Эндре Люнд Эриксен. Осторожно, Питбуль-Терье!
Большое спасибо всем верным помощникам автора.
Особенно Ингрид.
Ненормальный новенький
— У нас в классе новенький, — рассказываю я маме, уплетая вкуснейшие блины с черничным вареньем. А сам за ней наблюдаю. Мама моет сковородку, на которой жарила блины. Движения у нее немножко как у робота. Это значит, что ей немножко страшно. Бывают дни, когда ей очень страшно. Тогда она целый день лежит в постели или сидит в кухне на стуле, как деревянная. Но бывают дни, когда она совсем забывает о своих страхах и хлопочет в гостиной в совсем обычной одежде. Сегодня на ней халат поверх ночной рубашки и теплые меховые тапки, я обожаю греть в них ноги после мамы.
— О-о, — говорит мама. Это означает одно из двух: или мои слова ее не испугали, или она не совсем поняла, что я сказал. Для ясности я спрашиваю напрямик:
— У тебя как сегодня со страхами, очень сильные?
— Нет, в самый раз. Я справляюсь.
У многих мам нет и намека на чувство юмора. А у моей его хоть отбавляй. Она умеет все обратить в шутку.
Тогда я рассказываю дальше: у новенького есть питбультерьер.
Мама перестает скрести сковородку.
— Питбуль? — переспрашивает она испуганным голосом. Испуганный голос — это сиплый шепот. Он может превратиться в плач в любую секунду.
— Врет наверняка, — говорю я самым беспечным тоном, на какой только способен.
Мама присаживается к столу. Хотя обедать не собирается. Она никогда не ест, если ей страшно. А страшно ей очень часто. Поэтому мама страшно худая.
— Я заказала елку на Рождество, — говорит мама и старательно улыбается.
Ее хватает на полминуты. Потом улыбка сбегает с губ, и вид у мамы делается откровенно грустный.
Питбуль-Терье показывает зубы
Учитель заранее предупредил, что мы должны встретить новенького хорошо. Такие предупреждения всегда, мягко говоря, пугают.
— Даун наверняка, — сказал Курт. Мы стояли во дворе и ждали звонка на первый урок.
— Или голубой, — сказал Рогер.
Курт и Рогер мои лучшие друзья. Но Курт круче. Он одевается в крутом магазине для сноубордистов и говорит всегда дело.
— Никаких телячьих нежностей с новеньким, — сказал он мне. — А то решит, что он тебе понравился. И приклеится. Потом принесет подарочек на Рождество. Охнуть не успеешь, и дело сделано — тебе капут.
— Сколько раз такое видел! — подтвердил Рогер.
Рогер попроще Курта. В смысле стильности. У него пластинка на зубах, и вообще он вечно ходит в бейсболке, даже сейчас, зимой.
Прозвенел звонок, все ринулись к дверям школы.
И тут Курт узрел его. Первым.
— Ого! — сказал он и показал на что-то у себя за спиной.
Я такой, увы, невысокий, что не увидел ничего. Одни головы. Но вдруг вся толпа дружно шарахнулась и прижалась к дверям.
— Не давите так! — заверещал кто-то из девчонок.
Я спросил, что происходит.
— Там новенький, — объяснил Курт. — Амбалище!
Народ перешептывался и перемигивался, кто-то ахал, кто-то охал или говорил: «Вот это да!» и «Ничего себе!», вдруг все расступились, и образовался коридор. На том конце я увидел его. Новенького. Мама дорогая, вот это туша. Борец сумо какой-то. Он пошел к дверям. При каждом шаге складки жира колыхались, а обвислые щеки болтались, как у бульдога. Народ попятился, но один парень из четвёртого «В» соображал небыстро и оказался-таки у новенького под ногами. Тот отпихнул его, и тугодум из четвертого «В» рухнул мордой на асфальт и заплакал. У самых дверей стояла девчонка с косичками. Она отскочила в сторону, а новичок взялся за ручку двери и стал дергать. Дверь была заперта.
Стало очень тихо. Только редкий шепоток вокруг. В конце концов Курт прокашлялся и спросил:
— Это ты новенький?
Жиртрест медленно повернулся в нашу сторону. Видок у него был недобрый.
— Как тебя зовут? — спросил Курт. Вопрос прозвучал вроде как дружелюбно, но я-то Курта знаю, это он прикидывался.
Новенький прогудел что-то, но ответ заблудился в недрах круглых щек.
— А?
— Терь
На самом деле мне кажется, что Питбуль-Терье меня преследует.
Когда наш учитель Бернт вошел в класс вместе с Питбулем-Терье, то сам он тащил парту, взятую в выпускном классе, а Питбуль-Терье нес от нее стул.
