Робинзон приглядел в лесу колоду очень твердой породы. Он обтесал ее снаружи топором, чтобы придать большую легкость и правильность формы, а потом частью выдолбил, частью выжег внутри. Пестик обтесал и потом сгладил из так называемого железного дерева.
А сито из чего? Долго ему казалось, что тут уже ничего не придумаешь? Наконец, он вспомнил, что где-то засунуты у него несколько шейных матросских платков из грубой кисеи. Вот и сито готово, стоило только натянуть на обод. Теперь очередь была за печью. С тех пор как Робинзон научился обжигать глину, он сделал себе род очага из больших выжженных кирпичей. Теперь он приготовил несколько сосудов, — вроде больших блюд с прямыми и довольно высокими стенками. Никогда не задумывался он на родине, что кусок хлеба, который он привычно отправлял в рот, брал столько труда и проходил через столько превращений.
Наконец, наступил торжественный момент: часть зерна была истолчена, просеяна, и у него в руках была мука.
Робинзон замесил тесто, наделал небольших, круглых булочек. На очаге уже горел хороший огонь. Когда он прогорел, надо было отгрести угли, положить булочки на очаг, прикрыть блюдом и засыпать сверху жаром. Робинзон смеялся от радости, когда через несколько времени снял блюдо и увидел румяные, аппетитные хлебцы. Как напомнили они ему родину! Когда на его столе впервые был положен хлеб, шалаш его стал словно похожим на родной дом. Вот уж подлинно был это хлеб, добытый трудами рук своих, и он ел заработанное им! И вкусен же он ему показался, вкуснее не едал он никогда в жизни. В честь такого события он сделал торжественный обед, сбегал за фруктами, сварил суп из черепахи и устроил пир для себя. Дружка и Поля.
Хлеб все одобрили, всем пришелся он по вкусу.
Рис. 11. Робинзон обедает в кругу своей семьи.
Шел уж третий год его пребывания на острове, и приобретение хлеба было одним из важнейших дел его жизни здесь.
Казалась, никакая опасность не грозила Робинзону в его налаженной жизни, в безопасном и удобном жилище. Но никто не знает завтрашнего дня. Мирно трудился Робинзон на другой день, очищая зерна во дворике своей усадьбы, как вдруг был испуган страшным треском. Внезапно, без всякой видимой причины, обрушились деревянные подпорки, устроенные им в кладовой для предохранения осыпания потолка. Робинзон вскочил на ноги, ожидая, чем кончится обвал.
Вдруг с ужасом он почувствовал, что земля колеблется под ним, словно он стоит на палубе корабля.
— Землетрясение! — мелькнуло у него в голове. Дружок с визгом бросился ему в ноги. Вот-вот обрушится скала и раздавит их, как червяков. Он бросился к лестнице, перетащил собаку, и вмиг был уж на морском берегу. Ветра не было, но по морю ходили огромные, беспорядочные валы, из леса доносился испуганный птичий крик. Куда бежать?
Три толчка, один за другим, свалили его с ног.
Он видел, как от одной скалы, нависшей над морем, с грохотом откололась вершина и обрушилась в воду.
Робинзон слыхивал про землетрясения, но никогда не испытывал их и теперь был подавлен страхом и тягостным чувством совершенной беспомощности. Он почти лишился чувств от головокружения. Страшная мысль привела его в себя.
А что если обвалами совершенно уничтожена его пещера и завалены его вещи? Что если похоронены его оружие, провизия, его хлеб?.. Он не решался встать и попробовать проникнуть домой, он не знал, что предпринять. Между тем, совершенно черные тучи заволокли небо, потемнело, как ночью, разразилась страшная гроза. Море, казалось, готово было хлынуть на берег и затопить все. Картина была так страшна, что Робинзон невольно закрыл глаза и заткнул уши руками, ему казалось, что пришел конец, и он умирает. Хлынувший дождь привел его несколько в себя. Дружок жался к нему, весь дрожа. Надо было куда-нибудь укрыться, колебания земли прекратились. Робинзон, как мог, поспешно взобрался на свою горку и проник во двор. Он не стал разглядывать следов разрушенья, пещера была цела, он бросился туда, как загнанный зверь, и упал на матрас в углу, спрятав лицо руками.
