— Ну да! Это у тебя отметки посмотрят папа с мамой, и всё. А у меня не только командиру отделения, а и по всем БЧ — ну, боевым частям, значит, — сразу становится известно, что я получил. А подписывает табель сам капитан третьего ранга. За каждую тройку как поставит по стойке «смирно» и давай, и давай отчитывать! А двойка — ЧП на корабле. Понятно? Чрезвычайное происшествие… И вот я тебе как старосте говорю! — вдруг торжественно и горячо заговорил Андрейка. — Если я ещё получу двойку…
Андрей не договорил. Открылась дверь учительской, и показался командир корабля. За ним шёл классный руководитель Павел Максимович.
— До свиданья, Павел Максимович, — прощался командир, — благодарю вас за сообщение. Думаю, что больше не придётся вам вызывать родителей.
— А вы и без вызова приходите. Хорошо бы вам поговорить с ребятами. Ведь половина из них — будущие моряки, потомственные, — говорил Павел Максимович.
— Постараюсь. Надо будет выкроить время. До свиданья!
Капитан третьего ранга приложил руку к фуражке и поискал глазами Андрейку. Вероятно, он хотел ему что-то сказать, но тут оглушительно зазвенел звонок.
— Хорошо, дома поговорим, — сказал командир и поправил у Андрейки воротник точно так, как это делают родители.
— А теперь слышишь колокол громкого боя? Что это значит по боевому расписанию?
— По боевому расписанию надо бежать на свой боевой пост, товарищ капитан третьего ранга! — повеселев, ответил юнга.
— Правильно. Ну, значит, марш за парту!
…На корабле после ужина Андрейку снова вызвали к командиру.
— Так вот, Андрей, — заговорил капитан. — Выяснил я сегодня, что ты человек не без способностей. Мог бы учиться много лучше. Выяснилась и причина, почему ты захромал. Одолела тебя лень-матушка. И мы тебя не подтянули вовремя. Мне хочется услышать, что ты сам обо всём этом думаешь?
Андрейка вскочил со стула:
— Товарищ капитан третьего ранга, даю честное слово — не будет больше двоек!
— А троек?
— И троек не будет, — ответил Андрейка, хотя уже и не с таким жаром.
— Интересно, как ты думаешь этого добиться?
— Я по ночам буду заниматься!
— Ах, по ночам! Зубрилкой, значит, решил сделаться. Нет, это не метод. Понимать нужно, а не зазубривать. Понимать! А для этого надо любить учиться. Мы все хотим, чтобы ты был образованным, знающим человеком, Андрей. Вот почему нас так встревожила твоя двойка. Ты пришёл к нам на корабль почему? Разве только потому, что ты сирота? Нет. Твой отец был моряком, амурцем. И ты заявил, что хочешь стать моряком, занять место отца. Так вот запомни: в советском флоте, в Советской Армии не может быть офицера-недоучки. Невозможное это дело! Да тебя и не примут в военно-морское училище, если окончишь школу с плохими отметками. И ещё тебе, Андрей, скажу: всех нас, всю нашу корабельную семью, очень огорчила эта двойка. И если ты нас любишь по-настоящему, ты этот случай запомни. — Капитан помолчал немного, а потом добавил: — До экзаменов остались считанные дни, тут действительно надо поработать. Но только насчёт ночей и думать забудь. Привыкай делать всё в положенное время. Я договорился с командиром полуэкипажа, и с завтрашнего дня…
— Вы… вы спишете меня на берег? — прошептал Андрейка, и у него дрогнули губы. — Насовсем?
Капитан пожал плечами.
— Всё целиком будет зависеть от тебя. А теперь, юнга, пойдите к старшине и скажите, чтобы на вас заготовили аттестат. Идите.
У старшины Курочкина Андрейка не выдержал и заплакал.
— Чего ты плачешь? — говорил старшина. — Правильно командир решил. Скоро вон лёд так сдаст, что на корабль будет не пройти. А пропускать уроки в последней четверти невозможно. Да, я слышал, не одного тебя списывают. Начальник политотдела приказал собрать всех юнгов вместе, создать условия.
— Я не хочу совсем уходить с корабля!
— А кто тебе сказал, что совсем? Перейди с хорошими отметками в седьмой — всё будет в порядке.
Провожать Андрейку пошёл тот самый комендор, который удивлялся, что командира корабля вызывают в школу из-за юнги.
