Глава первая, в которой бабушка говорит стихами
Морошкину не нравилось гулять с бабушкой. Сначала они гуляли в булочной, потом в мясном магазине, а потом в прачечной. С прогулки бабушка возвращалась довольная.
— Сколько лет живут люди? — спрашивал Морошкин.
— Это уж как придётся, — говорила бабушка. — Кто много, кто мало, кому сколько положено.
— А сколько лет живут рыбы?
— Рыбы-то? Живут, пока их не выловят. Которая рыба лучше, та меньше живёт, а которая похуже, та и плавает до самой смерти, потому как никому не нужна.
Морошкин не понимал. Он слышал, что некоторые рыбы живут до ста лет. У них, наверное, вырастают седые усы и выпадают зубы, но они всё живут и живут.
— Бабушка, а у рыб зубы есть?
— Зубы! — удивлялась бабушка. — Зачем рыбе зубы?
Разговаривать с бабушкой было неинтересно. Ничего не узнаешь. Узнаешь только, что молоко полезно, спать надо ложиться рано, а шерстяные рейтузы носить до самого лета. Бабушка почему-то знала только скучные вещи.
Морошкин ждал, когда приедут мама и папа, потому что они знали много интересного и с удовольствием отвечали на вопросы Морошкина. Но мама и папа приезжали только в выходной день. Они жили в небольшом городе на другом берегу реки и строили там дома.
Дни, когда приезжали мама и папа, были чудесными. Чудеса начинались с утра. На столе, покрытая пёстрым полотенцем, появлялась кастрюля. Из неё вылезал запах сладких булочек. Он был сдобный, лёгкий, круглый и летел по комнате с невероятной быстротой. Скоро всё — и часы, и одеяло, и сам Морошкин — пахло так же, как сладкие булочки. И когда мама, ворвавшись в комнату, хватала ещё не проснувшегося Морошкина и, зарывшись лицом в его тёплую рубашку, приговаривала: «Мой сладкий», Морошкин понимал, что это запах булочек кружит маме голову.
Маленькие туфли Морошкина, как две лодочки, стояли на блестящем полу. Они готовы были отнести Морошкина к папе. Совсем не надо было двигать ногами. Надо было только стоять, а туфли сами несли его, да так быстро, что рубашка вздымалась на Морошкине парусом. Папа стоял в дверях боком. Он был такой широкий и большой, что не помещался целиком в проёме дверей.
— Вот уж сегодня, — говорил он, — мы непременно что-нибудь совершим!
«Совершим! — ликовал Морошкин. — Вот уж сегодня…»
Но, как назло, именно сегодня что-нибудь да случалось. То приходила соседка и звала в гости, то мама покупала билеты в кино, то папу просили зайти в соседнюю квартиру подержать лестницу. Он уходил и возвращался не скоро. Всегда и всем папа что-нибудь чинил. Даже погоду он мог исправить, если, конечно, очень попросить.
После папиной починки дождь шёл медленнее и выглядывало солнце. Погода устанавливалась иногда до следующего папиного приезда.
А мама пела. Не всё время, а когда её об этом просили. Если бы мама не пела, а папа ничего не умел, они сидели бы с Морошкиным, и только с ним одним. Они тогда никому не были бы нужны.
Теперь же получалось, что стоило им появиться утром у бабушки, как сбегались люди со всего дома, и Морошкин, оттеснённый от папы в дальний угол, с тоской думал: «Вот уж сегодня наверняка ничего не совершим…»
Под вечер сладкие булочки уже не пахли. Туфли не скользили сами по полу, их приходилось толкать ногами. Исправленная погода не радовала. Мама и папа собирались домой.
Морошкин сидел грустный и молчал. Опять он не узнал, сколько лет живут рыбы. И есть ли у них зубы? И зубы ли у рыбы? Или рыба у зубов? Ведь у зубов может быть рыба, может быть человек, а может и зверь. Только птица не бывает у зубов. Потому что птица пристраивается к клюву.
— До свиданья, — говорит папа. — Вот в следующее воскресенье…
Он замолкает, ему, должно быть, стыдно, что он не держит своих обещаний.
