А сок всё течёт.
Много его, — подходи, народ, пей досыта!
И приходят всякие лакомки. Муравьи приползут цепочкой, бабочки-крапивницы прилетят и сядут, сложив крылья «тетрадочкой». У самых дырочек начнут виться полосатые осы и тяжелые сонные шмелихи.
Иногда придёт охотник, сложит из берёсты фунтик и тоже подставит под капли.
Если не жадный он, — и ему хватит напиться.
IV
По реке плывет плотный снег.
Кружится над омутами, нарастает сугробами у камней, в камышах, возле берегов. На круглых листьях кувшинок — снеговые шапочки.
Странный снег — тёплый, крупный, не тающий.
Его черёмуха рассыпала.
Много старых черёмух стоит над рекой, над обрывами. Все они цвели как-то незаметно, словно прятали белые кисти в листве.
А едва осыпались лепестки, стало видно, какая их неисчислимая сила… Река побелела, как в январе.
Все, кто купается, выскакивают на берег тоже в лепестках.
А у спокойной заводи, где вода стоячая, видно много испуганных рыб. Тоненькие плотвички — самые вёрткие и пугливые — выплыли наверх. Они ходят по тёплому снегу, показывая острые плавнички; чертят узенькие дорожки, даже выскакивают в воздух. Ужасно беспокоятся.
Наверно, представить себе не могут, — неужели зима вернулась?
V
Птицы замолкли. Кукушка и та перестала года отсчитывать, ржаным колоском подавилась. Пора песен прошла, и в лесу стало тихо.
Несколько дней держалась эта тишина.
А потом у лесного ручья опять раздались звуки. Кто-то забренькал, зазвонил в колокольчик. Да так настойчиво — и днём звонит, и ночью звонит!
Это ягода-смородина.
Густо зарос ручей смородиновым кустом; в тени ягоды налились крупные, прозрачные, будто из красного стекла.
Только никто не знает про них, никто не берёт.
Пропадает лесной урожай…
Стали ягоды отваливаться от кисточек, падать в ручей. И каждая так звонко бренькала, будто нарочно старалась выбить дробь позвончей.
Чем чаще падали ягоды, тем сильней звонил колокольчик, тем настойчивей созывал всех к ручью.
И кто слышал зов и приходил, — набирал полные корзины спелой смородины.
VI
Хлеб
Наступили сроки жатвы. И часики торопятся, стрекочут — не опоздать бы, не упустить время!
Проплывёт по полю колхозная жатка, брызнут из-под ног лошадей кузнечики, махнув красными флажками крыльев.
И часики смолкнут.
Время для хлебов кончилось, — ложись, колос, на землю.
VII
Рокотали грозы, и однажды молния ударила в старый дуб на вершине холма.
Дерево лопнуло, ствол расселся на две пластины. Но трещину под корой было не видать.
Развернул дуб листву, отцвёл. Под осень завязал крупные, будто латунные жёлуди. Было их столько что ветки огрузнели, и ветер едва раскачивал их.
Кто бы ни проходил, все любовались и приговаривали:
— До чего же могучее дерево!
Осенью дуб осыпал жёлуди, сбросил листья.
И, незаметно для всех, дерево засохло.
Только свалив дуб на дрова и увидев трещину, мы узнали, что так и бывает: перед смертью дерево все силы отдаёт семенам.
VIII
Ночи стали холодными.
По утрам первые заморозки расстилают на лугах и полянах серебряные полотнища росы.
Каждый стебелёк, каждый листик осыпаны чистыми, стрельчато-белыми капельками. Их много, трава даже никнет.
В такое время в лесу никто не выходит на просеки, не показывается на опушках. Звери таятся, и птицы редко спускаются наземь.
И не только потому, что вымокнешь.
Пробеги-ка по серебряной росе — позади останется тёмно-зелёный след. Такой отчётливый, какого и на снегу не бывает!
И непривычно, и опасно!
Вот все и ждут, пока солнце не поднимется и не выпьет росу.
Тогда можно снова ходить невидимками.
