— Не имеешь права! — ответила Аня. — Ты мышей боишься, а это не мышь.
— А ты разве не боишься? — спросила Маня.
— Ничуточки! — ответила Аня и соврала: душа у неё тоже ушла в пятки. Когда кто-нибудь пугается, говорят, у него душа уходит в пятки.
— А что, если с ним заговорить? — тихо спросила Маня. — Все-таки человек, не лошадь.
— Заговори.
— На «ты» или на «вы»?
— Конечно, на «вы»! С незнакомыми всегда на «вы»!
— Скажите… Нет, я боюсь.
Человек хрюкнул.
— Ой-ой-ой! — закричала Маня тоненьким Аниным голосом. — Я его боюсь. Он хрюкает!
Аня молчала, но ей тоже было страшно. Если это человек, то зачем он хрюкает?
— Знаете что, — сказала ему Маня дрожащим голосом, — если вы человек, то не хрюкайте, а если свинья, встаньте, пожалуйста, на все четыре ноги.
Человек застонал и сказал человеческим голосом:
— Зубы болят.
Девочки подошли и разглядели его поближе. Он был какой-то особый, не совсем человеческий человек, сгорбленный, с круглой спиной, и вся эта спина была покрыта большими колючками. Лицо у человека было острое, как лисья морда, длинный нос морщился, и на самом его кончике шевелился крохотный пятачок, как у свиньи, только меньше.
— Вы свинья или человек? — спросила Аня, и душа у нее нырнула глубоко в пятки.
— Я Ёж, — ответил свиночеловек. — А хрюкаю я потому, что у меня ужасно болят зубы.
— У меня тоже болели зубы, — сказала Аня, — но я при этом не хрюкала.
— Каждый ведёт себя по-своему. Кто хрюкает, кто плачет.
— Я не плакала, — обиделась Аня. — Я никогда от боли не плачу. Я…
Она хотела рассказать, как у неё брали кровь на анализ, и разные другие случаи, когда она от боли не плакала. Но тут Маня спросила:
— А разве у ежей есть зубы?
— Что за глупый вопрос? — сказал Еж. — Конечно, есть! Если бы у нас, Ежей, не было зубов, разве мы могли бы истреблять змей и других насекомых?
— Змея — не насекомое, — тихо поправила Аня.
— Это неважно, — сказал Ёж. — Насекомое, не насекомое — разве в этом дело? Все мы — живые существа.
И опять хрюкнул.
Девочки уже попривыкли к Ежу и почти его не боялись. Он стоял по-человечески на двух задних ногах, а передние прижимал к груди, и пальцы на них были когтистые и темные. Ничего страшного, если не пугаться.
— Не надо ли вам какого-нибудь лекарства от зубной боли? — спросила Ежа осмелевшая Маня. — У нас в аптечке есть валерьянка.
— Валерьянка — это для кошек, а не для нас.
— А может быть, вы хотите чего-нибудь съесть? Поесть — всегда помогает от всякой болезни. У нас здесь где-то в ведёрке, кажется, были муравьи. Только они рассосались.
— Пускай рассосались! — сказал Ёж и махнул передней лапой. — По правде сказать, я муравьёв терпеть не могу! Такая кислятина!
И весь сморщился. И опять хрюкнул.
— В книжке написано, что вы любите мышей, — сказала настойчивая Маня.
— А что, у вас есть мыши? — обрадовался Ёж.
— Нет. Но я их боюсь. Ни за что не стала бы их есть!
— О вкусах не спорят, — важно заявил Ёж, почесал себе спину, сам об себя укололся и опять хрюкнул. — Нервы расходились, — сказал он. — Сам об себя стал колоться! Этого ещё не хватало!
— А отчего у вас нервы? — спросила Аня.
— Я сам не понимаю, как я их с них снимаю.
— Кого «их»? И с кого «с них»? — спросили обе девочки в один голос.
— «Их» — конечно, грибы, а «с них» — конечно, с колючек! Вчера я слушал ваш разговор. Их с них. Или них с их.
— И как же вы их с них? — спросила Аня. Она так заинтересовалась, что даже перестала робеть.