— Ладно! — говорит он. — В следующее воскресенье…
Но мама перебивает его.
— В следующее воскресенье, — говорит она, — у нас народный театр, мы будем играть новую пьесу, так что нас не ждите. Слышите, мама?
— Слышу, слышу, — говорит бабушка.
А Морошкину бабушка говорит:
— Вот и разъехались, слава богу. Вот и остались мы одни. Руки надо теперь мыть. Кефир пить. Творожком заедать. Творог очень полезный.
…Снова начинается скучная жизнь с бабушкой. И вот опять бабушка и Морошкин стоят в большом магазине.
— Бабушка, — спрашивает Морошкин, — где я был, когда меня не было?
— Двадцать пять и сорок четыре, — считает бабушка, — это будет…
— Где же я был? — спрашивает Морошкин.
— Не мешай мне считать, — говорит бабушка, — я из-за тебя сбилась со счёта.
Очередь еле движется.
Морошкин стоит тихо, не вертится и не рвётся убежать. Он думает. Неужели всю жизнь он будет жить у бабушки, пить молоко и носить тёплые рейтузы? Неужели он не встретит никого, с кем он, Морошкин, мог бы долго, не спеша разговаривать. Кто никому, кроме Морошкина, не нужен. Кто не будет срываться с места и убегать к соседям, или в магазин, или в кино, а будет всё время сидеть возле Морошкина и слушать его.
— Сорок пять да двадцать пять, — шепчет бабушка.
— Бабушка, — говорит Морошкин, — ты уже сосчитала?
— Сосчитала, ангел мой.
— Тогда скажи, сколько лет деревья живут?
— Да что ты заладил: сколько лет да сколько лет?
— А какое дерево дольше всех живёт?
— Баобаб, — сказал кто-то тонким голосом.
Морошкин оглянулся и увидел старичка с голубыми волосами. На носу у старичка блестело пенсне. Он смотрел сквозь стёкла на Морошкина и, похоже, немного улыбался.
— Что вы сказали? — переспросил Морошкин.
— Дольше всех живёт баобаб — целых пятьсот лет. Запомни, мальчик: баобаб.
Бабушка дёрнула Морошкина за руку.
— Забивают детям голову! Сами не знают чего! Дуб дольше всех и растёт, дуб-то, у которого жёлуди, помнишь, в саду с тобой собирали? Дуб и есть самый крепкий.
Но Морошкин не поверил. «Баобаб», — постарался запомнить он… «А где он растёт?» — хотел спросить Морошкин старичка, но того и след простыл. Только послышалось тонкое «тю-лас!», будто птица просвистела где-то рядом.
— Где он? Куда он делся? — спросил Морошкин у бабушки.
— Ох ты беспокойный какой! В кассу пошёл платить, вернётся.
Но старичок не вернулся. Бабушка набила покупками кошёлку, крепко взяла Морошкина за руку, и они вышли из магазина.
— Бабушка, — спросил Морошкин, — а куда деваются люди, когда они исчезают?
— Спокойно должен ты гулять, а не вопросы задавать.
Морошкин остановился. Он во все глаза смотрел на бабушку. Никогда раньше бабушка не говорила стихами.
— Ну что стоишь? На что это похоже? Мешаешь ты на улице прохожим.
Тут уж бабушка и сама остановилась.
— Фу ты! — сказала она. — Только этого ещё не хватает! Пойдём скорей, внучонок мой, пойдём скорей, скорей домой. Доктора! — позвала бабушка слабеющим голосом. — Умираю!
Какой-то человек подхватил бабушку под руку, усадил её на ступеньку магазина, и сразу же вокруг бабушки собралась толпа. Все толкались и старались протиснуться вперёд, посмотреть, что случилось. А одна женщина всё допытывалась:
— У вас сердце? Скажите, у вас сердце?
— Не видите вы разве сами, — сказала бабушка, — что говорю теперь стихами.
Слёзы побежали по бабушкиному лицу, а все люди, которые стояли вокруг, сказали разочарованно:
— Всего-то?
