Лихорадка
Поспела ежевика, и мама с Лорой в жаркие дни ходили ее собирать. Большие черные сочные ягоды росли на кустах в русле ручья. Некоторые кусты были в тени деревьев, другие — на солнце, но солнце пекло так сильно, что мама с Лорой старались не выходить из тени. Ягод было очень много.
В тенистых зарослях лежали олени. Они смотрели на Лору и маму. Синие сойки летали вокруг и сердито бранили пришельцев, обрывающих ягоды. Змеи быстро от них уползали, а на деревьях просыпались белки и что-то лопотали. Когда мама и Лора продирались сквозь колючие кусты, оттуда взмывали тучи жужжащих комаров.
Комары густо облепляли крупные спелые ягоды и высасывали из них сладкий сок, но кусать маму и Лору им нравилось ничуть не меньше.
Пальцы и губы у Лоры стали лиловыми от сока. Лицо, руки и босые ноги были исцарапаны колючками и искусаны комарами. В тех местах, где Лора ухитрялась раздавить комаров, тоже оставались темно-лиловые пятна. Но зато они с мамой каждый день приносили домой полные ведра ягод, и мама раскладывала их сушиться на солнце.
Каждый день они вдоволь наедались ягод, а из сушеной ежевики мама будет зимой варить компот.
Мэри ни разу не ходила собирать ягоды. Она была старшая и поэтому оставалась с Крошкой Кэрри.
Пока было светло, в дом залетало не больше двух-трех комаров, но по ночам, особенно когда не было сильного ветра, комары роились тучами. В тихие ночи папа жег вокруг дома и конюшни сырую траву. Густые клубы дыма отгоняли комаров, но они все равно ухитрялись забираться в дом.
Из-за комаров папа вечером не мог играть на скрипке. Мистер Эдвардс больше не приходил в гости после ужина, потому что в пойме ручья было несметное множество комаров. Пэт, Пэтти, Зайка и корова с теленком ночи напролет топали ногами и махали хвостами в конюшне. А по утрам у Лоры было искусано все лицо.
— Это продлится недолго,— утешал их папа. — Скоро осень, и первый же холодный ветер их разгонит.
Лоре было как-то не по себе. Однажды ей стало холодно на солнце, и даже у горящего очага она никак не могла согреться.
Мама спросила, почему они с Мэри не выходят во двор поиграть, и Лора сказала, что играть ей совсем не хочется. Она устала, и у нее все болит.
— Где у тебя болит? — отложив работу, спросила мама.
— Сама не знаю, — ответила Лора. — Болит везде. Ноги болят.
— У меня тоже все болит,— сказала Мэри.
Мама посмотрела на них и сказала, что вид у них совершенно здоровый, но раз они сидят тихо, значит, с ними что-то не в порядке.
Лору вдруг охватила такая дрожь, что у нее даже зубы застучали.
— Не понимаю, почему тебе холодно,— сказала мама, приложив руку в Лориной щеке.— У тебя все лицо горит.
Лоре хотелось заплакать, но она, конечно, не заплакала. Плачут только маленькие дети.
— А теперь мне стало жарко,— сказала она. — И спина заболела.
Мама позвала папу.
— Посмотри на девочек, Чарльз, — сказала мама. — По-моему, они заболели.
— Я и сам неважно себя чувствую,— сказал папа. — Меня то в жар бросает, то в холод, и все у меня болит. И у вас то же самое, девочки? У вас тоже все кости болят?
Девочки ответили, что у них тоже все болит. Папа с мамой переглянулись, и мама сказала:
— Ложитесь-ка вы обе в постель,
Было так непривычно ложиться днем в постель! От жара Лоре казалось, будто все кругом колышется. Пока мама ее раздевала, она держалась за мамину шею и спрашивала:
— Что со мной случилось?
— Ничего, все обойдется, ты только не беспокойся,— весело сказала мама.
Лора забралась в постель, и мама укрыла ее одеялом. В постели ей стало лучше. Мягкой прохладной рукой мама погладила ей лоб и сказала:
— А теперь постарайся уснуть,
Лора, казалось, не спала, а просто долго-долго не могла как следует проснуться. Ей чудилось, будто кругом творится что-то непонятное. Среди ночи она увидела, что папа скорчившись сидит у очага, потом вдруг ни с того ни с сего солнечный свет больно ударил ей прямо в глаза, а мама принялась кормить ее с ложечки бульоном. Все было словно в тумане. Вещи то съеживались, то вдруг начинали раздуваться и постепенно заполнять собой весь дом. Два голоса, перебивая друг друга, что-то бормотали, потом вдруг послышался третий. Он так медленно растягивал слова, что Лоре стало совсем невмоготу. Слов она не понимала и слышала только голоса.