— Забыл, — сказал Ёж. — Забыл, как их с них. Помню, прихожу на поляну. На ней грибы. Ложусь на спину и начинаю по грибам кататься. Это я твёрдо помню. Грибы накалываются на мои иглы. Это тоже твердо помню. Прихожу в нору… А дальше? Как я их с них? Или них с их? Ничего не помню!
— Может быть, с вас их снимает ваша жена, Ежиха? — спросила Маня.
— Вот ещё! Станет моя жена такими пустяками заниматься! Она женщина учёная, в школе преподаёт, а хозяйство совсем забросила, все я да я один! И по грибы — я, и по червей — я… Кстати, совсем забыл: сегодня ночью мне приказано принести червей. Растворяюсь.
Он хрюкнул и в самом деле стал растворяться. Он растворился в воздухе, как кусок сахара в чае. Через пять минут его уже не было. Пустой угол.
— Может быть, он еще тут? — спросила Аня. — Растворился, но не ушел.
— Давай пощупаем. Если он еще тут, мы уколемся.
Пощупали. Не укололись. Значит, Ежа и в самом деле не было.
Ноги у девочек были прямо ледяные (они вылезли из кроваток в пижамах, но босиком).
— Может быть, ляжем? — спросила Маня.
— Ляжем. Только ни за что не будем спать. Ладно?
— Ладно.
Девочки тихонько-тихонько, на ледяных ногах, вернулись в спальню и легли. Но ужасно старались не спать. Так и не спали, пока не заснули.
На другой день всей группой ходили к речке. Зинаида Петровна позволила пошлёпать по воде босиком. Вот это было удовольствие!
Вода была тёплая-претёплая! Женечка Яхонтов купал свою черепаху. А Вова Марисов упал в воду, как был, в трусах. Зинаида Петровна сделала ему выговор, сняла с него мокрые трусы и надела на него свою вязаную кофту. В этой кофте поместилось бы три Вовы Марисовых. Она была ему от шеи до самых пят, а рукава даже по земле волочились. Зинаида Петровна зашпилила на нем кофту булавкой у самого горла, и Вова шёл домой весь в кофте, как парусный корабль под парусами. Мальчишки над ним смеялись, но Зинаида Петровна это запретила, сказала, что Вова уже наказан и теперь будет осторожнее. Он утешился и даже стал взмахивать пустыми рукавами, изображал летучую мышь, так что другие ребята ему завидовали.
Дальше нашли осиное гнездо. Интересное: сделано как будто из серой бумаги. Осы летали вокруг гнезда и деловито, одна за другой, в него забирались. Ребята столпились вокруг гнезда и смотрели, как осы хозяйничают.
— Они туда мёд таскают, — сказал Серёжа Давыдов. — Я бы этого мёду поел.
А Аня стала расспрашивать Зинаиду Петровну:
— Почему оно бумажное? Откуда осы бумагу берут?
— Сами делают.
— Из чего?
— Из того же, из чего мы: из древесины.
— А что такое древесина?
— То же, что дерево.
— Почему же тогда не сказать просто «дерево»? Зачем какая-то глупая «древесина»?
— Аня, не торопись называть «глупым» всё, чего ты не понимаешь.
— А кого надо торопиться называть глупым?
— Никого. Торопиться вообще не надо.
— А почему же вы сами сказали: «Дети, надо торопиться домой»?
— Да, пожалуй, ты права. Иногда торопиться надо. А пока не задавай больше вопросов, а то мы до завтра не уйдем.
Зинаида Петровна стала собирать ребят, уводить от гнезда, а Аня бормотала себе под нос:
— «Не торопиться», а сама торопится…
А за обедом Серёжу Давыдова укусила оса. Прилетела и укусила. Наверно, из того самого гнезда, а Серёжу укусила за то, что он хотел поесть осиного мёду. Осы — они этого не любят. Пчёлы — ручные, а осы — дикие. И то иногда пчела человека кусает.
Серёжа, молодец, не плакал, а только говорил:
— Ничего, это со мной уже было.
После дневного сна пошли с Натальей Ивановной на малую прогулку, по территории. Ребята больше любили гулять в лесу, а Аня — на территории. Потому, что вокруг территории — забор и можно было всю прогулку не отходить от забора и считать в нём доски. Только никогда не давали ей до конца досчитать: всегда оторвут от дела и прочь уведут. А до следующего раза она забывала, где остановилась, и опять начинала заново. Вот и на этот раз Аня шла вдоль забора, трогала доски пальцем и приговаривала:
— Пятьдесят шесть… Пятьдесят семь… Пятьдесят восемь…
Подошла Маня.
