Однажды утром в середине ноября Марион стелила постели. Держа одеяло в высоко поднятых руках, она вдруг оглянулась через плечо и неожиданно, будто в первый раз, заметила, что половина кроватей стоят пустые.
За эту неделю не принесли в лазарет ни одного больного, а те, кто еще оставался там, начинали выздоравливать, и многие уже бродили по зале в ожидании, когда пройдут восемь дней кapaнтина, им выдадут справки о здоровье и отпустят домой.
Молоденькая сестрица выгребала пепел из печи, а вокруг нее стояло еще несколько сестер и больных. Они весело болтали, шутили и смеялись.
Марион бросила одеяло на недостеленную кровать, подошла к печи и сказала:
Я ухожу!
Куда? — спросили сестры.
Я ухожу совсем, — сказала Марион.
Молоденькая сестра уронила совок, и пепел рассыпался по полу, а все остальные в один голос воскликнули:
— Не уходи, не надо! Ты так хорошо нам помогала. Ты такая хорошая, мы тебя так полюбили.
А старшая сестра добавила:
— Ты делаешь здесь дело, угодное богу и полезное людям. Оставайся с нами навсегда, а когда ты состаришься и уже не сможешь трудиться, ты будешь жить здесь в покое и за тобой будут ухаживать молодые сестры. Это ли не завидная участь?
Но Марион нахмурилась и упрямо ответила:
— Вас тут и без меня хватит.
Тогда старшая сестра обозлилась и закричала ей вслед:
— Видать, недаром ты отказывалась надеть белое платье сестры. Еще влекут тебя мирские соблазны. Ну, и не нужна ты нам такая. Иди, уходи, никто тебя не держит!
Но Марион уже не слышала ее. Она повернулась, и ушла из залы, и прошла служеоным выходом, и вышла на набережную.
Пронзительный ноябрьский ветер охватил ее, и после жарко натопленного лазарета она содрогнулась.
Но тотчас широко открыла рот и вдохнула холодный воздух. Он показался ей свежим и живительным, как родниковая вода, и она засмеялась.
Она взбежала на мост, с любопытством вглядываясь в лица прохожих. Их было немного, и у всех было то же выражение радостного изумления, как будто сами себе не верили, что остались живы и вот идут по мосту и даже покупают что кому нужно или хочется.
На мосту ветер дул еще сильней, раздувал платье Марион, трепал ее волосы, а она бежала мимо длинного ряда лавок.
Ветер, ветер! Развей мои печали. Что было, прошло и не вернется.
Прилавок чулочника был пуст, и чулочника не было, и на веревке, протянутой над прилавком, уже не висели прекрасные ярко-малиновые чулки, и никаких других чулок тоже не было. Но рядом с пустой лавкой Николетта-белошвейка, надев на кулак чепец, вертела его во все стороны, показывая покупательнице. А та, вытянув длинную шею, нагнула голову, чтобы Николетта могла примерить на нее чепец.
Ветер, ветер! Унеси мои обиды. Что было, то забылось и не надо вспоминать.
И от радости, что все прошло и забылось, Марион громко засмеялась. Продавщица и покупательница удивленно оглянулись, но она уже сбежала с моста.
Ветер, ветер! Сдуй заразу с платья, обвей лицо, чтобы свежая, чистая, румяная прибежала я к моей Тессине.
И только произнесла она это имя, как невыносимый страх пронзил ее, и она остановилась и, прижав кулаки к груди, пыталась утишить биение сердца.
Долгих два месяца! Что случилось с Тессиной за эти два месяца? Два месяца черная смерть рыскала по Парижу, костлявой рукой стучала в двери, и они распахивались перед ней. Она шла дальше, а дверь оставалась открыта, и дом пуст.
Марион бросилась бежать. Уже не радостный бег, а бегство от страшных предчувствий. Скорей, скорей добежать, увидеть, не открыта ли дверь, не сорвана ли, висит на одной петле, не пуст ли дом?
Наконец улица Арфы и в начале ее гостиница «Белая лошадь».
Будто ничего не было, люди толпятся у входа, путники сходят с коней, конюхи несут торбы с овсом, а на ступенях новый глашатай, уже не Блэз Буасек, а другой, незнакомый, восхваляет вино, которое здесь подают.
Тем, кто пьет вино, долго жить дано!
Марион пробилась сквозь толпу, побежала дальше.
Вон уже виден кот в кафтане, хвост перевязан пышным бантом. Но дверь, дверь! Открыта? Закрыта?
Дверь закрыта. Значит, за ней жизнь.
Марион изо всей силы колотит в дверь:
— Откройте, откройте, впустите меня!
Дверь открывается, и на пороге стоит Тессина. Живая!
— Тессина, Тессиночка, ты жива!
— Марион, девочка моя, деточка моя!
Они кинулись друг другу в объятия, обнимаются, плачут, и смеются, и расспрашивают, и отвечают, обе одновременно, и не могут наглядеться, и не могут наговориться, и не могут поверить, что опять они вместе.
С легким стуком ветер закрыл за ними дверь.