И все стали понемногу расходиться. Но один прохожий протиснулся сквозь толпу и сказал:
— Напрасно вы так несерьёзно относитесь к этой болезни. Случалось, что люди заболевали ею на всю жизнь. Позвольте, я послушаю больную.
Прохожий достал из кармана деревянную трубку и приложил её к бабушкиному пальто. Морошкину показалось, что этого человека он уже где-то видел.
— Ничего опасного нет, — сказал он. — Стихи прослушиваются лишь в нижней доле правого лёгкого.
— А вы откуда знаете? — удивилась бабушка.
— Я — доктор.
— На доктора вы непохожи. Обыкновенный вы прохожий.
— Я и есть Прохожий Доктор. Можете мне поверить: болезнь не заразная и скоро пройдёт.
Значит, ничего страшного не случилось. Морошкин перевёл глаза на Прохожего Доктора, увидел голубые волосы и поблёскивающие стёкла пенсне и вспомнил: этот старичок рассказывал ему про баобаб.
— Пожалуйста… — Морошкин хотел спросить у Прохожего Доктора, где растут баобабы, но в тот же момент из бабушки выскочили очередные стихи.
— Для излеченья от болезни домашний воздух мне полезней. А значит, надо нам с тобой добраться поскорей домой.
— Я вам помогу, — предложил Прохожий Доктор. — Где вы живёте?
— Живём мы с ним на Угловом. Спасибо, сами мы дойдём.
Но едва только бабушка сделала первый шаг, как вспомнила:
— Невестку надо вызвать срочно. Скажи-ка, милый, где здесь почта? Не знаю, что со мною сталось — всё в голове перемешалось.
Прохожий Доктор объяснил бабушке, как пройти на почту, блеснул стёклышками пенсне, и послышалось тоненькое «тю-лас!». Морошкин не успел и рта раскрыть — никого не было рядом. Ничего другого не оставалось, как идти с бабушкой на почту.
На почте бабушка отправила маме Морошкина телеграмму: «Немедленно приезжай причине болезни стихами».
Глава вторая, в которой находится выход из безвыходного положения
На другой день утром приехала мама. Она открыла дверь своим ключом и закричала с порога:
— Что случилось? Скорее объясните! Вы здоровы?
— Здоровы-то здоровы, да только от всего этого чтения, что вы покупаете и покупаете, от всей этой любознательности такое приключилось, что я второй уж день, поверь, стихами говорю теперь.
— А температура у вас есть? — спросила мама.
— Нет у меня температуры, дай мне какой-нибудь микстуры.
Мама порылась в аптечке и достала пузырёк.
— Это от кашля, — сказала мама. — Пить три раза в день, капли датского короля.
— По чайной ложке трижды в день мне выпить короля не лень, — сказала бабушка и опрокинула пузырёк в рот.
Морошкин замер. Теперь-то он был наверняка уверен: с бабушкой что-нибудь случится; но бабушка встряхнулась, поставила пустой пузырёк на холодильник и бодро произнесла:
— Вы оба мне сказать могли бы, живут на свете сколько рыбы?
Мама посмотрела на Морошкина, а Морошкин посмотрел на маму. Мама, наверное, решила не перечить бабушке и вежливо ответила:
— Некоторые рыбы живут очень долго, например, щука может жить до трёхсот лет.
— А не могли бы рыбы в иле услышать, как собаки выли? — сказала бабушка просто.
Мама во все глаза смотрела на бабушку.
— Какое безвыходное положение! — закричала мама. — Вы должны отдохнуть. Вы сильно переутомились. Выход один — я увезу ребёнка, а вы отдохнёте, — объяснила она бабушке.
Но Морошкин уже не хотел уезжать. Теперь-то, когда у бабушки стало интересно, его увозят отсюда.
— Нет, — сказал он. — Я не поеду.
— На ветках звёзды гнёзда свили, и ночью птицы нам светили. Свет птиц пришёл издалека, звезда же вывела птенца. — Бабушка достала клубочек с вязаньем. — Зажгутся скоро в небе птицы, а я возьмусь пока за спицы.
— А что ты будешь вязать, бабушка? — спросил Морошкин.
