Сын коммуниста
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!
Давно уже скрылось за темным зубчатым лесом солнце, и на небе взошла бледная луна. Но и ночь не принесла прохлады. Истомленные дневным зноем, замерли и не шелохнутся ни лист, ни травинка.
Луна, ныряя в серых клочковатых облаках, то спрячется, а то выглянет и озарит слабым голубоватым светом окутанные прозрачным туманом поля, лес, узенькую серебристую речушку и приютившуюся между лесом и речкой деревню. Время от времени где-то за горизонтом алыми отблесками вспыхивают грозовые зарницы.
Стоит глухая тишина… Не лают по деревне псы — видно, притаились где-то в укромных закутках, не слышно звуков гармони и песен с деревенских улиц. Да и кому нынче гулять? Парни и мужики что помоложе — все в Красной Армии, не на жизнь, а на смерть бьются они с беляками. А кто остался в деревне, давно спят, намаявшись за день на работе.
Но нет — спят не все. Вон в переулке мелькнула тень человека. Миновав избы, похожие издали на смутные черные стога, человек свернул на тропинку, ведущую к оврагу, который разделяет деревню на две части.
Кажется, он направляется в заовражную улицу.
На миг луна осветила человека.
Это был худенький мальчик, лет десяти-двенадцати, в старом солдатском картузе, в белой рубашке, в обтрепанных, залатанных штанах и с белым узелком, крепко зажатым в руке.
Поглядывая на облачное небо, он уверенно шагал по еле приметной тропинке, и его, видать, совсем не страшила черная, непроглядная тьма оврага. Мальчик потихоньку насвистывал песню, ту самую, которую часто поет его отец:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе…
Запоешь эту песню полным голосом, и будто у тебя вырастают крылья, и ты летишь, смелый, сильный, свободный, как сокол, высоко-высоко, наравне с ветром.
Недаром же так любит эту песню отец. «Прекрасная песня, — говорит он. — Наша песня».
Но, правда, не всем по душе отцова песня: деревенские богачи, слыша ее, злобно кривятся и, отвернувшись, в сердцах сплевывают на землю.
Мальчика зовут Якуш, а его отец, Илья Трофимович, — председатель волисполкома.
Якуш зимой ходит в школу, летом он тоже не сидит без дела: то надо что-нибудь по дому помочь, то куда сбегать, то отнести чего отцу в исполком.
В нынешние бурные дни у отца много забот, поэтому он частенько просиживает в исполкоме целые ночи.
Вот и сегодня: наступил вечер, а отца все нет. Мать завязала в белый платочек хлеб с огурцами и сказала:
— Опять отец, похоже, заночевал в исполкоме. Небось сидит там голодный. Сбегай, сынок, отнеси ему ужин.
Якуш обрадовался. Он любил бывать в исполкоме, где на стенах висят разные интересные картинки, а на столе у отца всегда лежат газеты и книжки: глядишь — не наглядишься, читаешь — не начитаешься!
Но самое интересное — это, конечно, телефон, который висит на стене за спиной у отца, — черная коробка с блестящим звонком и ручкой сбоку. Покрутишь ручку— и можно говорить с соседним селом и даже с городом. Правда, самому Якушу никогда не приходилось разговаривать по телефону, но отец иногда дает ему повертеть ручку.
Якуш только и ждет, когда отец весело подмигнет ему и скажет:
— Ну-ка, сынок, вызови город.
Ради такого удовольствия Якуш готов бежать в исполком к отцу в любое время: тут уж его не остановят ни проливной дождь, ни темнота.
А собственно, чего ее бояться, темноты-то? Однажды Якуш похвалился ребятам на улице, что может ночью сходить даже на кладбище.
— Забоишься, — сказали ребята.
— Я? Забоюсь? — ответил Якуш. — Сегодня же схожу.
В тот же вечер, когда стемнело, он надвинул поглубже отцовскую солдатскую фуражку, чтобы как-нибудь ненароком не потерять ее в темноте, и пошел.
Честно признаться, когда он подходил к темному кладбищу, сердце у него замирало от страха, но Якуш пересилил себя и, зажмурившись, вошел в кладбищенские ворота.
Он сделал несколько шагов и остановился, не смея открыть глаза.
