пошел на базар. Навстречу мне попался босой, оборванный мальчонка лет семи-восьми. За спиной у него висела большая — больше, чем он сам, — корзина. Он стал меня упрашивать, чтобы я нанял его. Я не собирался делать много покупок и отказался. По правде говоря, мне было просто стыдно, что мои вещи будет нести ребенок. Но он продолжал упрашивать:
— Я недорого возьму, дяденька, — пять курушей. Сегодня меня еще никто не нанимал, и все только потому, что я ростом не вышел. А я ведь сильный!
Мне стало жаль его. Я вынул из кармана пять курушей и протянул их мальчугану.
— Возьми!
Он шмыгнул носом и удивленно посмотрел на меня.
— Когда снесу вещи, тогда и дадите.
— Возьми, я тебе их так даю!
Мальчуган нахохлился, как обидевшийся птенец, и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я не нищий! — неожиданно сказал он. — Зачем мне ваши деньги, когда я не нес вещей?
Я не сразу нашелся, что ответить. Наконец я сказал:
— Я живу далеко. Покупок у меня будет немного. Сам донесу.
— Пусть далеко. А сколько покупок — это неважно. Что купите, то и понесу.
Отказываться больше не было возможности.
— Ладно, — сказал я, — пошли!
Мне захотелось поговорить с ним. На базаре мы пробыли недолго. Сложив мои покупки в его корзину, которая не заполнилась и наполовину, мы отправились домой. Он шел справа от меня, держа голову прямо — груз был не тяжелый, — и разглядывал большие богатые дома, высокие деревья и видневшиеся вдали покрытые снегом горы.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Рюстем. Я из-под Кзылджахамана, деревенский. Девять лет. Мать умерла в прошлом году. В деревне остался дядя, но мне он не помогает. И вот я пришел в Анкару, — выпалил он, не переводя дыхания.
— Погоди, погоди, — прервал я его, — я ведь тебя об этом не спрашивал.
— Знаю, — ответил он. — Но ведь все равно бы спросили. А по мне, лучше сказать все сразу, чтобы отвязаться.
С ним было трудно разговаривать. В каждом его слове чувствовалась недетская опытность.
Заметив, что я умолк, он продолжал:
— Все спрашивают, всем рассказывай, а толку ни от кого нет. Ну да ладно, мне здесь еще недолго осталось терпеть! Лет пять-шесть.
— А что будет потом?
Он внимательно посмотрел мне в лицо и спросил:
— А ты не из полиции?
— Да что ты! Не бойся, скажи мне, что же ты собираешься делать через пять лет?
— Подожгу тюрьму!
— Зачем?
— Мой отец там сидит, освобожу его!
Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Некоторое время мы шли молча. Затем я спросил:
— А за что посадили отца?
— Дрался с жандармами. Одного прямо посреди деревни уложил. Отец ведь у меня хороший стрелок. Попал жандарму прямо в лоб. Дали восемнадцать лет. Еще двух лет не прошло, как сидит.
— А почему он стал драться с жандармами?
— Из-за налогов. У отца денег не было. Они пришли, хотели одеяло забрать, котел, попону. Отец схватил ружье, а они побежали. Он выстрелил раз — вот вам, говорит, одеяло! Выстрелил другой — вот вам котел! Выстрелил третий — вот вам попона! Один жандарм как закричит и грохнулся посреди улицы…
Мы подошли к моему дому. Не отрываясь, я пристально смотрел на Рюстема, ждал, что он расскажет еще. Мальчик заметил мой внимательный взгляд.
— Нечего так смотреть, дяденька. Мы люди бедные, лица у нас грязные.
Мы свернули за угол. Вдруг мне захотелось обнять этого мальчишку вместе с его корзиной. Но я не решился. Я только взял его за подбородок и посмотрел ему в глаза.
— Рюстем, — сказал я, — у тебя вовсе не грязное лицо, сынок. В Анкаре, во всей Турции тысячи таких детей, как ты. У всех у вас открытые лбы и светлые, честные лица. Дай я тебя поцелую.
Рюстем чуть заметно улыбнулся:
— Оставь, эфенди! У меня малярия. Еще заразишься!
— Малярия не заразна.
— Нет, заразная. Я ее от матери получил. Очень скверная у меня лихорадка. Начнет трясти — стучишь зубами, будто аист клювом… — Рюстем улыбнулся, словно в этом не было ничего грустного.
— Рюстем, а ты навещаешь отца? — спросил я.
— Каждую неделю. Сигареты ему ношу. Сколько заработаю денег, на столько и покупаю. На прошлой неделе дела у меня были хороши — две пачки купил.
Когда мы вошли в дом, моя жена накрывала на стол. Мы сняли с Рюстема корзину, вынули покупки. Я протянул ему монету в десять курушей.
— Нести близко, да и вещей мало, — сказал он, протягивая пять курушей сдачи.
