гладкую мужскую щёку.
Они влезли в такси, рядом с шофёром сидела Галинка. Она только улыбнулась Ольге и ничего не сказала. Вид у неё был ужасно важный. Оказывается, после урока Наталья Викторовна позвонила маме, что Ольга исчезла. Конечно, каша заварилась! Где искать её — неизвестно. А Леокадия Яковлевна… Лётчик сказал Лёлино имя и осёкся: выходило, он тоже всё знает, но просто не говорит — для Ольги… А Леокадия Яковлевна вспомнила про Галинку: Ольга же ей рассказывала. Лётчик побежал к Галинке — думал, Ольга там. А её нет!.. И тогда Галинка додумалась, что Ольга, может, пошла в путешествие. Они в одно путешествие поехали — нету, в другое — нету. А время идёт… Времени, оказывается, сейчас уже три часа! «Ой, — испугалась Ольга, — я же целый день на улице пробыла!» И тут почувствовала, что вся закоченела. А лётчик всё рассказывал: как они приехали наконец сюда, оглянулись и — пожалуйста! Гуляет по скверу козлиная шубка.
В такси, около лётчика было тепло. И Ольга задремала. Но вдруг дверца распахнулась. Хлынул холодный воздух. Ольга очнулась и опять до боли ясно вспомнила, что старик ботаники умер!..
В квартире у них было непривычно накурено. В кухне сидела Лёля Познанская с папиросой в руке и мама.
— Господи, нашлась, — тихо сказала мама и заплакала.
И Ольга заплакала.
А Лёля Познанская говорила:
— Ну теперь-то всё будет хорошо!..
Однако на этом день не кончился. Они все пошли в квартиру Огоньковых. Похороны — хлопотное дело, так Лёля сказала. На похоронах всем работы хватит.
Везде разрешалось ходить в этой большой и пустой квартире. Только в кабинет Бориса Платоныча двери были прикрыты. И здесь, перед этими дверьми, они поговорили с Лелей про тот список. Оказывается, кто-то что-то перепутал, не дописал. Просто чистая случайность. А список ему нужен был. Потому что он знал: сил мало. А должен был ещё повидать некоторых людей и сказать кое-что важное, на прощание. И друзьям его не хотелось, чтобы толпился здесь разный случайный народ… Так говорила Лёля. И было странно, что Лёля всё время называет Бориса Платоныча ОН.