IX
С нижней ветки кудлатого клёна оторвался пятипалый, калёный лист. Опускаясь, челноком закачался в воздухе и вдруг… замер. Очень это было неожиданно. Висит лист над землёй, как на стекло налепленный.
Я подошёл поближе.
Еле видная серебряная дужка блеснула у листа. Паутина… Вот он на чём держится! Снял я лист, — паутинка выпрямилась. Стала похожа на тоненькую струйку воды.
А на паутине, подобравшись, висел комочком серый паучишко. Из тех, что осенью пускаются в перелёты. Наверное, он только что собрался запускать свою паутину кверху и лететь, как вдруг свалился лист и помешал.
Пригляделся я — и увидел ещё несколько застывших в воздухе листьев.
Маленькие паучки-лётчики сделали лес волшебным. Я до полудня был в нём, и до самого полудня поблёскивала кругом, как сухой дождь, паутина, и качались, не падая, красные листья.
X
Снегопад был коротенький, ленивый. Чуточку попорошил — и бросил. Легла наземь простынка почти прозрачная.
Мышь бежала по этой простынке, да и столкнула с горы сосновую шишку.
Шишка покатилась вниз.
Снег на неё налипнул, стал наворачиваться, наворачиваться, вырастать в снеговое колёсико.
Катит вниз колёсико, с каждым повором растёт. Уже кустики гнёт, веточки ломает. И всё шибче, шибче!
Заяц лежал под кустом. Слышит — шум, треск. Глянул — мчит на него белое колесо, распухает на глазах. Страх-то какой! Скакнул вбок, еле поспел увернуться. Ветром фукнуло.
А колесо — дальше. Всё тяжелеет, — огромное стало, будто мельничное. И ещё пухнет.
Лось под горой осину глодал. Чует — затрещало. Повернулся, да и обмер — летит с горы снеговое колесище, летит — пыль столбом!
Лось как стреканёт — выше осинки взвился. И вовремя.
Всадилось колесо в осинник, деревца крушит. Много дров наломало, и уж только потом повалилось набок, замерло…
Зверьё попряталось, дрожит.
А всё ведь от мышки да шишечки!
XI
Замело снегами землю.
Была летом земля цветная, у каждого пригорка, у каждой низинки — свой цвет. А теперь вокруг — белым-бело, и сделалась земля одинаковой.
Лежат косые сугробы, и только кой-где торчат из них веточки кустов. Пусто, голо.
А так хочется, чтоб хоть один цветок глаз порадовал!
Я позвал цветы, и они ко мне прилетели.
В палисаднике построил избушку-кормушку, насыпал крошек да семени. И всякий день гляжу, как жалуют в гости живые цветы.
Стайкой опустятся синицы. Грудки у них ясные, жёлтые, и сразу покажется, будто солнечные зайчики по веткам запрыгали. За синицами прилетят пёстрые щеглы, голубые поползни, коричневые свиристели. А когда закачаются на кустах снегири-пузаны, то словно красные маки распустятся… И опять у меня — цветной палисадник.
Поглядишь — и будто теплей станет.
XII
Долго держалась ненастная погода, и набухшие тучи слоились в небе, и сеялся, сеялся мелкий слякотный снег.
Небо серое, земля серая, погода серая.
То-то скука. Будто одни нескончаемые сумерки.
И вдруг — разгулялось. В одну ночь скопом ушли тучи, вызвездило, морозцем хрустнуло, и поутру разгорелась чистая, радостная зорька.
Это весна улыбнулась.
И вот как всё расцвело: снега — голубые, льды — зелёные, проталины — рыжие, лес вдалеке — фиолетовый..
А на небе — так и все цвета собрались: кромочка рябиновая, закраешек зелёный, синяя прослойка, и большая жёлтого цвета полоса, как огневая река.
И по огневой реке — беззвучно, медленно и мягко взмахивая крылами, — тянут лебеди.
Увидишь такое — и забудешь про все ненастья. И вместо нескончаемых сумерек останется в памяти коротенький миг: снежные лебеди на огневой реке.
