— Ведь весь этот народ, — рассуждал он, — который говорит о ней такие отвратительные вещи, — сплошь ее враги, а они, очевидно, половину всего придумали. Со мною-то она была очень мила и, что ни говори, обошлась куда лучше, чем они все. Она и в самом деле законная королева. Уж во всяком случае лучше, чем этот жуткий Аслан.
Так он оправдывал перед собою то, что собирался сделать. Конечно, оправдания были слабоваты... Сколько Эдмунд ни старался себе внушить, что Колдунья хорошая, в глубине души он понимал: она плохая и очень жестокая.
Как только он очутился за дверью, в снегу, и увидел, что все вокруг засыпано снегом, сразу вспомнил забытое в доме Бобров пальто. Но, разумеется, не мог вернуться за ним. Потом он заметил, что уже стемнело (ведь когда они сели обедать, было три часа дня, а зимние дни, сами понимаете, очень короткие). Об этом он раньше как-то не подумал, теперь же Эдмунд сделал лучшее, что было возможно в его незавидном положении: поднял воротник и побрел, волоча ноги, по гребню плотины (к счастью, теперь уже не такому скользкому из-за выпавшего снега) к одному из скрытых белой пеленой берегов.
Когда он добрался до берега, то почувствовал себя отвратительно. С каждой минутой становилось все темнее, мела метель, он видел не дальше, чем на три фута перед собою. К тому же шел он безо всякой дороги, то и дело соскальзывал с твердого наста в глубокие сугробы или падал, поскользнувшись на замерзшей луже, или бежал вприпрыжку по стволам упавших деревьев, или скатывался куда-то вниз с крутых обрывов, — так что вскоре ободрал о камни колени, промок насквозь и покрьися синяками с ног до головы. Он был совсем один, в кромешной темноте и тишине, и это ужасно угнетало его. Сказать по правде, я думаю, он уже готов был отказаться от всех своих планов, вернуться назад, откровенно во всем признаться, попросить прощения, и так бы поступил, если б в его голове вдруг не мелькнула шальная мысль:
— Когда я стану королем Нарнии, то первым делом прикажу проложить несколько приличных дорог!
После этого, разумеется, он думал только о том, как он будет королем и что еще сделает. Настроение его сразу поднялось. Он уже начал мысленно строить себе дворец, подсчитывал, сколько сможет там держать кошек, обдумывал, не устроить ли ему свое собственное кино и где проложить главную железную дорогу, и какие законы издать против бобров и бобровых плотин; потом начал рисовать соблазнительные картины, как поставит на место Питера... Так, с этими мыслями, он продвигался вперед, почти не замечая, что происходит вокруг. Но тут погода переменилась. Сначала перестал падать снег, потом задул ветер и принес с собою ледяную стужу. Вскоре небо очистилось от облаков, и вышла луна. Луна была полная, снег ярко засверкал, вокруг стало светло, почти как днем, вот только тени стали еще гуще и страшнее.
Никогда не нашел бы он дорогу, если бы луна не появилась как раз в тот момент, когда он дошел до другой речки (вы помните, что когда они подходили к плотине Бобров, Эдмунд увидел, что ниже по течению в большую реку впадает речка поменьше?). Теперь, оказавшись здесь, Эдмунд повернул и пошел вверх по течению. Но долина, по которой текла эта речка, была вся усыпана большими камнями, к тому же заросла густым кустарником, и если бы по-прежнему было темно, мальчик бы там быстро заплутался. Путешествие осложнялось тем, что он шел весь мокрый, пригибаясь под деревьями. Всякий раз, когда он их задевал, ветки обрушивали на него лавину снега, и он со все большей ненавистью думал о Питере, словно Питер навлек на него все эти несчастья.
Наконец он выбрался на местность, где земля была ровнее, а вскоре и склоны долины раздвинулись. Почти рядом, на другом берегу речки, он увидел два невысоких холма, между ними равнину, а на ней строение, должно быть, дом Белой Колдуньи. Ему показалось, что в этот миг даже луна засветила ярче, чем прежде. Это был настоящий маленький замок. Казалось, весь он состоит из высоких башенок, острые шпили которых вонзались в небо. Эти башни напоминали Эдмунду огромные дурацкие колпаки, которые у них в школе надевали на провинившихся ребят. И еще они были похожи на шапки сказочных чародеев. Башни сверкали в лунном свете, отбрасывая на снег длинные странные тени. Эдмунд оробел при виде такого дома.