Его охватило полнейшее равнодушие, он лежал в каком-то забытьи. Иногда приходило в голову, что новый толчок мог бы обрушить камни над его головой, но не было ни силы, ни охоты двинуться. Смерть так смерть, будь, что будет, ему все равно…
Мало-по-малу буря утихла, стал слышен только ровный шум дождя, под этот звук Робинзон незаметно крепко уснул. Когда он проснулся утром, солнце было уж высоко и мирно сияло, как ни в чем не бывало. Робинзон бросился осматривать свои владения. В кладовой передние подпорки были сломаны, и вход с одной стороны засыпан землей, но дальше, по-видимому, все было цело, только вещи силой толчка сброшены на землю и лежали беспорядочной кучей. Палатка была расшатана бурей и несколько полотнищ оторвано, дверь была размыта ливнем и несколько кольев ограды подмыто водой. Все это были пустяки, но вставал важный вопрос: если остров подвержен землетрясениям, то не опасно ли жить в гористой части его? Не лучше ли перенести свое жилище в долину? Но как укрепиться там? Каких огромных и тяжелых трудов будет, стоить снова устройство ограды, палатки, кладовой? Да и как сделать их такими прочными и надежными, как его пещера? Но, с другой стороны, какая ужасная смерть — быть раздавленным в своем жилище… Несколько дней, чиня и поправляя беды, наделанные бурей, все думал он о том же, прикидывая и так и этак, по ночам то и дело просыпался в испуге, прислушиваясь к тому, что делалось снаружи. Но все было тихо, в природе шла обычная жизнь.
Понемногу Робинзон успокаивался и наконец махнул рукой: будь, что будет! Не погиб же он этот раз! Может быть, землетрясение и не повторится больше, а слишком многого он лишался, покинув свое жилище, такое удобное, уже любимое и стоившее ему таких трудов. И он ограничился тем, что привел все у себя в полнейший порядок и снова взялся за работу.
Один убыток, сначала в страхе незамеченный, нанесла ему буря: пропал бесследно попугай Поль. По всей вероятности, напуганный землетрясением, он улетел в лес, а потом не захотел возвращаться. Робинзон очень пожалел милую птицу, ставшую уже такой ручной, что можно было ее свободно пускать летать, бравшую корм из рук и любившую сидеть на его плече.
Раз возвращался он с охоты домой, задумчиво шел он один, даже Дружка не было с ним, и вдруг совершенно отчетливо услышал голос, сказавший над ним:
— Бедный Робинзон!
Он так вздрогнул, что ружье выпало из его рук.
Растерянно оглянулся он кругом, думая, что ему почудилось. И вдруг снова услышал: «Бедный Робинзон!» — и с дерева слетел Поль, уселся на его плечо и, прижимаясь ласково головкой к его щеке, все повторял:
— Бедный, бедный Робинзон!
Раньше он не говорил ни слова, а теперь, после разлуки, вероятно, от радости, он вдруг вспомнил старые уроки. Робинзон был вне себя от восторга: он целовал Поля в зеленую головку, гладил по спинке и наслушаться не мог его искусства; так отрадно было после стольких лег слышать человеческую речь, даже от птицы. Конечно, Поль был водворен на старое место и с тех пор стал делать быстрые успехи, так что учитель нахвалиться не мог понятливым учеником.
Каждый вечер, возвращаясь домой, Робинзон уж знал, что будет встречен картавым голоском:
— Где ты был, бедный друг? Ты устал, Робинзон?
А у него и действительно это время прибавилась новая работа: все платье его пришло в полную ветхость. Как ни чинил он его, как ни затягивал он дыр, все расползалось снова. Оставалось только несколько рубашек, захваченных с корабля.
Конечно, климат бы позволил ходить и совсем без одежды, но Робинзону этого не хотелось по многим причинам.
Во-первых, ему неприятно было видеть себя голым: это слишком уподобляло бы его дикарю. Во-вторых, без одежды его тело стало бы беззащитно перед укусами москитов, которых в некоторые времена года бывало очень много, и, в-третьих, одежда служила защитой от жгучих солнечных лучей. Несколько раз уж платился Робинзон ожогами до пузырей, когда случайно попадал на солнце раздетый.