Мэри лежала рядом. Она была такая горячая, что все время сбрасывала с себя одеяло, и Лора начинала плакать от холода. Потом жарко стало ей, и папина дрожащая рука протянула ей кружку с водой. Вода пролилась Лоре на шею. Жестяная кружка так стучала о зубы, что она почти совсем не могла пить. Потом мама укрыла ее одеялом. Ее горячая рука обожгла Лоре щеку. Вдруг она услышала голос папы:
— Ложись в постель, Каролина.
— Но ведь тебе еще хуже, чем мне, Чарльз, — отозвалась мама.
Лора открыла глаза. В окно светило солнце.
— Пить хочу! Пить хочу! Пить хочу!— всхлипывала Мэри.
Джек метался от большой кровати к маленькой.
Вдруг Лора увидела, что папа лежит на полу около кровати. Джек трогал его лапой и скулил. Он вцепился зубами в папин рукав и стал его трясти. Папа чуть-чуть приподнял голову и пробормотал:
— Я должен встать. Должен. Каролине и девочкам очень плохо.
Потом голова у него снова упала на пол, и он затих. Джек поднял кверху морду и завыл. Лора попыталась встать, но у нее совсем не было сил. Вдруг она увидела на краю большой кровати мамино красное лицо. Мэри все время плакала и просила пить. Мама посмотрела на Мэри, потом на Лору и прошептала:
— Ты можешь встать, Лора?
— Могу,— ответила Лора.
На этот раз ей удалось слезть с кровати, но когда она попробовала встать, пол у нее под ногами закачался, и она упала. Джек лизал ей лицо и все время дрожал и скулил, но едва Лора схватилась за него, чтобы подняться, он неподвижно застыл на месте. Лора села и прислонилась к нему.
Лора понимала: она должна принести воды, чтобы напоить Мэри, и она поползла по полу к ведру. Воды в ведре было совсем немножко. Лора так дрожала от холода, что едва не выронила из рук черпак, но все-таки набрала воды и поползла назад по огромному, бесконечному полу. Джек всю дорогу шел рядом с ней.
Мэри даже не открыла глаз. Обеими руками она вцепилась в черпак, выпила всю воду и лишь после этого перестала плакать. Черпак упал на пол, а Лора залезла под одеяло. Прошло очень много времени, пока она согрелась.
Иногда она слышала, как всхлипывает Джек. Иногда он выл, и ей казалось, что это волк, но ей совсем не было страшно. Потом она опять услышала, как два голоса что-то бормочут, а третий что-то медленно тянет, и тогда она открыла глаза и увидела, что над ней наклонилось незнакомое черное лицо.
Лицо было блестящее и черное как уголь. Глаза тоже были черные, но добрые. Между толстыми губами блестели белые зубы. Лицо улыбнулось, и густой низкий голос тихо сказал:
— Выпей это, девочка.
Незнакомец приподнял Лору за плечи и своей черной рукой поднес к ее губам кружку. Лора проглотила что-то горькое и хотела отвернуться, но кружка снова приблизилась к ее рту. Мягкий низкий голос снова сказал:
— Выпей, и ты поправишься.
Лора проглотила всю горькую жидкость.
Когда она проснулась, какая-то толстая женщина помешивала уголья в очаге. Лора внимательно на нее посмотрела и убедилась, что она не черная, а загорелая, как мама.
— Пожалуйста, дайте мне попить, — попросила Лора,
Толстуха тотчас принесла ей воды. От вкусной холодной воды Лоре сразу стало легче. Она увидела, что рядом с ней спит Мэри, в большой кровати спят мама с папой, а на полу дремлет Джек. Лора снова глянула на толстую женщину и спросила:
— Кто вы?
— Я миссис Скотт,— с улыбкой ответила толстуха. — Ну как, тебе уже лучше?
— Да, спасибо‚— вежливо ответила Лора.
Толстуха принесла ей кружку горячего бульона из степной куропатки.
— Выпей все, будь умницей,— сказала она.
Лора выпила весь бульон до последней капли.
— А теперь спи,— сказала миссис Скотт.— Я останусь здесь, пока вы все не понравитесь.