Но думать о возвращении было уже поздно. Поэтому он перешел по льду речку и начал подниматься к дому. Его окружало безмолвие,' не слышалось и самого тихого звука. Из-за глубокого, только что выпавшего снега даже его собственные шаги были почти беззвучны. Он шел, не останавливаясь, огибая угол за углом, башенку за башенкой: искал ворота. Для этого ему пришлось обойти кругом чуть ли не весь дом, и наконец он увидел широко распахнутые железные ворота под огромной аркой.
Эдмунд тихонько прокрался под арку, заглянул во двор и обнаружил там такое, что сердце его от страха почти перестало биться. В воротах замка, блистая в лунном свете, припал к земле огромный лев. Он приготовился к прыжку. Эдмунд замер в тени под аркой, не смея двинуться ни вперед, ни назад, чувствуя, как дрожат, подгибаясь, колени. Долго стоял он так, пока зубы не застучали от страха и холода. Я не могу сказать, сколько он простоял там на самом деле, но Эдмунду показалось, что чуть ли не целый час.
Понемногу к нему вернулась способность думать, и он удивился, почему лев столько времени не двигается с места, ведь с тех пор, как Эдмунд его увидел, тот не переместился ни на дюйм. Мальчик, все еще прячась в тени, рискнул подойти поближе, и понял, что лев на него вообще не смотрит.
Лев глядел не на него, а на кого-то еще, и, проследив направление его взгляда, Эдмунд увидел маленького гнома, стоявшего в четырех футах от льва в глубине ворот замка. “Когда он прыгнет на гнома, я, может быть, успею проскочить!” — подумал Эдмунд. Но никто из них по-прежнему не шевелился — ни лев, ни гном. В этот момент Эдмунд вспомнил, что говорил Бобер о Белой Колдунье: она превращает в камень живые существа. Может быть, это и есть такой окаменевший лев. Стоило ему об этом подумать, как он сразу заметил, что спина и макушка у льва покрыты снегом. Конечно, это всего-навсего статуя! Ни одно живое существо не стерпит, чтобы на нем наросло столько снегу! Медленно-медленно (а сердце его колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется) Эдмунд подошел ко льву. Даже теперь всей его смелости едва хватило на то, чтобы робко прикоснуться к зверю. Он дотронулся до льва рукой и тут же отдернул ее. И едва удержался от смеха — он испугался простой статуи.
Облегчение было так велико, что, несмотря на мороз, Эдмунду стало жарко, он вспотел, а в голову ему пришла мысль, которая привела его в совершенный восторг:
— А может быть, это и есть тот самый Аслан, Великий Лев, о котором они столько болтали? Может, Колдунья его уже поймала и превратила в статую? Вот и конец всем их планам и надеждам на него. Теперь он хуже дворняги. Кому придет в голову бояться Аслана?
Эдмунд стоял и со злорадством смотрел на каменного льва, а потом додумался, до чего может додуматься лишь самый тупоумный мальчишка, — разрисовать льва. Нащупав у себя в кармане огрызок карандаша, он нарисовал на верхней губе каменного льва усы, а вокруг глаз — очки и сказал:
— И-эх! Глупый ты, старый Аслан! Ну, как тебе нравится быть камнем? Ты ведь, наверно, считал, что ужасно сильный, а что вышло? Ну и стой тут!
Несмотря на дурацкие рисунки на морде, большой каменный зверь по-прежнему выглядел так грозно, печально и благородно, что Эдмунду расхотелось продолжать свою издевательскую потеху. К тому же он вспомнил, что надо спешить. Он повернулся и вошел во двор.
Еще не дойдя до его середины, он миновал не одну дюжину статуй, стоявших по всему двору безо всякого-порядка, как фигуры на шахматной доске, когда игра перевалила уже за половину. Кого там только не было: каменные сатиры, каменные волки, медведи, лисы и рыси. Там стояли прелестные изваяния стройных молоденьких женщин (на самом деле это были духи разных деревьев). Рядом — огромная статуя кентавра и какое-то длинное и гибкое существо, которого Эдмунд принял за дракона. Все они выглядели очень странно: словно живые, и в то же время совершенно неподвижные, залитые холодным и ярким лунным светом. Поэтому, хотя Эдмунд и знал, что это всего лишь статуи, пересечь двор оказалось для него очень непростым делом. Он продвинулся дальше и замер: перед ним возвышалась огромная человеческая фигура, ростом с дерево, со свирепым лицом, заросшим косматой бородой; в правой руке у нее была чудовищная дубинка. И хоть Эдмунд и говорил себе, что каменный гигант не может его тронуть, он едва заставил себя пройти мимо него.
