Снова перед глазами замаячила тарелка с жареной рыбой. У меня весь рот залился слюной и даже в голове помутилось от голода. Я отстегнул от кармашка куртки свои булавки и принялся их разглядывать.
Да, пожалуй, крючки из них получатся. Жаль только, будут без бородок. Но ничего. Если большая рыбина поглубже заглотнет даже гладкий крючок, то уже не сорвется.
Пружинная петелька на нижнем конце булавки сойдет за ушко для привязывания лески. Острую часть загну крючком. А остальное надо отломить.
Я вынул из кармана перочинный нож и принялся за работу.
На одной стороне граненого шила, которое входило в набор ножа, имелись насечки, вроде пилки для ногтей. Я надрезал этой пилкой булавку у самой петельки и отломил ненужную часть. Потом сунул острый конец булавки в паз, куда входило лезвие ножа, когда он закрывался, и осторожно согнул. Получился вполне приличный крючок. Спрятал его в карман куртки и начал мастерить леску.
Я уже говорил, что среди моего имущества оказался капроновый шнурок метра два длиной. Такими шнурками привязывались к линькам на катере планктонные сетки. Шнурок состоял из еще более мелких шнурочков — каболок — свитых вместе. Их было шесть штук. Я распустил шнурок на каболки и связал их вместе. Потом нашел подходящую палочку, одним концом привязал к ней получившуюся леску, а на другой конец двойным затяжным узлом прикрепил крючок. Здесь, на острове, можно рыбачить без удилища — залезай на скалы, которые выдаются в море, и забрасывай. Там сразу же глубина. Только вот из чего сделать наживку? Я решил, что для наживки поймаю небольшую рыбку где-нибудь на отмели и разрежу ее на куски.
Итак, удочка есть. Теперь только дождаться, когда кончится дождь.
А он все шумел и шумел снаружи, медленный, нудный, холодный. С листвы дерева, у которого я натянул палатку, вода каскадами стекала на парусину.
А если б я не нашел на берегу этот кусок покрышки и не сумел бы добыть огонь? Ни в каком шалаше не спасся бы от потоков воды и замерз бы теперь, как щенок…
Будь у меня рыба, жарил бы ее сейчас, нанизав кусочки на палочки, и жизнь не казалась бы такой серой.
Чтобы отвлечь мысли от еды, я стал мастерить вторую удочку про запас.
Не знаю, как я пережил этот день.
От голода очень хотелось пить и я несколько раз ходил за водой с той банкой, в которой принес угли. Ухитрился даже вскипятить воду в банке и напился горячего, а потом сварил несколько саранок. Но вареные они оказались еще хуже, чем сырые. Вот если бы масло…
К вечеру дождь усилился, начался ветер. Он тяжело налетал на дерево и палатку, забивал внутрь струи воды. Чтобы не залило костер, я перетащил огонь внутрь жилья, а ветками для топлива загородил вход.
Стало тепло, но дымно.
Дождь барабанил по парусине, будто палатку снаружи забрасывало камнями. Я провел ладонью по скатам покрышки. Они были влажными, но не протекали.
Подбросил несколько веточек в костер и задумался.
Все эти дни я жевал одни саранки и ослабел так, что все время шумит в голове, клонит в сон и двигаться совершенно не хочется. А двигаться надо, иначе загнешься. Если бы я не двигался, а как пень сидел на одном месте, не нашел бы парусину, эту саранковую поляну, не добыл бы огонь…
Проснулся среди ночи оттого, что ветер, как сумасшедший, рвал палатку. Костер давно погас, только несколько угольков тлело у входа. Дождь так лупил, что казалось — началось наводнение. Один бок у меня отсырел, я весь дрожал, как кусок студня.
Я подполз к углям, подтолкнул на них полусухие обгорелые ветки. Они зашипели и угли стали меркнуть, умирая от влаги. Я бросился в низкий конец палатки, вынул из полиэтиленового свертка, где хранились палочки и лук для добывания огня, сухую дощечку — неприкосновенный запас на всякий случай — и начал щепить ее ножом.
Скоро костер снова горел, а в палатке стало не продохнуть. Я наломал веток из своего запаса и понемногу подбрасывал их в огонь.
Сквозь водопадный шум дождя слышалось, как у берега ревут волны.