На следующее утро Лора почувствовала себя гораздо лучше, и ей захотелось встать, но миссис Скотт велела ей дождаться доктора. Она лежала и смотрела, как миссис Скотт прибирает в доме и дает лекарство папе, маме и Мэри. Потом пришла очередь Лоры. Она открыла рот, и миссис Скотт насыпала ей на язык что-то ужасно горькое из сложенной бумажки. Лора проглотила порошок, запила его водой, но сколько она ни пила, горечь во рту не проходила.
Потом пришел доктор Тэн. Он был чернокожий. Лора еще никогда не видела чернокожих и потому не сводила с него глаз. Он был такой черный, что если бы он ей так не понравился, она бы его испугалась. Он улыбался ей всеми своими зубами. Он разговаривал с папой и мамой и весело, раскатисто смеялся. Все хотели, чтобы он остался с ними подольше, но он очень торопился.
Миссис Скотт сказала, что все соседи выше и ниже по ручью заболели лихорадкой. Здоровых осталось так мало, что они не успевали ухаживать за больными, и поэтому миссис Скотт ходила из дома в дом, работая день и ночь.
— Просто чудо, что вы остались в живых. Надо же свалиться всем сразу! — сказала она. — Не знаю, что бы с вами было, если б доктор Тэн вас не нашел.
Доктор Тэн лечил индейцев. По пути на север, в Индепенденс он случайно наткнулся на их дом. Самое удивительное, что Джек, который терпеть не мог чужих и не подпускал никого к дому без разрешения папы или мамы, вышел навстречу доктору Тэну и сам потащил его в дом.
— И тут-то он вас и нашел, Все вы были еле живые,— сказала миссис Скотт.
Доктор Тэн пробыл с ними весь день и всю ночь, пока не пришла миссис Скотт. Теперь он лечит всех заболевших соседей.
Миссис Скотт сказала, что все это от арбузов.
— Я им сто раз говорила, что эти арбузы...
— Арбузы? Какие арбузы? — воскликнул папа.- У кого есть арбузы?
Миссис Скотт сказала, что один поселенец посадил в пойме ручья арбузы, и у каждого, кто их попробовал, тотчас начиналась лихорадка.
— Я их предупреждала,— сказала она‚— Но они меня не слушали, наелись арбузов, и вот теперь за это расплачиваются.
— Я уже забыл, когда я в последний раз ел арбуз, — сказал папа.
На следующий день папа встал с постели. Потом встала Лора, а вслед за ней мама и Мэри. Все они похудели и едва держались на ногах, но могли теперь позаботиться о себе сами, и поэтому миссис Скотт отправилась домой.
Мама сказала миссис Скотт, что не знает, как ее отблагодарить, но та ответила:
— Глупости! Соседи для того и существуют, чтобы помогать друг другу.
У папы ввалились щеки, и он ходил очень медленно. Мама то и дело садилась отдохнуть. Лоре и Мэри совсем не хотелось играть. По утрам все глотали горькие порошки. Но мама, как всегда, улыбалась своей ласковой улыбкой, а папа весело насвистывал.
— Нет худа без добра, —— заметил он. — Работать я сейчас не могу, но зато у меня есть время сделать тебе кресло-качалку, Каролина.
Он принес из поймы ручья ивовых прутьев и принялся за дело. Работал он дома и поэтому мог в любое время подбросить в очаг дров или помочь маме снять с огня кастрюлю.
Сначала папа сделал четыре толстых ножки и крепко соединил их поперечинами. Потом нарезал тонких ивовых прутьев, очистил их от коры и сплел из них сиденье.
Потом взял длинный ровный ствол молодой ивы, расщепил пополам, одну половинку изогнул и прикрепил обоими концами к сиденью. Получилась высокая изогнутая спинка. Спинку он хорошенько укрепил, а потом переплел тонкими прутьями — вверх, вниз, вдоль и поперек, чтобы она стала сплошной.
Из другой половинки расщепленного ствола папа сделал два подлокотника. Их он тоже согнул, а потом прикрепил к передней стороне сиденья и к спинке и оплел тонкими прутьями.
После этого папа расщепил толстый кривой ивовый ствол, перевернул кресло вверх ножками и прибил обе половинки к ножкам. Теперь кресло могло качаться.
Это событие решили отпраздновать. Мама сняла фартук, пригладила свои темные волосы и заколола воротничок золотой булавкой. Мэри надела Крошке Кэрри ожерелье. Папа снял с кровати девочек подушки, одну положил на сиденье кресла, вторую прислонил к спинке и накрыл обе подушки одеялом. Потом взял маму за руку, подвел ее к креслу, усадил и дал ей на руки Крошку Кэрри.
Мама откинулась на мягкую спинку. Ее впалые щеки порозовели, в глазах засверкали слезы, но она улыбнулась своей прекрасной улыбкой. Кресло легонько покачивалось, и мама сказала:
— Ах, Чарльз! Я уж и не припомню, когда мне было так удобно!
В очаге горел огонь. Папа играл на скрипке и пел для мамы. Мама качалась в кресле, Крошка Кэрри уснула у нее на руках, а Мэри с Лорой сидели на скамейке и радовались.
Утром папа оседлал Пэтти и, не сказав никому ни слова, ускакал. Мама не знала, куда он мог поехать. Когда папа вернулся, на седле впереди него лежал арбуз.
Арбуз был такой большой, что папа с трудом втащил его в дом, положил на пол и уселся рядом с ним.
— Я боялся, что мне его не дотащить,— сказал папа. — Весу в нем фунтов сорок, не меньше, а я совсем ослабел. Дай мне большой мясной нож.
— Нет, Чарльз! — воскликнула мама.— Ведь миссис Скотт говорила...
Папа расхохотался.
— Все это чушь, - сказал он. — Это превосходный арбуз. При чем тут лихорадка? Всем известно, что лихорадка бывает от сырого ночного воздуха.
— Этот арбуз как раз и вырос на сыром ночном воздухе,-— возразила мама.
— Чепуха! -—- сказал папа.— Давай сюда нож. Я съем этот арбуз, даже если от него у меня опять начнется лихорадка.
— Да уж, это на тебя похоже,— сказала мама, подавая ему нож.
Нож с треском погрузился в арбуз.
Зеленая корка лопнула, и показалась красная мякоть, испещренная черными семечками. Красное нутро арбуза, казалось, было подернуто льдом. Перед этим арбузом, да еще в такую жару и впрямь трудно было устоять.
Мама наотрез отказалась попробовать арбуз и не позволила девочкам съесть ни кусочка. Зато папа поглощал один кусок за другим, а под конец вздохнул и сказал, что остатки пусть доедает корова.
Назавтра его опять слегка знобило и лихорадило. Мама считала, что в этом виноват арбуз, но на следующий день ее тоже слегка знобило и лихорадило, и теперь они уж совсем не могли понять, от чего все они заболели лихорадкой.
В те дни никто еще не знал, что это была не лихорадка, а малярия и что она передается людям через комариные укусы.
Огонь в трубе
Прерия изменилась. Теперь она стала темно-желтой, почти коричневой, и лишь кое-где на ней виднелись редкие полоски красного сумаха. Ветер завывал в высоких травах и жалобно скулил в короткой траве. По ночам казалось, будто кто-то плачет.
Папа еще раз сказал, что места здесь просто замечательные. В Больших Лесах ему приходилось косить траву, сушить сено, складывать в стога, а потом убирать в сарай на зиму. А здесь, в прерии, солнце высушивает траву на корню, и всю зиму лошади и коровы могут сами добывать себе сено, И только на случай непогоды надо заготовить маленький стожок.
Стало прохладней, и теперь папа мог съездить в город. Летом Пэт и Пэтти слишком устали бы от жары. Чтобы добраться до города за два дня, они должны пройти по двадцать миль в день, а уезжать надолго из дома папе не хотелось.
Он поставил у сарая маленький стог сена, нарубил на зиму дров и сложил их длинным штабелем вдоль стены дома. Теперь осталось только заготовить мясо на то время, что его не будет дома, и поэтому он взял ружье и отправился на охоту.
Лора с Мэри играли во дворе. Когда в лесу у ручья раздавалось эхо выстрела, они знали, что папа подстрелил какую-нибудь дичь.
Ветер теперь стал прохладнее, и в пойме ручья взлетали и садились большие стаи диких уток. В небо поднимались длинные вереницы диких гусей. Они выстраивались в треугольник и отправлялись в далекий путь на юг. «Хонк!» — кричал вожак. «Хонк! Хонк!» — один за другим отзывались остальные гуси. «Хонк!» — снова кричал вожак. «Хонк! Хонк! Хонк!» — раздавалось в ответ, и тогда, взмахнув сильными крыльями, вожак направлялся прямо на юг, а за ним ровной линией летела вся стая.