Потом он увидел в дальнем конце двора тусклый свет, падающий из раскрытой двери. Подойдя ближе, он заметил каменные ступени, ведущие к двери. Эдмунд попытался подняться по ним. Поперек порога лежал громадный волк.
— Все правильно, — успокоил себя мальчик. — Это каменный волк. Он не может причинить мне вреда.
И занес ногу, чтобы переступить через зверя. Но тут огромная тварь вскочила, шерсть на ней ощетинилась; разинув громадную красную пасть, волк прорычал:
— Кто ты? И куда прешь? Стой, чужеземец, и говори, кто ты такой!
— С вашего позволения, сэр, — пролепетал Эдмунд, задрожав так, что еле выговаривал слова. — Меня зовут Эдмунд. Я — тот Сын Адама, которого несколько дней назад встретила в лесу ее величество. Я принес ей новость. Мой брат и сестры сейчас в Нарнии, недалеко отсюда, в доме у Бобров. Она... она хотела их повидать...
— Я доложу о тебе ее величеству, — ответил волк. — А ты тем временем стой смирно у порога, если тебе дорога жизнь.
Волк скрылся в доме.
Эдмунд стоял и ждал, его руки и ступни сводило от холода, сердце бешено колотилось в груди. Вскоре серый волк — это был Маугрим, капитан Тайной Полиции королевы, — выскочил из двери и объявил:
— Входи! Входи, счастливый избранник королевы, а может, и не такой уж счастливый!
Эдмунд вошел, стараясь изо всех сил не наступить на лапы крутившегося вокруг него волка, и оказался в длинном и мрачном зале с колоннами, заставленном, как и двор, статуями. У самой двери стоял маленький фавн с очень печальным личиком. Эдмунд не мог удержаться от мысли, что, может быть, это и есть тот самый приятель Люси. На весь зал в дальнем его конце горела одна-единственная лампа, и под нею восседала Белая Колдунья.
— Я пришел, ваше величество! — воскликнул Эдмунд, нетерпеливо подбегая к ней.
— Как ты смел явиться один? — жутким голосом спросила Колдунья. — Я же сказала, чтобы ты привел остальных!
— Простите, ваше величество, я сделал все, что мог. Я их привел, они совсем рядом. В маленьком домике на плотине выше по реке, с Бобрами.
На белом лице Колдуньи появилась жестокая усмешка.
— И это все твои новости? — спросила она.
— Нет, ваше величество, — сказал Эдмунд.
И рассказал ей все, что успел услышать до того, как покинул дом Бобров.
— Что? — вскрикнула королева. — Аслан? Это правда? Если я узнаю, что ты мне солгал...
— Простите, ваше величество, но я лишь повторил их слова, — запинаясь, возразил Эдмунд.
Но королева уже не обращала на него внимания. Она хлопнула в ладоши. Немедленно явился тот самый гном, которого Эдмунд уже видел с нею раньше.
— Закладывай мои сани, — приказала Колдунья. — И возьми упряжь без бубенчиков.
Глава десятая
ЧАРЫ СЛАБЕЮТ
А теперь вернемся в домик Бобров и посмотрим, что делали в это время господин Бобер, госпожа Бобриха и оставшиеся с ними дети. Как только господин Бобер сказал: “Нельзя терять ни минуты”, они все начали одеваться, лишь госпожа Бобриха кинулась к стене и начала выбирать мешки. Положив их на стол, она приказала:
— А ну-ка, господин Бобер, снимите с балки вон тот окорок! И прихватите пакетик чаю. И сахар. И спички. А вы кто-нибудь подайте мне три каравая хлеба — из того ящика в углу.
— Госпожа Бобриха! — закричала Сьюзен. — Что вы делаете? — Укладываю рюкзаки, милочка, — спокойно отвечала госпожа Бобриха. — Неужели вы считаете, что можно отправиться в путь, не взяв с собою никакой еды?
— Но ведь у нас нет времени! — тараторила Сьюзен, поспешно застегивая пальто. — Она появится здесь с минуты на минуту!
— Не так уж сразу, — успокоила госпожа Бобриха. — Мы успеем собраться. Если все прикинуть, господин Бобер, раньше, чем через четверть часа, ей до нас не добраться.