…А вдруг меня никогда не найдут или найдут тогда, когда я буду уже… того…
Один, совсем один на этом промокшем насквозь острове, и никому нет до меня дела. И если даже я буду лежать и умирать в этой палатке, похожей на собачью конуру, ничто не изменится вокруг. Все так же будет полосовать кусты ветер, будут грохотать волны у скал, уныло стоять деревья и лить с неба вода. Некого позвать, не к кому прижаться, не от кого услышать слово… Кругом равнодушный мокрый мир, для которого ты вроде комара, барахтающегося в ручье.
А где-то там, на юге, есть люди. Ходят друг к другу в гости, сидят у телевизоров, обедают, спят в теплых постелях… И этим людям тоже нет до тебя никакого дела, умри ты здесь хоть тысячу раз.
Я вспомнил свое коричневое пушистое одеяло, чашку, из которой любил пить чай, письменный стол, за которым делал уроки, книги.
С каким восторгом глотал я страницу за страницей этого несчастного «Робинзона Крузо» и толстого «Таинственного острова», как мечтал сам оказаться на необитаемом клочке суши среди океана! Мне казалось, что я-то не пропаду, оставшись один на один с природой, что ловко буду находить выходы из разных трудных положений и многое сумею сделать даже лучше, чем делали герои книг.
Как отец будет один, без меня? Ведь я — единственный, кто у него есть, кто у него остался после смерти матери. Я был совсем маленьким, но хорошо запомнил, как мы хоронили маму. Она была такая молодая, совсем, как девочка, и отец ее очень любил. Когда мы пришли с кладбища домой, отец лег на кровать, отвернулся лицом к стене и пролежал так до утра. Потом, даже не позавтракав, ушел на работу. Несколько дней он вообще не разговаривал со мной, только подойдет, бывало, когда я готовлю домашние задания за столом, положит мне руку на плечо и стоит так, глядя куда-то в сторону. И я сижу тихо-тихо, не шелохнусь… А однажды он сказал:
— Сашка, я непроходимый идиот. Ведь ей совсем нельзя было жить у моря. А я ее потащил сюда, в эту сырость…
С того дня я стал после школы ходить в магазин, закупать продукты, а отец готовил. У него тоже все получалось так же быстро и вкусно, как у мамы. Особенно он любил рис с мясом. Заливал рис водой, потом плотно накрывал тяжелую чугунную кастрюльку крышкой и ставил сначала на сильный огонь, а потом «доводил» на совсем слабом…
Эх, сейчас бы сюда кастрюлю отцовского плова!
Никогда в жизни я не был так голоден. Все в животе болит и противно, тягуче подсасывает… Не то что кастрюлю риса и буханку хлеба, а огромную рыбину… И не вареную, а так… Сырую…
«Сашка, ведь ты ничего не ешь! Сашка, доешь завтрак, слышишь? Сашка, в школе обязательно купи себе булочку и котлету!»
Эх, мама…
РЫБАЛКА
Костер я все-таки проморгал.
Зато, когда утром вылез из палатки, над островом стояло солнце и от всего шел пар — от травы, кустов, деревьев и от камней.
Я прихватил с собой огневой инструмент, удочки и начал спускаться к берегу. Все пропиталось водой. Под ногами чавкало. Кусты обдавали плечи холодным душем. Я не шел, а буквально плыл по траве до тех пор, пока не добрался до россыпей булыжников.
У воды все изменилось. Там, где ночью кипел прибой, громоздился огромный вал водорослей — в мой рост. Из вала торчали мокрые бревна и доски, а против того места, где я добывал огонь, я увидел шлюпку. Вернее, нос шлюпки, остальное было разбито, расщеплено, измочалено. Наверное, она долго билась о камни у острова, пока ее не перебросило через рифы.
Ладно, доски от нее пойдут для костра, а сейчас — рыба, рыба и только рыба!
Я перелез вал водорослей.
Море уже не бушевало, а только накатывалось на камни и отбегало назад, оставляя пенные щупальца.
Я положил удочки и полиэтиленовый сверток с огневым инструментом в сухое место и потащился вдоль кромки водорослевого вала. Может быть, найду какую-нибудь дохлую рыбину для наживки.
Опять из-под ног стайками сыпались маленькие крабы и настороженно смотрели на меня чайки, как часовые, стоящие на камнях. Ну, эти-то, наверное, ни одной рыбины мне не оставили. Ишь, как следят!