— Из шерсти белой с шерстью синей могу связать я шарф дельфиний, цвет красный стоит взять мне в руки, и я свяжу чепец для щуки.
Пока Морошкин разговаривал с бабушкой, мама, раскрыв чемодан, бросала туда все вещи Морошкина: его игрушки, кофточки и книжки. Она время от времени всплёскивала руками и приговаривала:
— Какая неприятность! Какое несчастье!
Но бабушка, как видно, совершенно освоилась со своей болезнью и шпарила стихами почём зря. Она больше не плакала, а была, наоборот, очень довольна.
И Морошкин был доволен тоже.
— Бабушка! — восклицал он. — А рейтузы ты дельфину свяжешь?
Мама схватила Морошкина за руку и зашептала:
— Бабушка больна, не беспокой её.
— Пока я говорю стихами, — обратилась бабушка к маме, — пускай живёт ребёнок с вами.
— Конечно, конечно, — засуетилась мама. — Именно поэтому я и собираю вещи. Наш сын теперь будет жить с нами.
— Давно пора! — буркнула бабушка под нос, почему-то не в рифму. Но тут же поправилась: — Ребёнку, повторю опять, не бабушка нужна, а мать.
— Бабушка, — сказал Морошкин, — я не хочу уезжать. Я хочу посмотреть дельфина в шарфе.
— Ах ты ангел мой! — сказала бабушка и заплакала. — Дай я тебя поцелую.
А мама сказала бабушке:
— У вас сильное переутомление. Этим и объясняется вся ваша болезнь.
— Может, и так, — сказала бабушка. — Я говорить стихами стала лишь потому, что я устала. И чувствую я, верь не верь, мне надо отдохнуть теперь.
— Ты теперь будешь ходить в детский садик, — сказала мама Морошкину, — а бабушка тем временем подлечится немного и приедет к нам, как только выздоровеет.
Здоровая бабушка была Морошкину неинтересна, и он попросил:
— Можно я останусь здесь хотя бы на день?
— Что ты! — сказала мама. — Ты же видишь, как бабушке плохо.
Но разве бабушке было плохо? Она сидела на маленьком стульчике, и быстро, быстро ходили спицы у неё в руках. Шарф для дельфина рос на глазах. На шарфе были белые и синие полоски, как на морской тельняшке. Бабушка бормотала что-то под нос и улыбалась. Как видно, она была довольна шарфом.
— Всё! — сказала мама. — Я всё собрала. Мы уезжаем. Выздоравливайте, пожалуйста, и пейте лекарство.
Мама подхватила Морошкина и выбежала на лестницу.
Мама бежала по улице с Морошкиным под мышкой. В другой руке у неё был чемодан. Она бежала так, как будто болезнь неслась за ними и вот-вот могла их догнать. Наконец мама остановилась, поставила Морошкина на землю и села на чемодан.
— Скажи, пожалуйста, что-нибудь, — попросила она Морошкина.
— Что сказать? — спросил Морошкин.
— Всё равно, — сказала мама. — Я хочу убедиться, что ты не заразился.
— Эта болезнь не заразная.
— Откуда ты знаешь? — спросила мама.
— Так сказал Прохожий Доктор.
— Что это ещё за доктор? — удивилась мама.
— Не знаю, — пожал плечами Морошкин. — Наверное, Доктор, который проходит мимо, когда что-нибудь случается.
Мама взяла Морошкина за подбородок, оглядела его внимательно, потрогала ему лоб и спросила:
— Головка не болит? Поехали скорее домой!
Глава третья, в которой появляются Настя, Яшка и Боря
«Тю-лас! Тю-лас!»
Морошкин открыл глаза и увидел синицу. Она прыгала по подоконнику и звала: «Тю-лас!»
Морошкин сел и подумал: «Что же такое „тю-лас“?» Прохожий ли Доктор научил синицу этому слову или синица научила Прохожего Доктора?
— Одевайся, одевайся, — весело закричала мама из кухни. — Мы опаздываем в детский садик. Он здесь, в соседнем доме.
В детском саду медицинская сестра спросила маму: