В тот день я всё время о чём-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… «Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, — рассуждал я. — Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!»
С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.
Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно. А в того, кто налетел на меня, врезался ещё кто-то… Всё произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.
Я смотрел вперёд, сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. «Значит, та самая… которая в город. На которую мы спешим!» Я не успел ещё как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.
О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга…
Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука её дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне! Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.
В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!
— Идут… — сказала Наташа. — Я их утром по радио проверяла.
Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам. Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!
— Бывает, что электрички приходят раньше, — сказал я. — Особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа! Ну, на минуту, другую…
— Так что ж это было? — тоскливо вскрикнул Покойник. — Как тогда со скелетом? Галлюцинация?
— Не умничай, — сказал я. — Разберёмся. Сегодня у нас…
Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что её кто-то опередит, подсказала:
— Воскресенье!
— Стало быть…
— Выходной день! — подсказала Миронова.
Я медленно рассуждал:
— А в выходные дни бывают…
— Дополнительные поезда! — поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.
— Вот именно! — согласился я. — Это был дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придёт. Я видел расписание… На станцию!
Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.
Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Всё-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы: желание моё сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами: «ежедневно», «по воскресеньям», «далее со всеми остановками»… Щит был разделён на две половины: «В город» — «Из города».
Я забегал глазами по расписанию.
— Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!
— Это из города, — раздался за моей спиной тихий Наташин голос.
— Как? Разве? Не может быть! — Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.
— А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…
— Разве? Не может быть! Как же так?
— Следующая будет через четыре часа, — сказала Наташа. — По этой ветке поезда ходят не часто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть… когда мы приехали…
«Как же это могло получиться?! — думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. — Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить её просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: поспешишь — людей насмешишь!»
Но никто не смеялся.
— Мы доберёмся до дому не раньше одиннадцати, — сказала Наташа. — А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет. Не представляю… Как же так, Алик?
— Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, — сказал тот самый Покойник, который ещё недавно прощался с жизнью в подвале. — Мы бы поторопились.
Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всём виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошёл к щиту со словами «Не подходить!» и отбросил его). Забыли, что я, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы ещё неизвестно сколько держал нас в страшном плену.
Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоём поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.
Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка, моя случайная утренняя ошибка, сразу как бы перечеркнула всё. Теперь помнили только о ней. Ощущение чёрной несправедливости больно ранило моё сердце… Но я не показал виду, что ранен!
О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. «Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!» — учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу. И Костя не пригласил.
Расследование ещё не было завершено. Мотивы преступления ещё не были выяснены. «Зачем? Зачем Глебу понадобилось…» Этот вопрос жестоко терзал меня. И всё же я не подал виду, что Глеб хоть в чём-нибудь виноват. Хотя делить вину на двоих всегда легче, чем принимать её всю на себя! Глеб был рядом и, казалось, просил: «Поручи! Поручи мне что-нибудь трудное!» Он хотел искупить…
Наташа стояла возле окошка кассы и смотрела на расписание, будто всё ещё проверяла, надеялась… Выражение её лица было таким, что капли дождя на щеках можно было принять за слёзы. Решимость вновь овладела мною: «Я должен тут же, не отходя от кассы, что-то придумать! И осушить эти капли! И вернуть улыбку её лицу! Да, я обязан. Тогда и она и все остальные снова увидят во мне спасителя: люди помнят о последнем поступке».
И тут… Идея как яркая молния сверкнула в моём мозгу. Но никто не заметил, потому что это было в мозгу…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой слышится крик из подвала
— У вас тут есть почта? — спросил я Глеба.
— За станцией, недалеко. По ту сторону… — торопливо и старательно, как Миронова, объяснил Глеб: ему хотелось, чтобы я позабыл о его тёмном прошлом!
— Там есть телефонная будка? — спросил я, — Для междугородных переговоров?
— Одна будка есть…
— Нам хватит одной! — крикнул я так громко и радостно, что все подбежали к нам.
— Я знал, что ты придумаешь… Что ты найдёшь выход! Такой у тебя талант! — сказал Принц Датский, который продолжал ценить чужие таланты.
— Сейчас мы помчимся на почту, чтоб спасти Наташину маму и вообще всех наших родителей. Позвоним и скажем, что всё в порядке: задержались, но к ночи будем! Глеб укажет дорогу.
— Это великое дело! — сказал Принц, протягивая свои длинные руки, чтобы обнять меня. — И как всё великое, так ясно и просто: позвонить, успокоить. Это находка!