— Только давай идти рядом, — попросил Андрейка, — а то матросы ещё подумают, что ты меня на гауптвахту ведёшь.
Комендор рассмеялся.
— Между прочим, — сказал он, — я, не хвалясь, хорошо знаю географию. Если хочешь, буду приходить в свободное время и помогать.
— Ну да, так тебя и отпустил Орешкин! — усомнился Андрейка.
Но уже на другой день в кубрик, в который по приказу начальника политотдела поместили на время экзаменов юнгов со всех кораблей, явился комендор-географ и с ним молодой сигнальщик из пополнения.
— Вот рекомендую — знаток русского языка. Старшина Курочкин считает, что вам не повредят несколько дополнительных уроков по основному предмету! — торжественно произнёс комендор. — Только не думай, Андрейка, что мы за тебя будем уроки делать: мы больше проверять будем, ну и объяснять, если что не поймёшь.
Чем ярче светило солнце, чем сильнее зеленели луга за Амуром, тем больше волновался Андрейка. Приближались экзамены. Но Андрейка не экзаменов боялся. Он мог теперь на любой немой карте отыскать всё, что пожелает. И по другим предметам всё было повторено. Боялся Андрейка другого, да и не он один, а все юнги: Амур уже вскрылся и корабли в любой день, в любую минуту могли сняться и уйти в поход. А когда наступит этот день, не знали даже командиры кораблей, знал только адмирал. Все юнги хотели одного: чтобы их корабли ушли в поход не раньше последнего экзамена.
Наконец экзамены начались. Наступил и последний день.
На экзамене по географии Андрейку вызвали первым.
Андрейка встал, подошёл к столу и, не выбирая, взял билет. Он был спокоен и уверен в себе. Перед тем как прочесть билет, он взглянул в окно, на затон, как бы приглашая всех моряков полюбоваться на него в эту минуту. И его точно током ударило: корабли один за другим выходили из затона в Амур.
— Ну, какой у тебя вопрос? — весело спросила учительница географии Мария Тимофеевна.
Но Андрейка не слышал её. Он бросился к окну.
— Сажин! Что за выходки? — удивился Павел Максимович.
— Павел Максимович, корабли уходят… Мне нужно… Понимаете, нужно на корабль. Я потом сдам… Я всё знаю…
В голосе Андрейки было столько отчаяния, что все — и учителя и ученики — повернулись к окнам. Корабли уже вышли в Амур, на большой рейд, и шли один за другим кильватерным строем.
— Павел Максимович, разрешите! — просил Андрейка.
Павел Максимович, казалось, сам был удивлён, что корабли уходят. Но он приказал всем ребятам сесть по местам, а Андрейке сказал:
— Во-первых, Сажин, у тебя нет приказания явиться на корабль. Потом, корабли уже ушли, и пешком ты их не догонишь… Так что самбе благоразумное — это продолжать занятия. Что у тебя за вопрос?
С трудом отвёл Андрейка глаза от окна и посмотрел на свой билет. Там значилось: «Мадагаскар. Климат, флора и фауна». Он сразу вспомнил: «…Плывём мы, значит, по океану. По Северному, заметьте…»
Воображение Андрейки перенесло его на корабль. Он увидел смеющихся комендоров, старшину Орешкина…
Как ни старался он думать о климате Мадагаскара, ничего не получалось. «Теперь уже всё равно! Корабли ушли!»
Юнга долго молчал, пока Павел Максимович не сказал ему:
— Иди, Сажин, на место и подумай над ответом.
Опустив голову, Андрейка поплёлся к своей парте.
«Всё будет зависеть от тебя», — вдруг пронеслось у него в голове, и он вспомнил командира. «Провалился. Не видать мне теперь корабля!» — подумал Андрейка. Он приподнялся, чтобы ещё раз взглянуть в окно, далеко ли ушли корабли. И тут у него даже в ушах зазвенело от радости.
По другой стороне улицы по деревянному тротуару, попыхивая трубкой и поглядывая на окна школы, ходил старшина Орешкин. «Меня ждёт, волнуется, — подумал юнга. — Не могли корабли уйти! Орешкин здесь не мог остаться, если бы корабли ушли в поход! Значит… значит, просто они вышли в рейд».
Второй ученик обдумывал вопрос и ещё не отвечал. Андрейка вскочил и поднял руку:
— Мария Тимофеевна! Я всё вспомнил… Разрешите ответить?