Я взял деньги, боясь, что он опять скажет: «Я не нищий». Он тут же собрался уходить. Обняв его за плечи, я попросил:
— Давай пообедаем вместе, Рюстем!
— Нельзя, — ответил он, — сегодня базар. Надо сделать еще два-три рейса.
Тут вмешалась моя жена. Но ей пришлось пожалеть об этом.
— Я за таким белым столом есть не привык. Да и не умею есть вилкой, — отрезал Рюстем.
— Ты хороший мальчик, — сказал я ему на прощание, — но мне не нравится, что ты задумал.
— Что?
— Ты ведь собираешься поджечь тюрьму?
Рюстем снова усмехнулся:
— Эх, дяденька, а ты и поверил? Я только придумал это, чтобы отца подбодрить. Когда я сказал ему об этом, так он за решеткой и плакал и смеялся!..
Слезы навернулись мне на глаза. Я вынул из буфета две пачки сигарет и протянул ему.
— Это не тебе, а твоему отцу. Когда пойдешь к нему, передай от меня привет.
Рюстем взял сигареты, спрятал их за пазуху и простодушно спросил:
— Дяденька, а кто ты такой?
— Зачем тебе знать?
— Я ведь должен передать от тебя привет!
— Скажи: от одного человека, а от кого — не важно. И скажи отцу: пусть не падает духом. Все эти тюрьмы сами развалятся в один прекрасный день.
Вряд ли не по летам смышленый Рюстем поверил этому. Но я знал, что он не забудет моих слов и уж непременно передаст их отцу.
Выходя на улицу, он сказал:
— Дяденька, а ты хороший!
Он обещал приходить к нам, если будет очень голоден.
УГАНДА
вышла из дому и некоторое время стояла ослепленная яркими, бьющими прямо в лицо лучами солнца. Мне было особенно досадно, что приходится дежурить в такой жаркий день.
Мама все еще отдыхала после обеда, мои сестренки где-то бегали на улице, а мне вот приходится сидеть дома и готовить вечерний чай.
Я налила в чайник воды и направилась было на кухню, как вдруг мне показалось, что кто-то прокрался в наш дом. Действительно, на веранде оказался маленький, одетый в лохмотья мальчик. Я окликнула его:
— Эй, ты чего тут делаешь? Поди-ка сюда, дай я взгляну на тебя.
Он смотрел на меня с испугом. Может, я сказала что-то не так? Я поспешила добавить:
— Как тебя зовут?
— Кифа… Кифа Кейзана, — уточнил он.
— Кифа… — повторила я нерешительно.
Тут я вспомнила о чайнике, который держала в руке, и заторопилась на кухню, подобрала на ходу несколько щепок, чтобы разжечь в плите огонь.
— Ну, Кифа Кейзара, может, ты зайдешь сюда и поможешь мне накрыть стол? — позвала я его.
Он медленно подошел к двери и робко уселся на краешек порога.
— Откуда ты пришел, Кифа Кейзара?
— Кифа Кейзана, — поправил он несмело.
— Да, правильно, Кейзана. Так где ты живешь, в каком доме?
— У меня нет дома.
Голос его был едва слеплен.
— Нет дома?! Что за чепуха! Конечно, у тебя есть дом, у каждого человека есть дом, где живут его отец и мать, братья и сестры. Где живут твои отец и мать?
— У меня нет ни отца, ни матери. Они… Они… — Голос его задрожал.
Я сообразила, что эта тема ему неприятна, и быстро перевела разговор на другое.
— Ну ладно, давай-ка сейчас не будем говорить об этом.
Чайник уже закипел.
— Подожди-ка минутку, Кейзана, я пойду заварю чай!
Тут я увидела, как жадно он смотрит на чайник, и сказала, что позову его пить чай, как только все будет готово. Когда я взглянула на его голое, худенькое тельце, меня пронзила мысль, что он, должно быть, голоден и пришел просить милостыню. А его лохмотья — что за вид, боже мой!
Солнце медленно склонялось к западу, и я подумала, что будет неплохо попить чай во дворе.
Я принесла циновки, расстелила их под деревом и, когда все было готово, пошла в комнаты.
— Мама, чай готов… Тут пришел маленький мальчик, страшно смотреть. Он очень голоден. Он говорит, что у него нет дома и нет ни отца, ни матери.
— Так благодари бога, что они у тебя есть, и докажи свою благодарность еще большим уважением. Не стой в дверях, я одеваюсь! — закричала она, да так, что я подумала, не лучше ли будет Кифе Кейзане уйти подобру-поздорову.
Я побежала обратно на кухню, подошла к дверям и услышала, какой-то треск на полу — Кейзана вскочил на ноги и испуганно взглянул мне в лицо. Он выскребал тарелку с остатками нашего обеда.
Я сделала вид, что ничего не заметила, и велела ему вымыть руки и идти пить чай.
— Может, мне лучше не ходить? — сказал он боязливо.