Водоросли пахли гнилью и еще чем-то аптечным. Волны равномерно бились о рифы. У-у-у-уххх! — ударяла в камни вода. С-с-с-с-сааа — откатывалась назад. Солнце висело в парном тумане.
Ничего подходящего для наживки не попадалось.
Я забрался на большой камень, выступающий в море. Волны не налетали на него с размаху, как на рифы, а плавно поднимались и опускались вокруг. Это происходило потому, что они теряли силы, наталкиваясь на черные зубы скал метрах в тридцати перед камнем. Очень удобное для рыбалки место.
Я лег на камень и заглянул в глубину.
Там извивались лохмотья длинных толстых листьев ламинарии, а у подножья камня крутилась рыжая пена, мешая смотреть. У меня на глазах вода опустилась, открывая на дне валуны, обросшие жесткими мшанками, а потом снова начала подниматься, словно карабкаясь по отвесу камня. Весь отвес был усеян плотно прижавшимися друг к другу продолговатыми грязно-зелеными раковинами.
Я пригляделся, вскочил и, приплясывая на камне, содрал с себя куртку, потом рубашку, а потом майку. Завязал майку у плечиков узлом, чтобы получился мешок. Меня всего распирало от нетерпения.
Мидии!
Помню, как отец впервые угостил меня пловом с мидиями. Он принес домой полное ведро этих раковин и сказал:
— Сашка, если хочешь пировать, помогай. Сегодня попробуешь такого, что целую неделю будешь облизывать пальцы.
— Что делать, па?
Он вынул из кармана бумажник и дал мне три рубля.
— Быстро на станцию в магазин и купи килограмм помидоров. Я схватил трешку и помчался на станцию.
Когда вернулся, на плите уже стояла кастрюлька с рисом, на второй конфорке громоздилось ведро с грязными ракушками. Запах от ведра шел такой, что я поморщился.
— Не нравится? — спросил отец.
— Ну и воняют! — сказал я.
— Ничего, чем крепче воняют, тем вкуснее будет. В ведре лопалось и шипело.
— Это они пекутся? — спросил я.
— Они варятся в собственном соку, — сказал отец. — Когда отдираешь раковину от камня, она сразу же захлопывает створки и внутри остается морская вода. Вот в этой-то воде они и варятся. И никакой соли не надо.
Над ведром поднимался пар. Раковины шевелились, приоткрывали створки от жара. Мне казалось, что они даже попискивали. Когда все раковины открылись, отец поставил ведро на табурет.
— Теперь чистить.
Мы раскрывали створки раковин пальцами и находили внутри оранжевый комочек мяса, похожий на небольшую пельменину. Мясо мы складывали в тарелку.
— Вот это и есть самая вкуснотища, — радовался отец. — Тут, Сашка, все микроэлементы, которые нужны человеческому организму. Вся таблица Менделеева. Кто ест мидии, тот живет до ста лет и никогда не болеет.
Из ведра мидий получилась столовая тарелка мяса. Тем временем поспел рис.
Отец ломтиками нарезал помидоры и поджарил их на подсолнечном масле.
А потом мы сидели друг против друга и ели.
Сначала мидии мне не понравились — некоторые хрустели на зубах, будто в них было полно песку. Но отец сказал, что это не песок, а мельчайшие жемчужинки, и что в мидиях попадается даже крупный жемчуг, величиной с горошину.
Когда же, наконец, я распробовал мясо, то понял, что лучше мидий нет ничего на свете.
Из майки получился мешок примерно на полведра. С этим мешком я и полез под скалу.
Сначала вода обожгла тело, но я скоро привык к холоду и уже ничего не замечал.
Мидии крепко сидели на камне. Приходилось под каждую подсовывать пальцы и с усилием отдирать с места. Я выбирал самые крупные, с куриное яйцо. Вода затапливала меня то по самую шею, то опускалась до колен. Иногда ноги отрывало от дна и я всплывал горизонтально скале, цепляясь обеими руками за ракушки. Мешок я держал в зубах. Скоро он был полон.
Едва вытащил его на берег — ноги заледенели так, что пальцы не чувствовались. Выбрав нагретый солнцем камень, я сел на него и растер ступни. Потом пошел к шлюпке.