ЗВОНКИЙ СПОР
Весною погода изменчива. То солнышко пригреет, то пахнёт холодом, и так — несколько перемен на дню. И впрямь очень похоже, будто зима с весной спорят: кто кого одолеет? Иногда спор бывает особенно сильным. Не уступают друг другу спорщики, пускаются на разные хитрости. Тут уж — успевай смотреть да слушать…
Нынче поутру взяла силу зима.
Так она застудила землю, что лужи промёрзли до дна и на них стал лопаться лёд. И на дворе у нас, и на дороге отчётливо слышался этот треск, — словно стучали по льдинкам крохотные молоточки.
Потом выглянуло солнце, молоточки кончили стучать и ушли. Тогда другая музыкантша — капель — начала пускать бульки.
Это была уже песенка весны.
Сначала звучали бульки редко и глуховато, — капли падали прямо на снег. Когда же внизу скопилась вода, бульки стали звонкими и пошли чаще. Получились трели.
Зиме, наверно, такая музыка не понравилась. Зима надвинула мутные тучи, пустила ветер. Сразу похолодало. А с неба посыпалась изморозь — не то дождь, не то снег. И начался гололёд.
Обледенели изгороди, крыши, деревья. У нас во дворе стоит берёза, так на её ветвях наросли ледяные бубенцы.
Я вышел из дому и стал чинить санки, чтоб ехать в лес за дровами.
Только взялся за работу, — слышу тоненький перезвон. Поднял голову.
Оказывается, на берёзовые жиденькие веточки сел снегирь, и оттого веточки закачались и затренькали бубенцами.
Снегирь, конечно, сразу слетел, но на его место плюхнулся другой, и опять получился перезвон.
Пока я санки чинил, берёза всё время потренькивала — давала мне знать о прилёте гостей. Их что-то много было: и снегирей, и синиц, и поползней.
Придя в лес, я догадался, откуда они налетели. В лесу деревья тоже обледенели, и когда дул ветер, лес становился очень громким. Непривычные звуки птиц пугали, а иных выгоняли совсем.
Перестаралась зима: чуть со всеми птицами не перессорилась…
К вечеру холод отпустил, но ветер стал резче. Он гнал по насту осколки льда, выплёскивал воду из луж, рушил скрипучий снег. И весь этот шум был такой, словно настраивали инструменты невидимые музыканты.
Так я и понял: зима с весною готовятся продолжать спор.
ИВУШКА
I
Дует холодный северный ветер, и в лесу от него — неумолчный гуд. В разных местах — разный.
На пригорках берёзы низко гудят, с дрожью. И пощёлкивают. Гибкой веткой качнут, оттянут да потом с размаху по звонкой берёсте: «Клёк!»
И в ответ: «Клёк!»
Кормят друг дружку берёзовой кашей.
В редком ольховнике гуд послабей. Тут он волнами накатывает. Однолетки-ольхушки разом склонятся и разом встанут — и понесло волну: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш-и-и-и-х-х…»
А две старые дуплистые осины, как сварливые старухи, — кряхтят, рычат, воют. Они стоят рядом и срослись чёрным суком. И теперь каждая осина рвёт к себе сук, злится и рычит: «Скр-р-р-ряга! Скр-р-р-р-ряга!»
Такая перебранка в лесу!
Только на поляне, за ручьём, ветру преграды нет. Одна махонькая ивушка растёт. Не дерево, а так… палка, и прутики из неё метёлкой брызнули.
Но если послушать, то узнаешь, что ивушка тоже не молчит. На ее ветках меховые шарики, как мышки, сидят. Они от ветра отворачиваются, дрожат. И шепчет ивушка: «Меш-шаеш-шь… Меш-шаеш-шь…»
Я посмеялся: ишь какая! Хоть и шёпотом, а тоже бунтует! И подумал, — интересно, какому ивушкину делу холодный — ветер помешал?
II
На другой день стихнул ветер, да разом будто дверку в небе захлопнули.
На чистом восходе — солнце. Молодое, ясное. Так теплом и обдаёт.
И в лесу от солнечных лучей — пестрота. По чёрному, по рыжему, по серому — золотые пятна и полосы. В глазах рябит.
Осветило солнцем пригорки, и стволы у берёз такие свежие, будто их молоком облили.