Шапка нужна была прежде всего, с открытой головой на солнце нельзя было выходить.
Но из чего сделать все нужные вещи? Ведь нечего было и думать самому выделать какую-нибудь ткань. Обувь тоже давно вся износилась, и он приладил себе род сандалий из кожи козы, чтобы защитить ступни от порезов. Не сделать ли и все остальное из козьих шкурок? Их было запасено довольно, Робинзон, охотясь на коз, жалел выбрасывать шкурки и, очистив от мяса, высушивал на солнце. Сперва они выходили слишком жесткими, но потом он выучился убирать их во-время, разминать руками, слегка смазывать жиром, и шкурки стали очень хороши. Этого материала было довольно у него под руками, и Робинзон взялся за работу.
Начал с шапки, которую сделал высоким колпаком, мехом наружу. Нельзя сказать, чтоб она вышла очень красивой, но голову и шею защищала отлично от солнечных лучей. Потруднее было сделать штаны и куртку. Никогда в жизни не занимался он шитьем и долго не понимал, какой формы надо выкроить кусок, чтоб получилось подобие одежды. Наконец, сшил что-то вроде мешка, с разрезом посредине — вместо куртки; из другого мешка, прошитого вдоль — штаны. Их он сделал до колен, да и куртку короткую, потому что от холода защиты не требовалось. Работа была скучная и кропотливая, сидеть согнувшись подолгу надоедало и было утомительно, и Робинзон был рад-радешенек, когда все-таки довел дело до конца и мог нарядиться в новый костюм. От солнца он защищал его отлично, самый сильный дождь тоже должен был стекать по нему, не промачивая нисколько, одежда была хоть куда! Хоть бы полюбоваться на себя! Интересно видеть себя таким франтом. Он пошел к своей бухточке, дело шло к вечеру, и вода была гладка, как зеркало. Это-то и было на руку Робинзону. Он забрался на камень, наклонился и долго любовался на свое отражение.
— Ай да красавец! Вот хорош! Не то зверь, не то человек! Люди, пожалуй, и не признали бы своего брата!
Как никак, а опасность остаться без одежды совершенно миновала.
Для отдыха задумал Робинзон предпринять большую прогулку, пройти весь остров поперек и выйти на морской берег с противоположной стороны. Давно любопытно ему было посмотреть — что же там? С горы он видел только смутные очертания берега: все-таки было слишком далеко, чтоб разобрать что-нибудь.
И вот он начал приготовляться к пути: в семенную корзину наложил своих любимых булочек, изюму, немного сушеного мяса на всякий случай. Ружье было с собой, так что дичи всегда можно было покушать сколько угодно. Прихватил топорик, хороший запас дроби, пуль и пороха, и на другой день, рано утром, чтоб пройти часть пути до зноя, кликнул Дружка и вышел из своего дома.
По знакомой уж дороге, не спеша, любуясь на окрестности, добрался он к вечеру до своей «дачи». Давно не приходилось ему бывать здесь, последний раз он собирал тут виноград перед дождями, а теперь они уж недавно миновали, и в природе была словно весна: распускались новые цветы, все было свежо и благоуханно. Каково же было его удивление, когда он подошел к своему шалашу: ограда его, сделанная из кольев, вся проросла, пустила молодые, тонкие веточки сверху, и теперь это уж были не мертвые колья, а ряд тесно насаженных деревцов. Робинзон видел, что когда они разрастутся еще, то сделают ограду окончательно непроходимой, да к тому же будут давать приятную тень. Так что он остался очень доволен работой природы. Даже для того, чтобы проникнуть в шалаш самому, ему пришлось прорубить промежуток.
Переночевав в шалаше, рано утром Робинзон пошел дальше. Он помнил направление, которого должен был держаться, чтоб выйти на берег и, действительно, через несколько времени услышал шум морского прибоя, а там, сквозь ветви деревьев, блеснули скоро синие воды моря, и он увидел его безбрежный простор. Нет, не безбрежный! — воздух был еще по утреннему чист и прозрачен, и Робинзон внезапно увидел на горизонте темную полоску земли.