— Почему? — спросила я и глянула туда, куда смотрел он: на дальний угол нашего дома, из-за которого показались три чистенькие девочки — мои сестренки.
— Да ты не обращай на них внимания, это же просто мои сестры.
— Да, но их слишком много. Они еще побьют меня, как другие.
— Иди, иди, они тебя не тронут. Они не посмеют, я же их старшая сестра, понял?
— А другие меня били. Били за то, что я съел корм у их собаки.
— Ты ел собачий корм?!
— Да, мне есть очень хотелось. А они не давали и говорили, что я очень грязный.
— Ну, то были другие, а мои сестренки тебя не тронут. Вот увидишь.
Он подошел и сел шагах в пяти от нас. Все обернулись к нему, и я поспешила объяснить, что это Кифа Кейзана, что у него нет дома и нет ни отца ни матери.
— А из какой чашки он будет пить? — зашептала Нора.
— Из Джульеттиной, конечно, — ответила Мэри, глянув на его лохмотья.
Джульетта была наша кошка.
— Джульеттина… Это кошкина чашка, — возразила моя мать, ничуть не заботясь, чтобы сказать потише. — Нора, поди принеси одну из чашек для гостей.
— Чашку для гостей! — присоединилась к общему хору я тоже.
В эту минуту явился мой маленький братишка — Эмануил. Мы все совершенно забыли о нем.
— Это что еще за оборванец тут расселся? А ну марш отсюда, пока я тебя не трахнул камнем по башке, — проговорил он, как ему казалось, шутливо.
Все в гневе повернулись к нему, но, прежде чем мы успели сказать хоть слово, Кифа Кейзана вскочил на ноги и кинулся в высокие заросли травы, которая росла прямо за нашей кухней. Мои маленькие сестренки побежали за ним, крича ему вслед чтобы он вернулся и выпил вначале чаю. Крики «Кифа!.. Кифа!..» долго разносились среди высохшего бананового сада, над пустыми полянками, по склонам долины внизу.
— И у него нет дома и нет ни отца, ни матери, — повторил кто-то, когда наши крики постепенно замерли.
ФИНЛЯНДИЯ
илли старше меня на целых два года, но в тот день мы всю последнюю перемену вместе ходили по школьному двору. Вилли сказал, что я точь-в-точь Малютка Джимми, гангстер из последнего фильма. Все мальчишки из нашего класса видели, как Вилли подвел меня к своим друзьям и познакомил с каждым.
Мы поговорили немножко; я не оглядывался, но знал наверняка: в это время мои одноклассники смотрели в нашу сторону.
В класс я шел не спеша, держа, как Вилли, руки в карманах, и чуть было не опоздал к приходу учителя, потому что мне было дальше на полкоридора.
Никто не проронил ни слова, но я уже знал, что класс относится ко мне не так, как вчера или даже сегодня утром. Еще бы! Сам Вилли Лахтинен, командир отряда скаутов, ходит со мной в обнимку.
Только Саппо, мой сосед по парте, отодвинулся от меня и царапал что-то на пенале; вид у него был независимый, словно он хотел сказать: «Можешь знаться с кем угодно, не заплачу».
Ну и пусть. Через три дня начнутся каникулы, и Вилли возьмется за меня. Он так сказал. А Вилли такой человек: сказал — значит, всё. Он обещал сделать из меня скаута. Мы будем путешествовать по лесной чащобе и ходить под парусом. У Вилли есть своя яхта и двустволка, самая настоящая. Он обещал научить меня стрелять из нее.
Посмотрим, что скажет Саппо, когда увидит меня в черной гимнастерке и шортах, с ножом на ремне. Уж я-то знаю, как он завидует мальчишкам в скаутской форме!
Посмотрим, что скажут тогда наши мальчишки. Это теперь они от меня отворачиваются, когда встречают, а тогда мы еще увидим…
Вечером Вилли зашел за мной, чтобы вместе идти к площади Пяти углов. Неподалеку от нее во дворе, между двумя глухими кирпичными стенами, было место сбора скаутов. Хорошие ребята — скауты, дружные и смелые. Они ловко дерутся и всегда знают, чего хотят… А в праздники делают друг дружке подарки: ты мне — фонарь, я тебе — нож или авторучку. Я уже решил, что подарю Вилли нож. Но он велел подарить фонарь. Фонарь стоит дороже, но я добуду денег. А как же? Ведь мы друзья.
Мы играли в гангстеров из фильма «Три выстрела во мраке». Я был Малюткой Джимми. Этот самый малютка, одиннадцатилетний мальчишка, мой ровесник, был предводителем самой могущественной и жестокой бандитской шайки. Прикинувшись интеллигентом и ласковым мальчиком, он проникал в богатые дома, добивался расположения, а потом на глазах у остолбеневших от ужаса хозяев отдавал взрослым громилам свои страшные приказания.