— Давай в салочки поиграем.
— Нет.
— А в кучу малу??
— Нет. Не мешай. Я считаю.
И вдруг — пятьдесят девятая доска оказалась сломанной. Не совсем, а наполовину.
Аня с Маней сели на корточки и стали смотреть в дыру. За забором был обыкновенный берёзовый лес, в котором они тысячу раз гуляли. Но отсюда, сквозь дыру, он казался очень красивым.
— Давай вылезем! — сказала Маня.
— Давай!
Маня, маленькая, быстро пролезла сквозь дыру и оказалась за забором. За ней полезла Аня и зацепилась платьем за гвоздь. Голова и верхняя часть тела у неё оказались в лесу, а всё остальное — на территории. Аня болтала ногами в воздухе, но это не помогало — гвоздь держал её крепко.
— Иди скорей сюда! — шёпотом кричала Маня.
— Не могу! — отвечала тем же голосом Аня. — Кто-то меня держит!
И ещё сильнее болтала ногами.
Тут раздался голос Натальи Ивановны:
— Пятая группа, домой!
Маня заметалась, как кролик. Влезть обратно на территорию через дыру она не могла, её заткнула собой Аня, которая всё продолжала болтать ногами.
— Попадёт нам от Наташи! — кричала шёпотом Маня.
— Меня кто-то держит. Может быть, это собака? — отвечала тем же голосом Аня.
— Аня, Маня! — кричали на территории ребята. — Зайцева, Уткина!
Они с Натальей Ивановной уже обнаружили, что Аня с Маней пропали, и теперь их разыскивали.
— А вот из забора какие-то ноги торчат! — закричал Вова Марисов.
Тут Аня почувствовала, что её кто-то тянет за ноги из дыры. Платье треснуло и разорвалось. Наталья Ивановна вытащила Аню, поставила её на землю и строго сказала:
— Вечно твои фокусы, Зайцева! Как тебя угораздило залезть в эту дыру?
— Я считала, — ответила Аня.
— Что ты считала? С ума сойдешь от этой девчонки!
— Доски в заборе.
— Чем же ты их, животом, что ли, считала?
— Нет, головой, — сказала Аня.
— Еще того лучше! А где Уткина?
Когда Наталья Ивановна сердилась, она всех ребят звала по фамилиям.
— Я здесь, — раздался Манин голос, и в дыру просунулась кудрявая голова с круглыми серыми глазами. За головой вывалилась на территорию и вся Маня.
— Ну, вот что, — сказала Наталья Ивановна, — обе вы, Зайцева и Уткина, будете наказаны. Экие скверные девчонки! Мы их по территории ищем-ищем, а они, видите ли, доски считают, да еще головой.
— Я не считала, — сказала Маня, — я только пролезала. Я вообще считать не умею.
— Нашла чем хвастаться! — сказала Наталья Ивановна, взяла Аню с Маней за грязные руки и повела домой.
— Я вас обеих наказала за скверное поведение. Вымойтесь и идите в спальню. Я буду читать ребятам интересную сказку, а вам слушать не разрешаю.
Аня сказала:
— Я эти несчастные… я эти противные… я эти гадкие сказки терпеть не могу.
И сделала пальцы, как когти.
— Больно я тебя испугалась, — сказала Наталья Ивановна.
И пошла и читала ребятам. И ребята смеялись. А Аня с Маней сидели наказанные. И договорились этой ночью снова не спать.
Когда гуляешь во дворе,
Смотри не застревай в дыре!
Опять месяц пришёл в спальню, зашевелились голубые тени, всё стало необыкновенным и сказочным. Аня, хоть и говорила, что сказок терпеть не может, сказочное освещение все же любила. А Маня и подавно.
Чтобы ноги не озябли, девочки надели носки и тапочки, взялись за руки и выскользнули из спальни.
На застекленной террасе было светло как днем. Они выглянули в садик и увидели, что там, посреди огромной цветочной клумбы, лежит какой-то сияющий шар.
— Что это такое? — спросила Маня.