— Ну вот, давно бы так! — засмеялся Павел Максимович. — Иди к карте…
Последний экзамен окончился. Уходя из класса, Павел Максимович сказал Андрейке:
— Сажин, зайди в учительскую.
У Андрейки ёкнуло сердечко: не будет ли нагоняя за поведение?
В учительской сам директор школы торжественно поздравил юнгу с переходом в седьмой класс и вручил табель.
— А почему сегодня табель? — удивился Андрейка. — Всем сегодня выдадите?
— Нет, только юнгам. Вы люди военные. Как в песне поётся: «Нынче здесь, завтра там…» Передай привет товарищу Молодцову.
Старшина Орешкин всё ещё стоял на тротуаре. Андрей подошёл к окну, и Орешкин увидел его. Старшина торопливо сунул трубку в карман и что-то крикнул. Но Андрейка не расслышал и помотал головой. Тогда Орешкин растопырил пятерню и потряс ею в воздухе. Андрейка вспомнил про Мадагаскар и экзамен, вспомнил, как Орешкин всегда подшучивал над ним, и… отрицательно помотал головой. Тогда старшина, всё ещё улыбаясь, показал четыре пальца. Андрейка в ответ поднял два.
Орешкин махнул рукой, чтобы Андрейка вышел к нему. Тот пустился со всех ног, но, выходя из дверей, постарался сделать виноватое лицо.
— Командиру не терпелось порадоваться твоим успехам, — сказал Орешкин, — и он дал команду сразу же после экзаменов доставить тебя на корабль. Воображаю, какое у него будет выражение лица, когда он увидит твой табель!
На этот раз Орешкин не выдержал своего язвительного тона. Он вдруг перестал улыбаться и заговорил очень огорчённо:
— Послушай, Андрей, как тебе не стыдно? Ну с какими глазами ты явишься на корабль? Что ты скажешь? Ведь тебя там ждут все! Понимаешь, ждут, волнуются. Кок для тебя пирожков напёк, форму тебе новую сшили… Ребята уверяли, что ты всё знаешь, что ты выдержишь… Я вот нарочно торчал здесь, как причальная тумба, чтобы ты не волновался, не думал, что корабли совсем уходят… Э, да что с тобой, с деревянным, говорить! Пошли на катер!
— А вещи?
— На корабле уже вещи. Табель у тебя? Сам отдашь его командиру. У меня на это дело руки не поднимутся.
Больше Андрейка не мог выдержать. Он весело рассмеялся, подскочил и повис на шее у Орешкина:
— Нет, нет, неправда! Наврал я…
Он вытащил из кармана бушлата завёрнутую в целлофан зелёненькую книжечку и протянул её старшине. Орешкин, ещё ничего не понимая, открыл табель, посмотрел последнюю страничку, а потом, не говоря ни слова, дал Андрейке подзатыльник. Юнга звонко рассмеялся. По всем предметам у него в табеле были только одни пятёрки.
Вперёд, капитан!
Утром дедушка разбудил Федю:
— Вставай, внучек. Смотри, какую тебе мать посылку из Москвы прислала.
Федина мама училась в Москве на учительницу; теперь она кончила институт и ехала работать в Хабаровск.
Дедушка открыл посылку, и сердечко у Феди запрыгало в груди, как белка по веткам. Чего только не было в той посылке! Сверху лежали букварь и задачник. Задачник был без картинок, зато в букваре их было по нескольку штук на каждой страничке.
— Вот это книжка, я понимаю! — кричал Федя.
— А это тоже неплохая, — сказал дедушка про задачник. — В ней, брат, сказано, что если к двум прибавить два, будет четыре, а пятью пять будет двадцать пять.
— А тетрадей-то сколько! — удивлялась бабушка. — Их, поди, тебе и не исписать все.
— Однако, испишу, бабушка. Вот увидишь, все до одной испишу, — заверял Федя.
Под тетрадями лежала целая пачка гранёных карандашей, пять ручек разных цветов, коробка перьев, две чернильницы-непроливашки: одна стеклянная, другая белая фарфоровая, коробка цветных карандашей, палитра с красками, кисточками, резинки, пенал, большой альбом для рисования.
— Дедушка, смотри, часы мама прислала! — прошептал Федя.
— Это не часы… Это компас. По нему части света узнают, с ним не заблудишься. Вот этот белый конец стрелки всегда на север показывает, чёрный смотрит на юг, справа будет восток, слева — запад. Понятно?