Я знал, что борта шлюпок хорошо просмаливают, чтобы они не протекали, да еще сверху доски покрывают краской в несколько слоев. Краска тоже не пропускает воду. Значит, доски должны быть сухими. И действительно, когда я начал отрывать первую, она треснула на всю длину. Под ножом древесина оказалась сухой.
Теперь у меня хорошего топлива сколько угодно!
Обрадованный, я принялся за вторую, но шлюпка была построена на редкость прочно. Я весь вспотел, пока отбивал доску камнями. За третью я уже и не брался — потом.
Да и переломить доски оказалось непросто. Они были выпилены из какого-то особого дерева — гнулись, пружинили, но не хотели ломаться. Я излохматил всю доску камнями, прежде чем удалось перебить ее в трех местах.
От усилий и голода темнело в глазах. Пришлось несколько раз присаживаться, чтобы отдохнуть.
В конце концов я все-таки заготовил дрова.
На этот раз с огневым луком у меня что-то не клеилось. Уголек на конце палочки получался, но мох, который я подкладывал к лунке, не хотел загораться. То ли он отсырел, то ли что-то я делал не так.
И тут я вспомнил про автомобильную покрышку с веревкой, которую видел недалеко от поплавка, похожего на подводную лодку.
Я пошел вдоль берега. Вот, кажется, те самые камни. Да, да, именно те.
Но поплавка не было. Видимо, его выбило из камней и унесло ночью в море.
А покрышка? Я обошел все вокруг. Покрышка тоже исчезла.
Каким же я был дураком, что не отрезал тогда от нее веревку!
Я побрел назад к своим мидиям и тут заметил лохматый конец, торчащий из водорослей. Она! Разрыв скользкую груду, добрался до рубчатого края. Ишь, как ее завалило.
Через минуту веревка была у меня в руках. Мокрая, толщиной в два пальца и длиною почти с меня.
Это была настоящая веревка, а не капроновая, которая только плавится, но не горит. Теперь только расплести ее и хорошенько высушить. Не всю, конечно, а несколько прядей.
На эту работу у меня ушло часа три.
На сухом, хорошо прогретом камне я разложил пряди. Когда они высохли, расплющил их булыжником и растрепал. Получилось что-то похожее на вату.
Обернул веревочной ватой огневую палочку немного выше того конца, который входил в лунку на сучке. После этою обложил ватой лунку и снова принялся за лучок.
После нескольких быстрых поворотов палочки вата начала тлеть. Я дернул лучок еще несколько раз и вынул палочку из лунки. Положив на тлеющую вату щепочки, раздул огонь.
Отлично горели шлюпочные доски. Я собрал все горючее, какое только нашел на берегу, и сложил грудой около костра — пусть подсыхает. Когда нагорело побольше угольев, высыпал на них мидии. Раковины свистели, шипели, шевелились в огне, подталкивая друг друга раскрывающимися створками. Я вытащил из углей одну раскрывшуюся и развернул половинки. Там был замечательный оранжевый кусочек мяса!
В этот день я наелся так, что распух живот.
Еще два раза нырял под скалу и добывал раковины.
Когда солнце начало опускаться к воде, решил порыбачить. Теперь у меня было сколько угодно наживки.
Поглубже насадив на крючок огромную пельменину мидии, я залез на скалу, размотал удочку и опустил наживку в воду.
Почти сразу же кто-то схватил крючок. Я рванул лесу.
Из воды вылетел здоровенный краб, мелькнул длинными ногами в воздухе и шлепнулся обратно в море.
Честное слово, он был величиною с тарелку!
Мясо с крючка исчезло.
Я снова наживил удочку.
Не успел опустить крючок в глубину, дернуло так, что я чуть не свалился в воду. Перебирая руками, я начал вытягивать шнурок. Два-три перебора он шел свободно, потом застопорился. Я тянул вверх, тот, под камнем, изо всех сил сопротивлялся и тянул вниз. Я начал бояться, что крючок оторвется от лесы или разогнется, и слегка ослабил натяжение. В тот же момент леса побежала под скалу. Я снова натянул и почувствовал, как шнурок то подергивают, то отпускают. В те мгновенья, когда он чуть-чуть ослаблялся, я подтягивал его к себе. Наверное, крючок держал краб величиной с колесо.