— А вы умеете показывать номер
, такая длинная, каких Мило еще не встречал.
— Нет, я не это имел в виду, — сказал он. — Я хотел бы посмотреть на самую большую цифру.
— Пожалуйста. — И Математик распахнул другой шкаф. — Вот она. Ее привезли сюда на трех телегах.
В этом шкафу хранилась самая большая из всех возможных
. В ширину она была, как тройка в длину, и в длину — не меньше.
— Да нет же, совсем не то! Как бы это сказать? — И Мило беспомощно поглядел на Тактика.
Часовой пес, почесавшись задней лапой где-то возле полудня, проворчал:
— Я так думаю, тебя интересует не цифра, а самое-самое большое число, какое можно изобразить цифрами…
— Так бы сразу и сказали, — проговорил Математик, тем временем занявшийся измерением толщины стенок дождевой капли. — Ну-ка, назовите мне самое длинное, какое только можете, число.
— Девять триллионов девятьсот девяносто девять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять, — протараторил Мило и затаил дыхание.
— Прекрасно! А теперь прибавим к нему такое же. И еще такое же. И еще такое же, — повторял Математик, пока Мило складывал. — И еще такое же. И еще. И еще. И еще. И еще. И еще. И еще. И еще. И еще.
— Когда же это кончится! — взмолился Мило.
— Никогда, — усмехнулся Матемагик, — за числом, до которого ты добрался, всегда будет стоять по крайней мере еще одно число, еще большее, — такое, что начни ты его выговаривать сегодня, до завтра не выговоришь.
— Где же, по-вашему, находятся такие невероятно большие, с позволения сказать, числа? — ехидно заметил Ляпсус.
— В том же месте, где и невероятно маленькие, — учтиво отвечал король. — Надеюсь, таковые вам известны?
— Ну разумеется, — пробормотал жучило, вдруг вспомнив, что у него есть неотложное дело в дальнем конце комнаты.
— Одна миллионная? — предположил Мило, пытаясь представить себе наименьшую из возможных долей.
— Приблизительно, — ответил король. — А теперь разделим ее пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще пополам. И еще…
— Погодите! — вскричал Мило. — Этому что, тоже конца не будет?
— Какой же может быть конец, если любую половинку можно разделить пополам, и так до тех пор, пока она не станет такой маленькой, что начни ты ее выговаривать, она выговорится прежде, чем ты успеешь рот открыть!
— А где вы храните такую крошку? — Мило попытался представить себе, как может выглядеть подобное хранилище.
Матемагик отвлекся от измерений.
— Скажем так, хранится она в шкатулке, такой крошечной, что ее невозможно разглядеть, которая лежит в ящичке, таком крошечном, что его невозможно увидеть, который стоит в шкафчике, настолько крошечном, что его невозможно разглядеть, который находится в домике, таком крошечном, что его невозможно увидеть, который стоит на улочке, такой крошечной, что ее невозможно разглядеть, которая находится в городке, настолько крошечном, что его невозможно увидеть, который расположен в малюсенькой стране, такой крошечной, что ее невозможно увидеть, которая находится в мире, таком крошечном, что его невозможно разглядеть. — Тут он сел и, обмахиваясь платком, продолжил: — А все это приходится хранить в шкатулочке, такой маленькой, что ее и не видно… Одним словом, пойдем, я тебе покажу, где это.
Они подошли к одному из стрельчатых окон, а от того окна, одним концом привязанная к подоконнику, до самого горизонта и дальше тянулась по земле линия.
— Держись этой линии, никуда не сворачивая, — сказал Матемагик, — а когда доберешься до конца, сверни налево. Там и находятся пределы Бесконечности, в которых пребывает все наибольшее, наименьшее, наикратчайшее, наидлиннейшее, наивысочайшее и вообще все самое-самое.
— Нет, — покачал головой Мило. — Мне некогда. А нет ли пути покороче?