«Открою — и вдруг сейчас увижу… — думал он, боясь даже назвать то, что ему может привидиться. Наконец, он решился: — Будь что будет».
Якуш раскрыл глаза — и не увидел ничего особенного. Так же, как днем, стояли деревья, неподвижно лежали надмогильные плиты, белели кресты. Все, как днем. Мальчик облегченно вздохнул.
Он постоял еще немного, потом снял с головы фуражку и повесил на столбик крайней ограды.
«Утром прибегут ребята на кладбище и сразу увидят, что ночью я был здесь», — с удовлетворением подумал Якуш.
После ночного кладбища разве страшен овраг посреди села, через который Якуш ходит каждый день и не собьется с дороги, даже если пойдет, закрыв глаза?
Якуш начал спускаться вниз, ощупывая босой ногой утоптанную землю, потом, чтобы укоротить путь, сошел с тропинки, бесшумно, как рысь, скользнул в густой ракитник и стал пробираться напрямик. Гибкие ветки хлестали по лицу и рукам, босые ноги больно ударялись о корни и твердые комья земли, но Якуш не обращал на это никакого внимания.
Он уже не просто мальчишка, а смелый охотник-следопыт, пробирающийся через глухую тайгу. Как раз недавно Якуш прочитал книгу про такого охотника. Ведь иной человек попадет в неведомый лес и заблудился, а настоящий следопыт отыщет правильную дорогу в любой чаще; а стоит ему только увидеть чей-нибудь след, он сразу скажет, кто и куда проходил здесь до него.
«Постой-ка, — сказал сам себе Якуш, — поищу-ка я здесь следы».
Мальчик присел на корточки и стал шарить ладонью по земле. «Без света ничего не увидишь, — с сожалением вздохнул он. — Если бы спички были…».
Вдруг вблизи послышались чьи-то шаги. Якуш застыл на месте.
«Приближается неизвестный, — все еще продолжая игру, подумал он. — Охотник, слушай чутче!»
Под тяжелыми сапогами незнакомца трещали сухие сучья. Вот уже слышно его частое дыхание. Человек торопится. Мальчик не видит его, но чувствует, что путник тут, рядом.
Незнакомец прошел совсем близко и остановился шагах в пяти.
— Павел Гордеич! Гордеич! — громко позвал он.
— Что кричишь? Хочешь, чтобы нас застукали? — ответил из темноты другой голос и потом нетерпеливо спросил: — Ну как?
— Как нельзя лучше, — ответил первый. — Вчера продотряд ушел из деревни. Я своими глазами видел, как уходили. Во всем селе остался один коммунист, Илья, — председатель исполкома.
— Тебя никто не видел? — спросил тот, кого первый назвал Павлом Гордеевичем.
— Кто увидит? Пришел я ночью, весь день со своего двора носа не казал, а что надо, отец разузнал. Он давеча с одним продотрядником потолковал; так тот сказал ему, что они идут в леса банду искать.
— А мы сами пожаловали, — усмехнулся Павел Гордеевич. — А как насчет хлеба? Успели вывезти?
— Нет, ни одной подводы не отправили. Весь хлебушек лежит в исполкомовском амбаре.
— Замечательно! Все идет по нашему плану!
Якуш не знал, кто эти люди, но сразу понял, что не с добрыми намерениями бродят они ночью в овраге.
Незнакомцы между тем заговорили снова.
— Ну что ж, волисполком, считай, в наших руках, — сказал Павел Гордеевич. — Отец твой готов?
— Готов, — ответил первый незнакомец.
И вдруг Якушу показалось, что он где-то слышал этот голос. Очень знакомый голос… Постой! Да это же Каврий, сын деревенского богача Костия Мидяша. Но ведь его недавно мобилизовали в армию. Как же он снова очутился здесь?
— А что будем делать с домом Ильи? — спросил тот же голос.
И Якуш окончательно убедился, что это сын Костия Мидяша Каврий.
— Подпустим красного петуха, — ответил Павел Гордеевич.
Каврий засмеялся:
— Красному красного петуха! Здорово! Ха-ха-ха!
— А самого уберешь ты, собственной рукой, — продолжал Павел Гордеевич.
«Его самого… Илью… Отца… — мелькнуло в голове мальчика. — Отца убить, а наш дом поджечь?..»