— Чего не знаю, того не знаю, — ответила Аня голосом Зинаиды Петровны.
Аня по ночам была смелее, чем днём. Почти не застенчивая.
Шар был толстый и голубоватый, чуть-чуть покачивался из стороны в сторону. На передней части шара была что-то вроде лица, а по бокам — небольшие уши, как самоварные ручки.
Шар улыбнулся и сказал.
— Здравствуйте, девочки. Как поживаете?
— Здравствуйте. Поживаем хорошо, — вежливо ответили Аня и Маня.
В детском саду их учили незнакомых называть на «вы», лучше по имени-отчеству, а если не знаешь — просто на «вы».
— А кто вы такой? — спросила Маня. — И почему светитесь?
— Я Месяц, — ответил Шар.
— Какой месяц? Который на небе? Или который июнь-июль? — спросила Аня.
— Я — который на небе. Мелочами не занимаюсь, — гордо сказал Шар.
Девочки подняли головы и взглянули на небо. И что же? Месяца там не было. А весь свет, наполнявший мир, шел от того голубого Шара, который разлегся у них посреди клумбы. Он сиял так ярко, что даже было больно глазам. Девочки протерли глаза. Ну, что же — Месяц так Месяц. Чего не бывает, особенно ночью.
— Я давно собирался к вам заглянуть, — говорил Месяц, чуть-чуть перекатываясь с боку на бок, — да все времени не было. Очень занят, приходится каждую ночь пересчитывать звезды. Чушь недосмотришь — глядь, какая-нибудь и скатится с неба.
— Всё время считаете? — недоверчиво спросила Аня.
— Всё время. Не завтракаю, не обедаю, не ужинаю — только считаю.
«Вот счастливый» — подумала Аня и спросила:
— А сколько у вас звезд?
— Много, — хвастливо сказал Месяц.
— Больше ста?
— Гораздо больше.
— А больше тысячи?
— Больше.
— А больше тысячи одной?
Месяц с досадой фыркнул и перевернулся вверх ногами. Впрочем, где у него были ноги — неясно, потому что он был весь круглый.
— А больше тысячи одной? — повторила Аня.
— Замолчи и не задавай глупых вопросов, — сказал Месяц откуда-то из клумбы полузадушенным голосом. — Ты мне мешаешь наслаждаться жизнью.
Он снова перевернулся и показал свое лицо.
— Ещё раз повторяю: без глупых вопросов. Ясно?
— Ясно, — ответила Аня.
— И вообще разговоры о числах я считаю неприличными. Сколько того, сколько другого. Да не всё ли равно: больше, меньше? Лучше или хуже — вот что важно!
— А сами-то звезды считаете, — напомнила Аня.
— Это я для того, чтобы не скатывались. А то бы я их не считал.
— Ага, — сказала Маня, — я тоже считать не умею.
Месяц немного обиделся и заявил:
— Я умею, но не нахожу нужным.
И ещё раз перекатился по клумбе туда-сюда.
Он был очень светлый, но совсем не горячий. Маня нарочно потрогала его пальцем — прохладный, даже холоднее остывшего утюга.
Она спросила:
— Отчего вы светите, а холодный?
— Я свечу отражённым светом, — заявил Месяц и ещё раз покачнулся с боку на бок. — У меня нет собственного света, я отражаю солнечные лучи. Поняла?
— Поняла. Это как зеркало, когда пускают зайчики.
— Ну, не совсем, — опять обиделся Месяц. — Зайчики — это детская игра. От них и свету-то кот наплакал, а я, видите, весь мир освещаю. Особенно теперь, в полнолуние.
— Полно… что? — спросила Аня.
— Полнолуние. Когда я весь круглый, полный, меня называют «полная луна». И вообще, Луна — мое второе имя. Женское. Месяц — мужчина, а Луна — женщина.
— А сейчас вы Месяц или Луна?
— Сейчас Месяц. А вот покатаюсь-поваляюсь на клумбе и стану Луной.
И в самом деле — Месяц покатался-повалялся туда-сюда и сделался Луной. Сразу видно, что Луна, не надо и спрашивать. Женское выражение лица. Ещё покатался-повалялся и снова стал Месяцем.
— А что такое «полумесяц»? — спросила Аня. — Это, наверно, ваша половина?