Вообще-то я никого не боюсь. Но если этот «кто-то» — амбал, огромный, как борец сумо, и только что на твоих глазах разделал под орех самого крутого парня в классе, то для тревоги появляются известные основания.
Я украдкой взглянул на Курта. Я собирался состроить гримасу типа «вот ведь влип» и показать, как мне противно, что этот Питбуль-Терье свалился на мою голову. Но Курт смотрел прямо перед собой непроницаемым взглядом. Курт мастер принимать удары судьбы невозмутимо.
Бернт спросил, не хочет ли Питбуль-Терье сказать о себе пару слов.
Питбуль-Терье так отчаянно замотал головой, что щеки заколыхались, как желе.
— Но ты можешь сказать ребятам, откуда ты приехал?
Голос Бернта стал чуть тоньше и чуть выше.
— Черта с два!
Девочки на первых партах охнули.
— Боже мой! — пробормотала Ханне, выпучивая глаза, отчего они прямо из орбит вылезли.
Раньше за Куртом не водилось привычки поднимать руку. Если он хочет сказать, то и говорит. Но сейчас он высоко вытянул свою клешню.
— Бернт! — сказал он. — В школе ругаться запрещено. Этого ученика надо отвести к директору.
Бернт рассердился.
— Ты лучше за собой следи, — сказал он Курту. Потом подошел к Питбулю-Терье. Наклонился поближе и сказал: — Так разговаривать не надо.
— Как хочу, так, черт возьми, и разговариваю, — прорычал Питбуль-Терье в ответ.
И на этом обсуждение закрылось. Бернт сказал, что сейчас будет рисование. Мы не возражали.
Вдруг Питбуль-Терье кашлянул у меня над ухом. Я оглянулся. Он показывал мне свой рисунок, подняв его над партой: коричневый пес с торчащими, как у Дракулы, острющими зубами, а с них капает кровь. Это его любимый питбуль, надо понимать.
Свой угол
В жизни с болезненно тревожной мамой есть свои плюсы и минусы. Например, я сам покупаю в дом все, что нам нужно. Это хорошо, потому что я могу прихватить бутылочку колы, пакет чипсов или какую-нибудь сладость даже в будни. Но мне же приходится все и таскать, что плохо.
На фоне других мам моя очень даже ничего. Ругается редко. В выходные денег мне на сладости не жалеет. Спать рано не загоняет, хотя я бы не отказался ложиться и еще позже.
Но большой недостаток мамы со страхами в том, что нельзя никого позвать к себе домой. Во-первых, она может напугаться. Во-вторых, друзья могут догадаться, что она со странностями. Поэтому я слежу за тем, чтобы друзей у меня было строго в меру.
Курт и Рогер, бывает, спрашивают, нельзя ли зайти ко мне, но я отговариваюсь тем, что мне не разрешают: мама болеет. У нее, кстати, на самом деле больничный, так что я не вру. Когда взрослые болеют и не ходят на работу, их начальники не имеют права выпытывать, что у них за болезнь, поэтому я склоняюсь к тому, что и Курту с Рогером не так уж обязательно знать, что с мамой такое.
Официально я в игрушки уже не играю. Какие игрушки, если я хожу в друзьях у Курта с Рогером. Они с этим детским садом завязали давным-давно. Играть — верх сопливости, говорит Курт. Я с ним как раз согласен. Просто нужно время, чтобы отвыкнуть. Поэтому я перетащил свое детское хозяйство в старый бункер у моря, он остался еще с войны. Я играю там, когда маме надо побыть одной. Или если мне надо того же. Потому что когда у мамы сильная депрессия и страхи, то находиться с ней под одной крышей — сущий ад. Чуть вздохнешь, она жалуется, какой от меня ужасный шум. Что-нибудь за домом скрипнет, она гонит меня на улицу посмотреть, не ломится ли к нам злоумышленник. Каждую минуту я должен проверять, заперта ли дверь на все замки. Если звонит телефон, она думает, что ее собираются арестовать, и пугается до ступора.
В такой ситуации иметь свой отдельный бункер очень кстати.
Бункер находится рядом с парковкой. Там на каждом месте розетка, чтобы желающие могли зимой греть автомобили. Я раздобыл удлинитель и этими розетками пользуюсь. На помойке я отыскал драное кресло и торшер. А мама дала напрокат старый обогреватель, потому что зимой в бункере холодно, как в склепе.
Мама единственная, кому известно о бункере. Курту с Рогером о нем знать нельзя. Во всяком случае, пока я не отучусь играть в игрушки.
Мама и бункер — это две мои самые страшные тайны.
