Может быть, Генка Юровец нарушит обычай и поведет репортаж о нем, Женьке Орлове, герое грачиного побоища? Ведь это его флажок мозолит сейчас глаза отрядного остряка. Но нет, Генкин взгляд оторвался от флажка и, скользнув по часам на руке, уперся в дверь.
— Девятнадцать часов тридцать три минуты ровно, — продолжает он. — Время вышло, но, увы, заседание совета отряда все еще не начинается. Собравшиеся члены ждут недостающего Юру Ермолаева, который, как известно, всегда и всюду опаздывает ровно на пять минут. Внимание, внимание, «без пяти минут человек» Юра Ермолаев приближается к штабу зоны. Входит в дом и поднимается к нам, сюда, по лестнице. Раз… два… три… четыре… пять… Добравшись до пятой ступени, Юра Ермолаев испуганно вскрикивает и стремглав взлетает на десятую, где глубоко задумывается над странным явлением, которое только что пережил. Поднимаясь по лестнице, он вдруг увидел, как под потолком сверкнула ослепительная молния, грянул гром и поток воды обрушился на голову Юры Ермолаева. Ошеломленный Юра Ермолаев легко преодолевает оставшиеся ступени (Пауза. Генка Юровец смотрит на часы)… подходит к двери, распахивает ее и…
И смех, которым ребята приготовились встретить Юру Ермолаева, замер у них на устах. Дверь действительно распахнулась, но вошел в нее не Юра Ермолаев, а… грач. Вслед за грачом вошли мокрые с ног до головы женщина с портфелем, дюжий дядька с огромным, как дирижабль, мешком на плечах, а потом уже Юра Ермолаев, мокрый с ног до головы. Но на него никто даже не посмотрел. Взгляды всех были устремлены на вошедших первыми.
— Поставьте здесь, — сказала женщина с портфелем.
И дядька, перехватив мешок руками, осторожно, как ребенка, поставил его на пол.
— Там у вас что-то с канализацией, — сказала женщина, кивнув на дверь, и укоризненно посмотрела на Воронка.
Воронок кинул свирепый взгляд на Генку Юровца: доигрался, изобретатель.
— Да, мы уже вызвали слесаря, — соврал Воронок, но женщина уже не слушала его.
— Мы со станции юных натуралистов, — сказала она и назвала себя: — Анна Павловна, методист.
Села за стол, открыла портфель, порылась в бумагах и продолжала:
— Мы получили ваш запрос. Вот он: «Сколько стоит один грач?» Ответ в этом мешке. Леонид Павлович, покажите.
Леонид Павлович, дюжий дядька, схватил мешок за ушки и опрокинул на пол. Из мешка, как мячи, с веселым хрустом выкатились капустные кочаны.
Женщина внимательно посмотрела на ребят и раздельно сказала:
— Один грач за одно лето может съесть такое количество гусениц, которые, в свою очередь, могут сожрать вот такой мешок капусты. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Спасибо, — сказал Воронок, — от всех ребят.
— Пожалуйста, — сказала женщина с портфелем.
И они ушли, собрав капусту: женщина с портфелем, дюжий дядька с мешком и грач, драгоценная птица, которая стоила целого овощехранилища.
Воронок закрыл заседание совета.
— Все, — сказал он, — можно расходиться.
Ко всему, что произошло в штабе, Женька Орлов отнесся безучастно, хотя рассказ Анны Павловны и пробудил в нем некоторый интерес. Просто, взволнованный предстоящим разговором с членами совета отряда, он как-то не поставил ее визит в прямую связь со своей виной. Сидел и ждал наказания — выговора, исключения из пионеров… Странно только, что члены совета, оживленно переговаривающиеся, вроде бы забыли о нем. Не самому же ему набиваться на наказание! Хотя для него наказание равно признанию: признанию его заслуг как организатора. Женька устал ждать. Он поднял руку.
— Ты чего? — спросил Воронок.
Женька Орлов встал:
— Это… Когда меня обсуждать будут?
Воронок удивился:
— Тебя? Не собирались.
— А вызывали.
— Ну, это на лекцию. — Воронок улыбнулся. — Ты разве не понял? Про грача?
— Нет. — Женька Орлов лез на рожон. — Не понял. Раз вызвали, обсуждать надо.
— Ну, это необязательно, — твердо сказал Воронок. — А если сейчас не дошло, потом дойдет. Пошли, ребята…
ЛЕШИЙ
Женщина была близорукой, а девочка — дальнозоркой. И она первой увидела то, что обе должны были увидеть одновременно, потому что смотрели в одну сторону.