К чужим находкам он тоже относился с большим уважением.
Снова все посмотрели на меня с плохо скрываемым восхищением: люди помнят о последнем поступке.
Вдруг Принц помрачнел.
— Что случилось? — спросил я.
— Совсем забыл: у нас дома нет телефона… Но ничего. Мои родители, к счастью, здоровы.
И всё-таки я погрузился в раздумье. Но ненадолго! Когда я начинаю что-нибудь изобретать, возникает настоящая цепная реакция: одна идея цепляется за другую. Так было и в тот раз. Я поднялся на цыпочки и обнял благородного Принца:
— Дашь мне свой адрес! Я продиктую его старшему брату Косте, а он сбегает и успокоит твоих родителей.
В том, что у Наташи есть телефон, я не сомневался. Я это просто знал. Иногда я набирал её номер и, если она подходила, молча дышал в трубку. «Что вы там дышите?» — сказала она однажды. С тех пор я перестал дышать.
— Веди нас, Сусанин! — обращаясь к Глебу, торжественно произнёс Покойник.
Я бросил на Глеба мимолётный, но острый взгляд; сам того не подозревая, Покойник попал в точку: утром Глеб, как Сусанин, сбивал нас с пути. Только Сусанин поступал так с врагами, а Глеб со своими друзьями. В этом была принципиальная разница!
Мы побежали за Глебом. Почему мы спешили, трудно было сказать: до следующей электрички оставалось ещё много часов. Просто мы в тот день привыкли бегать, будто нас всё время настигала погоня. Но погони, к сожалению, не было!
А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью. То тут, то там виднелись лужи, в которые мы безошибочно попадали. Грязь напоминала густую серую кашу, которая аппетитно чавкала под ногами. Дождь всё усиливался, приятно освежая в пути. Деревья ласково протягивали нам свои кривые чёрные руки…
Глеб бежал впереди всех. И не только потому, что мы не знали дороги: он по-прежнему очень старался.
— Во-он там! — на ходу крикнул Глеб, указывая на одноэтажный домик, над которым была синяя, с белыми буквами, вывеска: «Почта. Телеграф. Телефон».
«Ещё немного, — мечтал я, — и Наташа войдёт в будку, из которой всё бывает слышно. И я уловлю слова: „Мамочка, не волнуйся!“ Потом она выйдет и бросит на меня мимолётный, но благодарный взгляд. А потом и мы будем звонить… Денег хватит: ведь родители дали „на всякий случай“, а в подвале тратить их было не на что!»
Окна домика звали, манили меня к себе так сильно, что я обогнал Глеба. Эти окна казались мне близкими и родными до той минуты, пока я не увидел, что они с внутренней стороны плотно закрыты ставнями.
Я сразу немного отстал, и Глеб достиг домика первым. Но он не взбежал на крыльцо, а уступил мне дорогу. Я взбежал, дёрнул за ручку, которая оказалась холодной и мокрой. А дверь оказалась закрытой.
«Выходной день — воскресенье», — прочитал я на облезлой табличке.
О, какие печальные сюрпризы подсовывает нам жизнь!
Все смотрели на меня. В глазах не было и тени недавнего восхищения. Я был на крыльце, а чуть пониже стояли пятеро моих друзей — в пустом посёлке, на мокрой земле, под дождём, возле закрытой почты. И они снова считали, что я виноват: если бы я утром не перепутал, они бы сейчас ехали в тёплом вагоне к своим мамам и папам. Я перепутал… Это вновь стало для них моим последним поступком. А о том, что, если б не я, они бы все сидели в подвале, никто уже и не помнил!
Так я думал, пока не заметил в глазах у Наташи нечто иное. Я увидел в них ожидание и надежду. Как это было уже не раз в тот день. Она ещё надеялась на меня!
И вновь началась цепная реакция: идеи одна за другой полезли мне в голову!
— А если добежать до соседней станции? Это далеко?
— Полчаса бега, — ответил Глеб. — Но районная почта здесь… А там нету будок…
— Воскресенье — для всех воскресенье! — мрачно изрёк Покойник. — Ты думаешь, там уже начался понедельник?
— Зачем же так? — неожиданно оборвал его Принц. — Зачем говорить под руку?
— Ну, если он будет думать рукой, наши родители обречены!
— Покойник, не трогай Алика! — сказал Принц Датский так же грозно, как говорил раньше мне: «Не трогай Покойника!»