— Отчего же? Есть. Попробуй-ка по лестнице. — И он открыл дверь. — Она ведет туда же.
Мило выскочил за дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, пустился вверх по лестнице.
— Подождите меня, — крикнул он Тактику с Ляпсусом, — я скоро вернусь!
Глава 16
Грязная Сплетница
Сперва он припустился, потом пошел медленней, потом еще медленней, и после долгого, очень долгого подъема, уже едва переставляя ноги, Мило наконец понял, что при всем старании ни на шаг не приблизился к верхнему концу лестницы и почти не удалился от нижнего. Еще некоторое время он шел через силу, пока, совершенно измученный, не опустился на одну из ступенек.
— Как же я не догадался, — ворчал он, вытянув усталые ноги и пытаясь отдышаться. — Эта лестница — все равно что та бесконечная линия, и я никогда не доберусь до ее конца.
— А тебе все равно там не понравилось бы, — тихонько ответил кто-то. — Бесконечность — убогое местечко. У них там никогда не сходятся концы с концами.
Мило, не поднимая тяжелой головы, покосился в сторону: он уже стал привыкать к тому, что в самые неподходящие моменты в самых странных местах к нему обращаются самые необыкновенные существа — и на сей раз не был разочарован. Рядом с ним на ступеньке стояла половинка ребенка, аккуратно поделенного пополам от макушки до пят!
— Не обижайся, что я так на тебя глазею, — сказал Мило после того, как неприлично долго разглядывал его. — В жизни не видел полребенка.
— Если быть точным, то меня не половина, а пятьдесят восемь сотых, — ответил тот левой (и единственной) стороной рта.
— Не понял, — сказал Мило.
— Пятьдесят восемь сотых, или ноль пятьдесят восемь, — уточнил тот, — это все-таки чуть больше половины.
— И что, ты всегда такой и был? — рассердился Мило: подобная точность показалась ему совершенно неуместной.
— Вовсе нет, — обиделись полребенка. — Пару лет назад меня было всего лишь сорок две сотых, и знаешь, как это скверно!
— А остальные, взрослые, они тоже такие? — спросил Мило уже более дружелюбно.
— Понимаешь, мы — обычная средняя семья, — отвечал тот со всей серьезностью, — мама, папа и два целых и пятьдесят восемь сотых ребенка. Так вот я — это и есть пятьдесят восемь сотых..
— Быть не целым человеком — это, наверное, не слишком приятно, — сочувственно заметил Мило.
— Да что ты! Наоборот, в каждой семье имеется в среднем две целых пятьдесят восемь сотых ребенка, так что мне всегда есть с кем поиграть. Кроме того, каждая семья владеет в среднем по одному и трем десятым автомобиля, а поскольку три десятых автомобиля водить могу только я, то они находятся в полном моем распоряжении.
— Погоди, — задумался Мило, — ведь средние цифры, они же не настоящие, а существуют только на бумаге.
— Ну и что из того? — отмахнулись пятьдесят восемь сотых ребенка. — Зато иногда они очень даже полезны. Сам подумай, если у тебя, к примеру, в кармане нет ни цента, но ты — не один, а в компании с четырьмя другими, у каждого из которых есть по десять долларов, стадо быть, у всех вас в среднем получается по восемь долларов на человека, разве не так?
— Вроде так, — поневоле согласился Мило.
— Вот и подумай, насколько ты становишься богаче при усреднении. А еще подумай о несчастном фермере, у которого за год не выпало бы ни капли дождя, если бы в среднем в той местности, где он живет, не выпадало тридцать семь дюймов годовых осадков? Да все его посевы засохли бы и сгорели!
Мило окончательно запутался — именно с этой штукой, средним арифметическим, в школе у него были особенные нелады.
— И это еще не все, — продолжал ребенок. — К примеру, если сразу девять котов загонят в угол одну крысу, то в этом углу каждый кот в среднем будет на десять процентов крысой, а крыса на девяносто процентов котом. Вот и представь себе, что ты — та самая крыса, и считай, что тебе повезло!