— Но ведь нам надо оторваться от нее, успеть как можно дальше уйти, — сказал Питер. — Мы должны попасть к Каменному Столу раньше, чем она, не так ли?
— Вы же сами понимаете, госпожа Бобриха, — поддержала брата Сьюзен. — Как только она увидит, что нас здесь нет, она полетит туда стрелой.
— Да, именно так она и сделает, — сказала госпожа Бобриха. — Но нам никак не попасть туда раньше нее, как бы мы ни спешили, ведь мы пойдем пешком, а она помчится в санях.
— Значит, нам уже не на что надеяться? — спросила Сьюзен.
— Сейчас для нас главное, милочка, не суетиться понапрасну. Достаньте-ка мне из верхнего ящика комода дюжину носовых
платков... Конечно, нам надо надеяться. Раньше нее нам туда не добраться, но мы можем от нее спрятаться, а потом пойти такой дорогой, что ей и в голову не придет нас там искать... Так что, может быть, мы еще и пробьемся.
— Вы абсолютно правы, госпожа Бобриха, — сказал господин Бобер. — Но было бы лучше выбраться отсюда побыстрее.
— И вам, господин Бобер, излишняя спешка тоже ни к чему, — возразила жена. — Ну вот. Уже почти все готово. Я собрала четыре рюкзака и пятый, поменьше, для самой маленькой. Для вас, моя милочка, — она поглядела на Люси.
— Ах, пожалуйста, сколько угодно.
— Тогда все готово, — госпожа Бобриха только теперь позволила супругу помочь обуть теплые сапожки. — Наверно, — сказала она вдруг, — моя швейная машинка тяжеловата, и ее мы не унесем.
— Я бы сказал: даже слишком тяжеловата, — ответил супруг. — Неужели она понадобится тебе в дороге?
— Мне просто не по себе, как только подумаю, что с нею сделает Колдунья, — сказала госпожа Бобриха. — Она ее либо разобьет, либо украдет, с нее станется.
— Ох! — не выдержали дети. — Пожалуйста! Поторопимся!
Наконец они вышли наружу. Только господин Бобер немного задержался, запирая дверь.
— Ей придется немного повозиться, пока она откроет.
Они двинулись в путь гуськом, с тяжелыми мешками за плечами. Когда они вышли, снег уже перестал падать, и ярко светила луна. Впереди цепочки был господин Бобер, за ним Люси, потом Питер, потом Сьюзен, а замыкала отряд госпожа Бобриха. Господин Бобер вывел их по плотине на правый берег, а потом по какой-то очень крутой и извилистой тропке среди деревьев спустился вниз к самой реке. Теперь над ними с обеих сторон возвышались крутые склоны долины, ярко освещенные луной.
— Чем ниже мы будем держаться, тем лучше, — объяснил он. — Внизу на санях не проехать, придется ей ехать поверху.
Если глядеть на эту картинку из окна, покачиваясь в удобном кресле, их поход мог показаться даже приятной и забавной прогулкой. Сначала, пока они уходили подальше от домика, Люси радовалась. Но они все шли и шли, и рюкзак у нее за плечами как бы наливался тяжестью. Вскоре Люси уже спрашивала себя: на сколько
ее хватит? Некоторое время спустя, она удивилась, что до сих пор терпит. Она уже не глядела на ослепительно сверкавшую замерзшую реку, на ледяные водопады, на белые громады деревьев, на огромную яркую луну — она смотрела только вниз, на маленькие короткие лапки господина Бобра, которые с быстрым топотком семенили по снегу. Похоже, он совсем не собирался останавливаться и не нуждался в отдыхе. Потом луна пропала, и снова пошел снег. Под конец Люси так устала, что начала засыпать на ходу.
Она пришла в себя, увидев, как господин Бобер свернул от берега вправо и повел их куда-то вверх по крутейшему склону. И она совсем проснулась, увидев, что господин Бобер лезет в какую- то нору и вот-вот целиком исчезнет в ней. Это было маленькое отверстие в береговом обрыве, почти целиком скрытое в кустах, густо разросшихся по его краю. Когда же Люси ясно поняла, что происходит, наружу торчал только кончик его хвоста.
Люси тоже нагнулась и поползла вслед за Бобром. Почти сразу она услышала, как за нею, пыхтя и задыхаясь, лезут остальные. Вскоре все пятеро были уже внутри.
— Где мы? — послышался в темноте усталый и какой-то бледный голос Питера. (Надеюсь, вы поняли, что я имею в виду, говоря, что голос его звучал бледно).