Ольхушки-однолетки с ног до макушек обрызганы солнцем, как в веснушках. И пахнут — горьковато, терпко.
А старые две осины молчат, бока греют. Кора у них тёмная и мягкая, как глина. Просыхает она на припёке и становится замшевой.
А ивушка на поляне? Да вон она. Издалека видать!
Выбежал я на поляну — ох, ты!..
Нету на ивушке вчерашних серых мышей. И в помине нету. Ветки унизаны жаркими золотыми шарами. И сияют эти шары, как маленькие солнышки. Кажется, — тронь рукой, так обожжёшься, искры стрельнут.
Глуховатый звон вокруг ивушки. Это налетели мухи, жуки, букарашки разные. Вьются, как привязанные, толкут воздух.
Тут я припомнил, как шептала вчера ивушка: «Меш-шаешь-шь, меш-шаеш-шь»… Гляди, как верно!
Берёзам и осинам торопиться некуда, вот они пока и ссорились от нечего делать. А ивушка — весенняя краса — собиралась раньше всех зацветать и прогоняла северный ветер.
И как только он послушался, — тотчас зацвела.
РЕЧКИНО ИМЯ
У нас работали топографы, уточняли карту района. Подробно вымеряли они дороги, ручьи, озёра, а потом выспрашивали, — что и как называется. Это чтобы проставить на карте верные названия.
Однажды зашёл разговор про маленькую речку, что течёт за леском, неподалёку от деревни.
Топографы — молодой очкастый парень и две девушки — принесли план, показывают на речку:
— Как она у вас именуется? Есть название?
Мальчишки первыми в разговор сунулись. Кричат:
— Есть, есть! Это Хрустальная речка!
И взрослые подтверждают:
— Верно. Так она и зовётся — Хрустальная.
Топограф хоть и молодой парень, а очень серьёзный. Ходит насупясь, и тужурка на нём наглухо застёгнута. Словно холодно ему. И ещё — носит бороду. То ли бриться некогда, то ли старше хочет казаться.
Услыхал он про название речки, губы скривил:
— Хруста-альная?! Откуда же такое названьице?
Говорят ему:
— Так уж пошло… Издавна.
Он к девушкам своим повернулся.
— Очевидно, — говорит, — какой-то местный поэт здесь память оставил. Навыдумывал поэтических названий. Извольте видеть: худосочный лесок получил титул «Звонкой гривы», озеро именуется «Чёрным», словно море, а речка — так и вовсе «Хрустальная»! Как в поэме! А эту саму «хрустальную» речку переплюнуть можно, и тиной она провоняла.
Сказал это, обвёл всех плоскими, как пуговицы, глазами и пошагал прочь. Ещё больше насупился.
Мы над ним посмеялись, тоже разошлись.
Но потом, позднее-то, стал я над этим разговором задумываться. Забеспокоился. Вдруг и вправду изменят у нашей речки имя? Возьмёт бородатый да и назовёт её Петлянкой, Мелководной или вовсе Болотным ручьём… Обидно!
Люблю я эту речку, да и все у нас её любят.
Она ведь и на самом деле бывает хрустальная.
Весною, после половодья, по утрам мы непременно на эту речку ходим. Ждём дня, когда выпадет ледяная роса.
Бывает такой день раз в году. Но если не прозеваешь его, не пропустишь, — запомнишь навсегда.
Ранним студёным утром, еще до восхода солнца, берега речки покрываются ледяными кристаллами. На каждой травинке, на каждом стебле осоки и даже на нижних ветках кустов рождаются прозрачные ледяные столбики. Они большие — величиной с палец.
Набежит ветер, качнёт кусты и траву, — над рекой перезвон. Тонкий, стеклянный.
А взойдёт солнце — заслоняйся рукой. Каждый столбик вспыхнет жёлтым, фиолетовым, зелёным огнём. Так заискрится, будто внутри него лампочку зажгли.
Не видать тогда ни топких берегов, ни зарослей рыжей тресты. Бежит светлая речка в хрустальных сияющих берегах…
Вот она какая у нас бывает.