— Мама, — крикнула девочка, — смотри, лось!
Мама вздрогнула и прищурилась, напрягая зрение.
— Нет, — сказала она облегченно, — это не лось. Это изваяние. — И предалась воспоминаниям: как она однажды шла где-то по лесу — где, не помнит, а что шла, помнит — и вдруг увидела сидящего медведя. Увидела и сама присела от страха. Сидит и не сводит с медведя глаз. А страх на ушко: прощайся, хнычет, с молодой жизнью, задерет тебя медведь… А он не дерет. Сидит как загипнотизированный и… галку на носу держит. Галку мама потом разглядела, когда чуть-чуть к страху привыкла. Как захохочет: медведь с галкой на носу! Сама своего смеха испугалась. И галка тоже: «Ча-а» — крикнула и улетела. А медведь даже ухом не повел. Пригляделась; а он — каменный. Его кто-то из камня высек.
— Этот лось тоже каменный, — сказала женщина, отворачиваясь. Девочка лукаво посмотрела на нее.
— Каменные не ходят, — сказала она.
Что-то в ее тоне насторожило женщину. Она еще раз посмотрела на лося и вдруг метнулась, как птица от огня.
— Мама, куда ты? — крикнула девочка.
— Скорей, — крикнула женщина, — он живой!
В ее словах был страх, а девочка восприняла их как веселую шутку: она засмеялась. Смех не всегда признак веселья. Иногда он — спутник безумия. Решив, что девочка в страхе перед лесным зверем потеряла рассудок, женщина обернулась, и крик замер на ее устах: девочка с протянутой рукой шла к лосю. Женщина бросилась было за ней и тут же отпрянула обратно. Так металась она туда и сюда, как курица, высидевшая утят: утята плывут, а курица безумствует на берегу… И пока металась, девочка все шла и шла, а лось — волосатая морда лопатой, с большими, как не по размеру пришитыми, ушами — стоял и ждал, чтобы, когда она приблизится, поддеть ее ушастой головой и забодать. Женщину привел в себя веселый возглас девочки:
— Мама, иди сюда. Он совсем ручной: добрый и домашний.
Но лось вовсе не был домашним. Он был настоящим диким лесным зверем. Правда, добрым, потому что еще не знал и не помнил обиды. Конечно, разлуку тоже можно отнести к числу обид. Но кто тот враг, который разлучил его с мамой-лосихой? Он ведь не знал, что этим врагом было время. Пришло время, и лосиха-мама, в отличие от мам людей, для которых время не властно над родительскими чувствами, оставила и забыла его. Все, что надо было для жизни, она дала ему: быстрые ноги, крепкие зубы, чуткие уши, меховую шкуру. Научила нехитрой лесной премудрости: добывать корм, а он — вот он, зимой и летом одним цветом — зеленый. Зимой разгреб снег крепким копытом — и стриги зубами-ножницами травку-муравку, набивай живот. Голодно — можно невеличку-осинку обглодать. Горька, а вкусна. Летом, куда ни ступишь, везде лосю скатерть-самобранка. Ну чего лосихе его за собой водить? Оставила и забыла.
А лось не сразу ее забыл. Приходил на то место, где она его покинула, и долго стоял немой, прислушиваясь: не позовет ли? Потом, тихонько постонав, уходил: голод не тетка, любую беду заставит забыть.
Шло время, и он все реже и реже приходил на место разлуки. А потом и вовсе перестал приходить, забыв, для чего это нужно. Правда, иногда он вспоминал маму, но только во сне, когда возвращалось детство. Однако, проснувшись, тут же забывал то, что видел: животные никогда не помнят своих снов. Оставшись один, он не пропал. С такими ногами! С такими ушами! С такими зубами! При такой скатерти-самобранке! Жил припеваючи, не страша никого и сам никого не страшась. В тех лесах, где обитал лось, у него не было врагов ни среди людей, ни среди зверей. Но все, даже самое интересное, самое вкусное, рано или поздно приедается. Лосю наскучило мыкаться в родном лесу, и он, подгоняемый хворостиной любопытства, отправился в другие края.
Его путь был отмечен веселой хроникой в газетах тех городов и районных центров, через которые проходил лось. «Лось-рыболов». Это, когда, выйдя на берег озера, через которое переплывал, он, на страх рыбакам, разбежавшимся при виде «водяного», выволок сеть, полную скользких, как мыло, карасей.
«Лось-гастроном». Как он, зайдя в одном селе в булочную, умял два десятка пирожных с кремом, а потом принялся играть с продавщицей в прятки. Он водил, продавщица пряталась, а какие-то другие люди кричали в окно. Наверное, подсказывали, где лучше спрятаться. Это было не по правилам. Лось обиделся и ушел.
И вот последнее приключение: незнакомая девочка кормит его из своих рук черным хлебом с солью — лакомство, которым она по совету бабушки всегда запасается, отправляясь в лес по грибы. Девочка эта — Лялька Сергеева, председатель совета отряда имени Германа Титова, начальник штаба зоны пионерского действия «Восток-2».
Пока она кормит лося, три пары глаз — одна с тревогой, другая с любопытством, третья с азартом — наблюдают за ее действиями. Первая пара глаз — мамина: глупая, ну чего она ломает руки, разве Ляльку может что-нибудь устрашить? О существовании второй и третьей пар глаз Лялька даже не подозревает.
Лось поел и ушел, помотав головой, как будто раскланиваясь. Как будто… А почему бы ему и в самом деле не раскланяться с Лялькой? Дикий зверь, животное? Дельфин считался тоже животным. А теперь не считается. Наоборот, некоторые ученые относят его к разумным существам, изучают дельфиний язык. Может, животные все разумные, и этот лось тоже? Вот удача! Тогда его будет легко приручить, и зона пионерского действия «Восток-2» утрет нос зоне пионерского действия «Восток-1»: разведет лосей и заселит ими Зарецкие леса. Над тем, где зона возьмет лосей для развода, Лялька не стала ломать голову. Она как рыбак, которому повезло с первой поклевки, верила в свою удачу. Нашелся один, значит, другой, третий, пятый, десятый найдутся непременно. Надо только этого, первого, сохранить в тайне, чтобы не перехватила чужая зона. Она-то сохранит, а вот мама… С мамы она возьмет честное слово молчать о том, что видела. Ох нет, не сдержит мама слова. Как только начнет говорить по телефону, так и проговорится. А еще пионеркой была. Быть была, а слово держать не научилась. Папа, тот может. Лялька, когда маленькой была, взяла с папы слово никому не говорить, где она подсолнух посеяла. Вырастет с решето, сама скажет. А мама, когда огород полола, Лялькин подсолнух за вихор и с грядки вон: не мешай ежу-огурцу пузырем надуваться. Лялька в слезы и к папе:
— А ты где был?
— Маме помогал.
— Почему про подсолнух не сказал?
— Ты не велела.
А ведь верно, не велела. Папа слово сдержал. И хотя подсолнух пропал, Лялька взамен получила большее — друга папу, которому можно было доверить любую тайну. Нет, мама не такая. Она хоть какую Лялькину тайну сейчас же выдаст, потому что не придает Лялькиным тайнам никакого серьезного значения. Ребенок! Какие у нее могут быть тайны! Папа — тот придает, для папы все Лялькины тайны — серьезные. Но как же быть с мамой? Ага, кажется, придумала.
— Мама, — говорит Лялька, когда они возвращаются домой, — давай приготовим сюрприз.
Мама сразу вскинулась: сюрпризы — это по ее части.
— Кому? Какой?
— Всем. Приручим лося и домой заманим.
Мама запротестовала: лося? этого зверя?
— Ну какой же он зверь, мамочка, — Лялька покраснела от возмущения. — Совсем ручной. Ты же видела.
Мама пристально посмотрела на Ляльку. Видеть-то видела, а может, он и не такой вовсе человеколюбивый. Просто попался им в добрую минуту. Минута прошла, и он опять стал диким лесным зверем. Мама слышала, лосей даже волки боятся. А люди волков — подавно.
Губы у Ляльки задрожали от обиды и злости. Мама, добрая душа, сразу на попятную: ладно, если Ляльке хочется, пусть будет лось. Она задумалась. Лесной зверь у нее во дворе. И совсем домашний. Лялька с руки хлебом кормит. От посетителей отбою нет. «Мария Семеновна, скажите, как зовут этого… вашего сохатого?» — «Геркулес»…
— Геркулес, — сказала мама вслух.
— Что? — спросила Лялька.
— Геркулес. Мы назовем твоего лося Геркулесом.
Лялька поняла: мама у нее в руках, но на Геркулеса не согласилась.
— Что ты, мамочка, Геркулес — старо. Назовем по-современному… — Лялька задумалась. — Вот… Леший!
Мама больше всего боялась отстать от современности и сразу согласилась:
— Леший… Очень мило.
Увы, сюрприз не состоялся. Помешала этому вторая пара глаз, которая слишком много видела. А так как по соседству с глазами находилась еще пара ушей, то и она не осталась без работы: слышала то, что ей вовсе не предназначалось.
Короче, когда Лялька на следующий день пришла в школу, все высыпали ее встречать. Аплодисменты… Цветы… «Ура»… У Ляльки голова пошла кругом. Что за «космическая» встреча? Мысль как белка забегала по красным дням ее календаря: день рождения Ляльки как человека… День рождения как пионерки… Других знаменательных дней в ее биографии не было. А те, которые были, не приходились на сегодняшний. В таком случае, по какому поводу торжество?
— По поводу лося! — Тот, кто сказал это, хотел доставить Ляльке удовольствие, но сам испугался, увидев, как тучей нахмурилось ее лицо.
Обида комочком подкатила к горлышку. Проглотив его, Лялька спросила:
— Кто сказал?
— Он вот. — Ребята, недоумевая (в чем, собственно, дело?), вытолкнули вперед Женьку Орлова. — Он все видел и слышал.
Женька Орлов нагло ухмылялся: да, он. Взял и сказал. Он ведь не обещал ей, как мама, хранить лося в тайне. И вообще, плевал он на все тайны. «Лосей развести… Лес заселить»… Как они все клюнули. Ляльке — цветы. Ляльке — аплодисменты. А ему — зависть. Как он злится на себя за эту зависть. И как рад, что хоть чем-то может досадить виновнице торжества: не удалось курочке снести яичка ни простого, ни золотого. Ну-ка, ну-ка, что ты сейчас сделаешь, узнав, что твоей тайны больше не существует. Заплачешь? Плачь. Он бы, честно говоря, заплакал, даже не будучи девчонкой, а ей, как говорится, сам бог велел… Эх, Женька, Женька, ну когда же ты отучишься мерить сверстников и сверстниц на свой аршин? Чтобы Лялька Сергеева заплакала… Жди, заплачет! Железная девчонка. И не ты над ней, а она над тобой скорей посмеется. Вот уже, слышишь, хохочет:
— Ой, умру, какой лось? Объездчикова лошадь. Объездчик на поляне пас, а мы с мамой шли… Честное пионерское.
— Лошадь… Ха-ха-ха… — Шум, гам, аплодисменты.
Женька Орлов стоял — в лице ни кровинки. Ну погоди, сейчас он тебе… Сейчас он… О, если бы Лялька знала, что он сейчас с ней сделает! Ее честь, весь ее вожатский авторитет был у него в руках, точнее, в его кармане. Стоило Женьке Орлову слазать в этот карман, достать улику, неопровержимо свидетельствующую о Лялькиной лжи, и нет Ляльки — председателя совета отряда имени космонавта Германа Титова, Ляльки — начальника штаба зоны пионерского действия «Восток-2», а есть обыкновенная лживая девчонка, недостойная не то что уважения, а даже доброго взгляда. Барьер жалости? По грачам из рогатки тоже в первый раз было нелегко…
Женька Орлов сунул руку в карман и, как обжегся, тут же выдернул ее обратно. Вдруг понял, что если поступит так, как задумал, то навсегда, на всю жизнь потеряет к себе уважение как к человеку. Повернулся и молча, сопровождаемый смешками, пошел прочь.
Лялька задумчиво смотрела вслед. Странно, чего хочет этот мальчик? Зачем он выдал ее тайну?
Прозвенел звонок и, прервав Лялькины мысли, позвал ее на урок. Она села за парту и под диктовку учителя написала: «Каким я хочу видеть своего современника». Именно это хотел выведать у нее учитель Степан Иванович, продиктовав тему будущего сочинения. Каким же она хочет видеть своего современника? Лялька взяла шариковую ручку и начала: «Идеалом моего современника являются слова «мир» и «дружба». Слово «убить» для него является глаголом прошедшего времени». Остановилась. Передохнула, как на подъеме. Перечитала написанное и ужаснулась: «являются слова», «является глаголом»… Ужас что! Поискала другие слова и не нашла. Интересно, где они прячутся? Когда их не ищешь — в разговоре, например, — они сами находятся. А захочешь записать — ни за что сразу не дадутся. Ладно, сразу не дадутся, потом вспомнятся. Не в словах дело, а в мыслях.