Якуш осторожно раздвинул ветки и увидел обоих собеседников. Оба одеты по-военному: Каврий в шинели и мохнатой шапке, Павел Гордеевич в кожаной тужурке и военной фуражке с блестящим козырьком.
— Ваши люди прибыли? — спросил Каврий.
— Здесь, в овраге, хоронятся до времени, — ответил Павел Гордеевич.
Якушу стало жутко, он задрожал всем телом.
«Отца убьют, дом сожгут. Надо скорее бежать к отцу, он что-нибудь придумает».
Но тут, совсем рядом, стоят Каврий и Павел Гордеевич. Шевельнешься — заметят.
— Можно начинать, — сказал Павел Гордеевич. — Мы ждали только тебя.
— Я перед вами, господин прапорщик!
— Тсс! Не забывайся, Гавриил Константинович. Я теперь не господин прапорщик, а гражданин революционер, идейный анархист, друг трудящегося крестьянства. Тебе советую тоже аттестовать себя перед мужиками революционером. А чины и звания оставим для будущих времен. Понял?
— Так точно, понял.
— Тогда — за дело, — решительно сказал Павел Гордеевич и насмешливо добавил: — Послужим народу.
Они отошли от куста.
Якуш опустился на четвереньки и полез под елками.
Впереди кто-то шевельнулся; невидимый человек чиркнул спичку, прикурил. В тот же момент Якуш увидел еще один красный глазок цигарки.
«Только бы не заметили, — думал мальчик. — Только бы пробраться через овраг…».
Почти не дыша, он кружил между кустами и деревьями, не задев ни одной ветки, не зашуршав, не наступив на предательский сухой сучок.
Только выбравшись на другую сторону оврага, Якуш оглянулся назад. Кругом было тихо и темно. Тихо в темной деревне, тихо в темном овраге, как будто там нет ни одной живой души. Сплошные тучи затянули небо, и стало еще темнее.
Вдруг ослепительно вспыхнула молния, грянул гром, потом еще молния, и мальчику показалось, что с раскатом грома слился грохот выстрела.
Якуш вскрикнул и со всех ног понесся по улице. Только перед исполкомом он заметил, что у него в руках нет узелка с отцовским ужином — то ли забыл в ельнике, то ли выронил, когда бежал…
* * *
Волисполком помещался в двухэтажном здании бывшего волостного правления. В первом этаже теперь находилась библиотека, а исполком занимал верх. Обычно, когда уже во всей деревне потухнут огни, из исполкомовских окон льется свет. Но сегодня на всем этаже освещено только одно окно.
В исполкоме пусто, часть работников ушла на фронт, часть — с продотрядом на ликвидацию банды, и только за одним старым, ободранным канцелярским столом сидит отец Якуша — председатель волисполкома, — худощавый человек в солдатской гимнастерке.
Во всем исполкоме остались он да еще волисполкомовский сторож, дед Пекташ, а работы по горло.
Перед председателем целая кипа бумаг, а за каждой бумагой какое-нибудь дело. Вот приказ из центра о том, чтобы часть собранного по продразверстке хлеба выдать беднейшим семьям. Сегодня же ночью надо составить списки бедняков, не имеющих своего хлеба, а то деревенские богатеи уже ведут исподтишка по селу злые разговорчики, стращают бедняков голодной смертью.
Другая бумажка извещает о том, что мобилизованный в Красную Армию Мидяшкин Каврий дезертировал и его следует разыскать и предать революционному суду…
Илья Трофимович совсем измотался от бессонных ночей, но у него даже в мыслях нет уйти домой или прилечь и заснуть: сейчас не время для отдыха.
Чтобы не так одолевал сон, Илья Трофимович потихоньку напевает:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
Бежит, отсчитывая быстрое время, неутомимая стрелка на часах. Когда она добралась до цифры одиннадцать, распахнулась дверь, и в комнату вбежал запыхавшийся Якуш.
Забыв затворить за собой дверь, задыхаясь, он бросился к отцу:
— Отец! Отец! Тебя хотят убить!
— Что? Что ты говоришь? — вскочил отец.
Якуш, задыхаясь и сбиваясь, рассказал о том, что он услышал и увидел в овраге.