В его груди билось честное, благородное сердце!
Поддержка вдохновила меня:
— А куда ты, Глеб, вчера звонил по междугородной? Чтобы предупредить Племянника… Ну, о том самом… о чём, ты знаешь. Куда ты звонил?
— На дачу.
— Значит, там есть телефон?
— Да. Его дедушке… Он выступал на телефонной станции, и ему… Там даже табличка… На аппарате… «Гл. Бородаеву от благодарных читателей…»
— По этому телефону ты, Наташа, и позвонишь! — провозгласил я с крыльца, словно с трибуны. — А потом, если останется время, и мы позвоним.
— Нет… — сказал Глеб. — Ты не знаешь Григория. Он не позволит… Раз мы его…
Глеб ещё не знал главного — он не читал моей надписи на столе: «Племянник! Передай привет своей тёте!» А если Племянник, в отличие от Глеба, уже прочитал эти слова? Тогда он и подавно не пустит нас к телефону! А то ещё и загонит обратно в подвал… Встречаться с ним страшно!
Так я думал, а вслух сказал:
— Что нам Племянник! Шестеро одного…
— Не ждут! — подсказала Миронова. И первый раз в жизни, подсказывая, не угадала.
— Не боятся! — поправил я её. И повторил: — Шестеро одного не должны бояться!
— Ты не знаешь Григория, — опять сказал Глеб. — Он же сидел… А мы не сидели… Нам не справиться…
— Посмотрим! — воскликнул я. Но по-прежнему стоял на крыльце: торопиться на «старую дачу» как-то не очень хотелось.
На выручку мне пришла цепная реакция: новая идея ярко вспыхнула средь рано спустившихся сумерек!
— Он нас пальцем не тронет!
— Пальцем, конечно, — заныл Покойник. — А ты видел, какой у него кулак?
— Не видел! И ни один из вас не увидит, — сказал я уверенно. — И самого Племянника вы не увидите!
— Разве это возможно? — продолжал сомневаться Покойник.
— Возможно!
— Разве Племянник исчез? Испарился? — От страха Покойник опять стал изъясняться вопросами.
— Когда вы войдёте в дачу, она будет пуста, — сказал я. — Вы верите мне?
— Верим, — сказала Наташа.
Это было мне скромной наградой.
— Бежим! — крикнул я.
И все опять побежали.
Если бы кто-нибудь в тот день наблюдал за нашими передвижениями со стороны, он бы решил, что происходит нечто весьма странное и подозрительное. Сперва мы мчались от дачи к лесу. Остановились, помахали руками вокруг Покойника и снова помчались. Потом остановились на платформе, снова помахали, посовещались и, обдавая друг друга брызгами грязи, устремились к почте. Опять остановились, опять помахали, посовещались и со всех ног помчались обратно к даче… Теперь уж я всё время бежал впереди, как вожак, который обязательно есть в любой стае — птичьей, собачьей и всякой другой. Мне не нужна была теперь помощь Глеба: я сам знал дорогу.
По пути к даче мы несколько раз отдыхали. Каждый по-своему. Покойник сразу бухался на пень или на скамейку и дышал всеми частями своего тела: носом, ртом, животом и плечами. Принц Датский ходил, по-спортивному высоко поднимая ноги, вскидывая и опуская руки, глубоко и ровно дыша. Глеб начинал прогуливаться где-нибудь подальше от меня: он избегал моих глаз и вопросов. Казалось, он хотел, чтоб я позабыл о его существовании. И о расследовании, которое всё ещё не было закончено: у меня не хватало времени! Внезапно он поворачивал голову, словно за деревьями и за кустами его настигали мои мучительные сомнения: «Зачем ты, Глеб, это сделал? Зачем?!»
Миронова, с трудом переводя дыхание, всё же поднимала руки и спрашивала: «Надо отдыхать?», давая понять, что, если потребуется, если будет отдано распоряжение, она тут же, без остановки помчится дальше.
Но, в общем-то, у всех вид был потный, взъерошенный. Даже я еле заметным движением стирал со лба капли усталости. И только Наташе усталость была к лицу. Лишь по лёгкому, едва проступавшему румянцу да по блеску больших серых глаз, которые меня ослепляли, можно было догадаться, что она немного утомлена. Я был уверен, что не существует в жизни таких положений, которые бы застали Наташу врасплох и могли бы ей повредить. Всё ей было к лицу, и от этого мне становилось страшно…