— Это невозможно, — Мило вскочил на ноги, — такого не бывает и быть не может.
— Не скажи, — терпеливо продолжал ребенок. — Самое удивительное в математике, да и в любой науке, что даже невозможное бывает, причем нередко. Вот ты сам, например, попытался добраться до Бесконечности. Ты ведь знаешь, что она — где-то там, только не знаешь, где! Но если считается, что до нее невозможно дойти, ведь это не значит, что не стоит пытаться.
— Я об этом как-то не думал, — сказал Мило, двинувшись вниз по лестнице. — А теперь мне, пожалуй, пора обратно.
— Правильное решение, — отвечал тот. — В следующий раз ты, может быть, продвинешься дальше.
Мило помахал Половинному Ребенку на прощанье, тот в ответ приветливо улыбнулся, что делал в среднем 47 раз на дню.
«Это надо же, — думал Мило, скача вниз по ступенькам, — все они тут знают куда больше, чем я. Придется подтянуться, иначе мне принцесс не освободить».
Сбежав вниз по лестнице, он влетел в кабинет, где Тактик и Ляпсус внимательно наблюдали за манипуляциями Матемагика.
— Уже вернулся! — воскликнул тот, добродушно всплеснув руками. — Надеюсь, ты нашел, что искал.
— К сожалению, нет, — признался Мило и добавил сокрушенно: — У вас в Числовенции я ничего не могу понять.
Матемагик сочувственно кивнул и потрепал Мило по щеке.
— А ты для начала пойми, что не понимать ничего — самое пустое дело, и на него не стоит тратить силы.
Мило изо всех сил пытался осмыслить все, что тут видел и слышал, но одна странность никак не давала ему покоя.
— Отчего, — очень серьезно спросил он, — отчего так часто бывает, что даже правильный ответ кажется неправильным?
Печать глубочайшего уныния проступила на лице Матемагика, и глаза его подернулись печалью. Настала тишина, и немало времени прошло, прежде чем он вновь заговорил.
— О, как это верно, — выдохнул он, тяжело опершись на посох. — И длится это с тех пор, как были изгнаны Поэзия и Мудрость.
— Вот именно, — начал было Ляпсус, — я это почувствовал на собственной, с позволения сказать, шкуре…
— А ВСЕ ИЗ-ЗА УПРЯМСТВА ПРОКЛЯТОГО АЗБУКИАНА, — ошеломил жучилу своим ревом Матемагик; печаль уступила место ярости, и король принялся вышагивать по комнате, умножая свой гнев и прибавляя его к своей ярости. — ВСЕМУ ВИНОЙ ЕГО ОШИБКА!
— Может быть, вам надо обсудить с ним все… — начал Мило, но не успел закончить — Матемагик прервал и его:
— Нет, он слишком неблагоразумен! Уже месяц прошел, как я послал ему дружественное послание, а он не нашел возможным ответить — хотя бы из вежливости. Вот — прочти.
И он подал Мило копию письма.
«4738 1919.
667 394017 5841 62589
85371 14 39588 7190434 203
27689 57131 481206.
5864 98053,
62179875073»
— вот что там было начертано.
— Но, может быть, он не понимает эти числа, — заметил Мило, который и сам не слишком понял написанное.
— ЧЕПУХА! — опять взревел король. — Числа всем понятны. На каком бы языке ты ни говорил, числа всегда остаются самими собой. Семь — это и есть семь по всему миру.
«Ну и ну, — подумал Мило, — каждый считает самым важным то, что знает лучше».
— С вашего позволения, — вставил Тактик, решив изменить направление разговора, — с вашего позволения, мы хотели бы освободить Поэзию и Мудрость.
— Азбукиан дал согласие на это? — спросил Матемагик.
— Так точно, государь, — отвечал часовой пес.