Отметелить по высшему разряду
На большой перемене Курт с Рогером пошли покурить, они, бесспорно, заслужили это тяжким трудом на убойной контрольной по математике. Мы укрылись за велосипедным навесом. Я стоял на часах. Я же не курю. Ну, то есть пока не курю.
Обсуждался вопрос, как мы будем бить Питбуля-Терье.
— Если бить, так уж бить, — сказал Курт.
— Вломим так, что до старости помнить будет, — сказал Рогер.
— Тут главное качество, — сказал Курт. — Его надо отметелить по высшему разряду.
— Согласен, — кивнул Рогер.
Они с Куртом подумывают устроить праздник. Мне, видимо, достанется покупать сигареты и пиво. Поскольку я хожу в магазин за всем подряд, то Курт обычно пишет мне фальшивую записку — как будто от мамы — с просьбой продать сигарет как будто для нее. Продавщица не знает, что мама не курит, и все проходит хорошо. Так что теперь Курт собирается написать такую же записку про пиво.
— Он, конечно, здоровый, — говорит Курт. — Но если мы налетим на него вдвоем, то завалим, как нечего делать.
— Тем более, если я помогу, — говорю я.
Думаю, они меня не слышат. Поэтому, наверно, продолжают разрабатывать план, не принимая меня в расчет.
— Я б и один его отметелил, — говорит Курт и лупит рукой в воздух так, что с сигареты сыплется пепел, — если б только захотел. Но слишком много чести. Не хватало еще тратить лишние силы, чтоб бить этого засранца в одиночку. Щас.
Рогер забирает у него сигарету.
— Да он психбольной, — говорит Рогер, затягиваясь, — он тебя чуть не убил.
У Рогера изо рта ползет дым. Глаза у Курта округляются.
— Что ты там трындишь? — вдруг спрашивает Курт.
— У тебя морда была ужас какая красная, — говорит Рогер тонким голосом. Он уже понял, что ошибся и сказал лишнее.
— Это не потому, что мне было больно! — кричит Курт. Рогер опускает глаза.
— Я покраснел от гнева! Рогер кивает.
— Придумаешь тоже: больно, — фыркает Курт и отнимает у Рогера сигарету.
Курт выходит победителем из всех споров. За это я его и люблю.
Незваный гость
Домой из школы я иду с Рогером и Куртом. Но тут есть одна тонкость. Очень важно, чтобы они не узнали про мамины проблемы. Поэтому по тропинке от дороги до нашей двери я тащусь, едва переставляя ноги, так что Курт с Рогером успевают скрыться за поворотом раньше, чем я дохожу до порога.
Я стучу три раза. Мама отпирает замок и приоткрывает дверь. Цепочка натягивается, но мамы в щель не видно. Она прячется за дверью.
— Это я. Один, — говорю я.
Мама впускает меня.
От двери мама прямиком идет к себе и ложится. Свет горит, дверь заперта на цепочку. Обеда мама не приготовила. Это значит, что сегодня она очень тревожная.
Я варю вермишель, стараясь не производить никаких звуков. Тем не менее мама спрашивает, что это за шум.
— Это просто я, — говорю я.
— Дверь запер? — спрашивает мама испуганным голосом.
Естественно, я запер дверь.
— И цепочку накинул?
Я начинаю медленно раздражаться.
— Да!
Пока я обедаю, смотрю телевизор. Но без звука. Маму ужасно утомляют всякие звуки.
Вдруг что-то ударяет в окно. Я сжимаюсь, и тут же мама начинает плаксиво причитать:
— Что такое? Что стряслось?
Я отдергиваю занавеску — по стеклу стекает расплющенный снежок. Стайка малышни улепетывает со двора прочь. Но маму уже заклинило. Сколько я ни говорю, что это всего-навсего шалости соседских ребят, толку чуть. Мама дышит тяжело и часто. Мне приходится идти к ней, садиться и держать ее за руку.
— Я чувствую, что-то случится, — шепчет мама.
Она все сильнее стискивает мою руку, мне больно.
— Что будет? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит она. — Беда.
Чувство, что обязательно случится что-нибудь ужасное, возникает у мамы довольно часто.
Мы сходимся на том, что лучше всего мне уйти в бункер.
На парковке я обнаруживаю, что удлинитель вставлен в розетку. Странно, я никогда не забываю его вынимать. Я достаю фонарик и спускаюсь к бункеру.
Дверь приоткрыта, хотя я хорошо помню, как закрывал ее вчера.
Я крадучись подхожу к двери, заглядываю в щелку.
И столбенею.
В бункере сидит Питбуль-Терье и играет, елки зелёные, в мои игрушки!
Бункер
Этот Питбуль-Терье по-настоящему опасный зверь. Курт слышал, что он избил взрослого мужика там, где они жили раньше. Поэтому им и пришлось переезжать сюда к нам.