У него даже ноги задрожали от волнения и без сил опустился он на песок. Пристально стал он вглядываться, ему казалось, что глаза обманули его и темная полоска померещилась на мгновение. Но нет, она все там же, совершенно ясно видит он ее далекие очертания! Миль сорок было до нее, если не больше, но все-таки, значит, есть земля вблизи, а на ней люди. Но почему же никто не приезжал никогда на его остров? Почему на всей морской глади не видно ни одного паруса? Может быть, это такой же пустынный остров, как его, необитаемый ни одним человеком? Ведь если б это были владения европейцев, какая-нибудь испанская колония, то не может быть, чтоб за столько лет ни один корабль не показался в его водах, ни один человек не высадился на его берег. Нет, скорее это часть караибского побережья Южной Америки, обитаемая дикарями-людоедами, и тогда, наоборот, счастье для него, что они не приезжают сюда. Ничего нельзя было узнать!
Совсем взволнованный, решил он продолжать свое путешествие. Какие-то еще неожиданности найдет он на своем острове?
И он пошел дальше. Все подтверждало его мысль, что для своего поселения он выбрал, нечаянно, самую некрасивую часть острова. Здесь тянулись все время чудные леса, роскошные луга спускались пологими скатами к светлым ручьям, вытекавшим, вероятно, из гористой части острова, до которой он еще не дошел. Весеннее время года еще более скрашивало все множеством пестрых цветов, придавая местности волшебный по красоте вид.
Новые животные попадались ему: небольшие хищники, вроде лисиц, не раз любопытно выглядывали на него блестящими глазами из-под кустов, и только приближение Дружка заставляло их удаляться, злобно щелкая зубами. Робинзон не стал стрелять в них: в пищу они не годились, а убивать бесцельно он не хотел.
На лугах спугивал он во множестве зайцев или каких-то сородичей их, множество птиц, всевозможных пород и величин, кружилось и летало вокруг, воздух был полон их пением и щебетанием. Соперничая с ними в красоте, огромные бабочки вились над цветами, сами похожие на цветы. Робинзон не знал, куда и глядеть.
Не спеша, подвигался он вперед, кружил, возвращался, чтоб снова полюбоваться понравившимся местом. Когда уставал, выбирал хорошее местечко, разводил костер и жарил на углях дичь, которую успевал подстрелить к тому времени. К вечеру он всегда сильно уставал, спал либо на дереве, или устраивал на скорую руку ограду из кольев: он втыкал их один около другого от дерева до дерева, а так как крупных хищников на острове, видимо, не водилось, то эта охрана была достаточна, и ни разу не один зверь не потревожил путника.
Через несколько дней Робинзон снова вышел на новую часть морского берега. Местность тут была скалистая, и каменные уступы круто обрывались в воду.
Прежде всего Робинзон стал пристально смотреть вдаль, но как ни напрягал он зрения, кроме рядов уходящих волн, ничего не было видно. Зато на берегу кипела жизнь. Уродливые черепахи, словно круглые камни, грелись на солнце на пологих местах, а все скалы кишели птицами. Когда Робинзон попробовал раз выстрелить, поднялись целые тучи их с оглушительным криком. Тут были еще невиданные им породы пингвинов, он знал, что они вьют гнезда в расселинах скал. Действительно, поднявшись на некоторую высоту, он нашел эти гнезда во множестве. Видимо, был период носки яиц, потому что в каждом гнезде было по несколько штук, и Робинзон набил ими карманы. На вкус они очень понравились ему, и ужин вышел хоть куда.
Дальше тянулись горы, среди которых далеко выступала одна вершина. Уж издали заметил Робинзон стада коз, ловко пробирающихся по скалистым высотам. Они прыгали через провалы и с большой быстротой исчезали, когда он хотел приблизиться к ним.
Но стрелять в них и не входило в его расчеты, потому что нести с собой такую крупную дичь было затруднительно, да и незачем, потому что пищи и так было изобилие.
Наконец, Робинзон нашел, что пора возвращаться. Он воткнул на берегу высокий шест, чтобы заметить место, и решил в следующей раз притти туда с другой стороны, а теперь попробовать вернуться другой дорогой.
«Остров так невелик, что заблудиться на нем нельзя! — думал он. — В крайнем случае, взберусь на горку и посмотрю, куда итти».