— В таком случае я не дам, — вновь загремел король, — ибо с тех пор, как принцессы были изгнаны, мы с ним ни в чем не были согласны — и не будем! — И глаза его загорелись темным зловещим огнем.
— Никогда? — переспросил Мило с ноткой сомнения в голосе.
— НИКОГДА! — повторил тот. — И если ты сможешь доказать мне, что это не так, то получишь мое согласие.
— Я попробую, — кивнул Мило, который размышлял над этой задачей с самого отъезда из Словаренции. — Значит, вы утверждаете, что никогда не согласитесь с тем, на что согласен Азбукиан?
— Совершенно верно. — Матемагик снисходительно улыбнулся.
— И Азбукиан никогда не согласится с тем, на что согласны вы?
— И это верно, — ответил Матемагик позевывая и беспечно чистя ногти острым кончиком посоха.
— Значит, каждый из вас согласен с тем, что никогда не согласится с другим, — торжествующе объявил Мило, — стало быть, вы оба согласны с тем, что никогда не будете согласны друг с другом, — но что это, если не соглашение?
— ВОТ ЭТО НОМЕР! — вскричал обескураженный Матемагик. — Меня загнали в ловушку. — Он повертел доказательство и так и этак, но вывод получался все тот же.
— Блестящий успех, — радостно потирал руки Ляпсус, — даже я не смог бы добиться большего!
— Стало быть, мы можем идти? — добавил Тактик.
Учтивым кивком головы признав свое поражение, Матемагик подозвал к себе путешественников.
— Дорога вам предстоит долгая и опасная, — тихо проговорил он, и тревожная складка собралась у него на лбу. — Злые духи и демоны почуют вас раньше, чем вы их заметите. Будьте начеку — когда они проявятся, может оказаться уже поздно.
У Ляпсуса душа ушла в пятки, у Мило руки похолодели.
— Но это еще не самое страшное, — зловеще прошептал король.
— А что же? — с трудом выговорил Мило, вовсе не уверенный, что действительно хочет это знать.
— К сожалению, об этом я смогу сообщить вам только когда вы вернетесь, — ответил Матемагик. — Идемте, я покажу вам дорогу. — И он просто, без всяких ухищрений, перенес всех троих к рубежу Числовенции.
Позади лежали все королевства Разума, а вперед, во тьму и горы, вела узкая кочковатая и каменистая тропка.
— Автомобильчику здесь не проехать, — с грустью заметил Мило.
— Не проехать, — подтвердил Матемагик. — Однако до Тьмы Невежества отсюда и пешком недалеко, нужно только следить за каждым шагом.
— А как же мои подарки? Они нам могут пригодиться.
— Еще как могут! — воскликнул невесть откуда взявшийся Додекаэдр с ношей в руках. — Вот твоя ненаглядная, — он протянул Мило подзорную трубу, — вот твои звуки, а вот, — и он показал презрительное лицо, — вот твои словечки.
— А самое главное, — добавил Матемагик, — возьми вот это, это твой личный волшебный посох. Сумей им правильно воспользоваться, и для тебя не будет ничего невозможного.
С этими словами он вложил в нагрудный карман Мило маленький светящийся карандаш, во всем, если не считать размера, подобный королевскому посоху. А потом, после всех напутствий и пожеланий, они распрощались, и король с Додекаэдром (который плакал, вздыхал, хмурился и унывал сразу четырьмя своими самыми грустными гранями) смотрели вслед трем крошечным фигуркам, уходящим в грозные горы Невежества.
— Наверное, кому-то стоит остаться тут, чтобы стеречь дорогу, — проговорил несчастный Ляпсус, подразумевая себя. Но поддержки не нашел и понуро поплелся дальше.
Чем выше они подымались, тем темнее становилось вокруг, но то была не ночная тьма, а скорее мгла, смесь туманных намеков и пагубных умыслов, которые исходили от скользких замшелых утесов и застили свет. Жестокий ветер выл между скалами, воздух же был такой густой и спертый, как будто его уже не раз использовали.