Отец заставил его еще раз повторить рассказ и потом задумчиво проговорил:
— Значит, Каврий здесь. Очень хорошо! А кто же этот Павел Гордеевич? Откуда он явился? Собирается проклятое коршунье. Но все равно будет по-нашему! Все равно мы их одолеем!
Отец подошел к телефону и крутанул ручку:
— Что за черт? Не отвечает.
Отец крутил ручку, кричал в телефонную трубку — аппарат молчал.
— Верно, перерезали провода, — сказал отец и бросил трубку на рычаг.
Илья выглянул из открытой двери в коридор и позвал:
— Пекташ! Иди сюда!
На его зов прибежал исполкомовский сторож.
— Звал меня, что ли? — заспанным голосом спросил он. — Что-то спать хочется. К дождю, что ли?… Да, по всему похоже, будет гроза.
— Еще какая, — сказал отец. — Ты вот спишь, а в селе банда.
— Банда?.. — испуганно переспросил Пекташ.
— Вот что, брат. Я тебе дам записку, доставишь ее в соседнее село военкому. Пойдешь?
— Пойду, пойду, — согласился сторож; сон у него как рукой сняло. — Мне ведь от бандитов тоже не поздоровится. Меня богатеи живьем готовы сожрать за то, что я разыскал, где они хлеб прячут.
— Тогда не мешкай. Седлай коня и скачи.
Илья Трофимович черкнул на лоскутке бумаги несколько слов, вложил в конверт, прихлопнул печатью и отдал пакет Пекташу.
— Смотри не потеряй. Отдашь в руки самому военкому. Скачи прямо через луга.
Пекташ завернул пакет в платок, сунул за пазуху и, хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз.
Вскоре послышался стук копыт.
— Уехал, — сказал Илья Трофимович.
Он подошел к окну, открыл его и, высунув голову, выглянул на улицу.
Гроза приближалась. Сильнее дул ветер, срывая листву и подымая пыль.
Яркие молнии перерезали черное небо; не умолкая, громыхал гром. Деревья напротив окна со скрипом и стоном метались из стороны в сторону, роняя вниз засохшие сучья.
Якушу все казалось, что чья-то зловещая тень мелькает среди листвы.
— Отец, давай уйдем отсюда, — потянул он отца за гимнастерку. — Давай спрячемся где-нибудь…
— Чего ты, грозы испугался? — спросил отец.
— Убежим в лес, на пасеку к деду Мичашу. Страшно здесь.
Илья Трофимович ласково погладил сына по голове.
— Нет, сынок, — сказал он, — мне нельзя. Нельзя оставить исполком: в конторе разные важные бумаги, во дворе полный амбар хлеба. Я должен их охранять. Ничего, отобьемся — не впервой.
— Отец, но ведь тебя убьют!
У Ильи Трофимовича самого сердце не на месте. Он чувствует, что опасность уже у порога, но, подавляя тревогу, подошел к другому окну и тоже раскрыл его.
— Вот видишь, ничего страшного, — стараясь говорить спокойно, сказал отец.
В этот момент совсем рядом ударил гром, и весь дом дрогнул. Отец бросился закрывать окно, но навстречу ему из темного сада грянул выстрел. Оконное стекло звякнуло и разлетелось вдребезги. Отец отскочил в сторону. Со двора послышался громкий шум, кто-то взбежал на крыльцо, и лестница загудела от топота многих ног.
— Якуш, тебе здесь нечего делать. Беги домой! — быстро сказал Илья. — Беги! Чего стоишь!
Якуш метнулся к выходу, но тут дверь распахнулась настежь, и в комнату ворвались вооруженные люди. Впереди всех, размахивая наганом, бежал длинноволосый, словно поп, человек в очках и тужурке с золотыми пуговицами. На его груди болтался обрывок черной ленты.
— A-а, не ожидали?! — крикнул он с порога. — Хватит, похозяйничали, диктаторы! Теперь мы — хозяева! Анархия — мать порядка!
А вокруг него бесновались пьяные рожи, стараясь перекричать друг друга:
— Попался, комиссар!
Якуш мог бы незаметно выскользнуть на лестницу — на него никто не обращал внимания, но его ноги как будто приросли к полу.