— Понятно, дедушка.
Все вещи в посылке так замечательно пахли, что у Феди даже голова кружилась.
— Дедушка, бабушка, вы только понюхайте, понюхайте!.. — просил он.
Дедушка с бабушкой понюхали всего по одному разу, зато Вестовой нюхал богатства без конца, чихал от удовольствия и подметал хвостом пол.
Феде хотелось немедленно начать учиться, но только до отъезда в Хабаровск оставалось ещё целых три дня. Это казалось ему вечностью. А вот бабушка да и дедушка просто не знали, как они успеют за такой короткий срок собрать внука в дорогу.
— Макар, а Макар, — вздыхала бабушка, — а, поди, свининки-то мы маловато положили. Да и колбаски бы кружочка два надо прибавить. Он ведь любит её, колбаску-то…
— Да больше в ящик не лезет, — возражал дедушка.
— Новый, однако, сколотить можно. Велик ли труд!
— Труд невелик, а времени мало. Я хотел ему ещё одни унты стачать.
У Феди уже было три пары новых меховых сапожек, но против четвёртой бабушка не возражала. Ей и самой казалось, что тех десяти пар шерстяных носков, что она связала внуку, будет мало и что надо срочно связать одиннадцатую пару.
Оказалось, что и у Феди не так уж много времени осталось до отъезда. Почти весь второй день ушёл на укладку ранца. Ранец сшил ему дедушка из шкуры дикой козы, шерстью наверх. В нём было три отделения: одно — для книг и тетрадей, второе — для карандашей, а третье — для завтрака. Носить ранец полагалось за плечами, на мягких и широких ремнях. Ремни можно было подтягивать и опускать.
— В таком ранце только пятёрки носить, — сказала бабушка.
На третий день Федя взял компас, свистнул Вестового, и они по узенькой тропке начали подниматься на Лысую сопку. Это была самая высокая сопка у заимки: до вершины она была покрыта непролазным лесом, на самой вершине не росло даже травы. Она была каменная.
Федя уже бывал на Лысой сопке с дедушкой, а сегодня он поднимался один. Но он не боялся заблудиться. Ведь у него был компас. Он всё время смотрел на стрелку, стрелка дрожала, но упрямо показывала вперёд, как раз туда, куда вела тропинка.
Вестового компас не интересовал. Он без конца бросался в стороны от тропинки и лаял: сначала на белок и маленького полосатого бурундука, а потом с визгом понёсся догонять метнувшуюся в сторону дикую козу.
— Хоть ты и хорошая собака. Вестовой, а глупая. Разве можно догнать козу? Она, как молния… — сказал ему Федя уже на вершине.
Сверху вся дедушкина заимка казалась совсем крошечной: дом, сарай, амбарчик были маленькими, точно игрушечными, а конуры Вестового совсем не было видно. Зато Амур сверху казался ещё шире. Он как будто разрезал землю пополам. По обоим его берегам толпились молчаливые сопки; они выглядывали друг из-за друга, точно им всем хотелось посмотреть на Амур. Ближние сопки были зелёные, а дальние — синие. И сколько ни смотрел Федя, ничего, кроме сопок, не было видно, как будто на всём свете не существовало, кроме дедушкиной заимки, ни одного домика. Только сопки, тайга, небо над головой и широкий Амур.
А ведь где-то внизу по реке был Хабаровск, большой город с каменными домами, вверху был Благовещенск, а на западе, за горами и долами, — Москва…
На третий день дедушка сколотил новый рундук. В него уложили все одиннадцать пар носков, четыре пары унтов, меховую шубку-ма?лицу и все остальные Федины пожитки. Потом все вещи снова перекладывались, и дедушка строгал доски ещё для одного ящика. В него нужно было уложить то, что не поместилось в первый ящик и рундук.
— Можно подумать, что мы его не в город отправляем, а на необитаемый остров, — ворчал дедушка, но ворчал тихо, чтобы бабушка не услышала.
И вот наступил день отъезда. В обед к заимке должен был прибыть пароход. Федя вдруг почувствовал, что ему не так-то легко расстаться не только с дедушкой и бабушкой, но и с Вестовым, с козами и курами, с поросятами: жалко было расставаться даже со своими грядками на бабушкином огороде, хотя они были уже пустыми. Федя загрустил.