— Ну да, ведь дочь цыганского барона не крадёт, — подтрунил над девчонкой Глеб.
Его слова задели цыганку. Она по привычке сжала кулаки и воинственно подступила к нему Её зрачки, подобно стали кинжала, гневно сверкнули в лунном свете.
— Лошадь — не вещь. Что ты смыслишь, раз говоришь? Тебе надо, не мне! — выкрикнула она.
— Ты что, шуток не понимаешь? — спросил Глеб, отступая перед её яростью.
— Не надо мне твоих шуток. Хочешь к Варге — поехали.
Она ловко вскочила на коня. Глеб хотел последовать её примеру, но только сейчас заметил, что лошади неосёдланы.
— Как же ехать без седла и уздечки? — опешил он.
Видя замешательство мальчика, цыганка хихикнула и легонько тронула бока коня босыми пятками. Белолобый, пританцовывая, переступил с ноги на ногу.
— Не можешь? А за мной, если позову, конь пойдёт куда угодно. Это его воля и моя. А вот упряжь увести нельзя. Её можно только украсть, — рассмеялась Марика. Поддразнивая Глеба, она гарцевала на коне, будто слилась с ним, и уздечка была излишней. Теперь пришла очередь Глеба рассердиться. Маленькая дикарка открыто издевалась над ним. Но он никому не позволял смеяться над собой. Мальчик обошёл коня, примериваясь, как вскочить на него без стремян.
— Не бойся, — подбодрила его Марика.
— С чего ты взяла, что я боюсь? — сердито буркнул Глеб, изловчился, прыгнул на коня, но не сумел перекинуть ногу и завис поперёк спины.
Лошадь тронулась с места. Глеб почувствовал, что соскальзывает, и вцепился в гриву. Марика скомандовала что-то на своём языке. Конь под Глебом остановился, и наездник едва не упал под копыта, но девчонка подоспела вовремя. Она перегнулась со своего скакуна и, изо всех сил ухватив Глеба, помогла ему взобраться и сесть верхом. Приступ злости, заглушив росток благодарности, охватил мальчика. Румянец позора жёг его щёки. Какая-то цыганка заставила его, наследника престола, испытать унижение и беспомощным кулём болтаться поперёк коня. Стиснув зубы, Глеб готов был парировать её насмешки, но Марика неожиданно участливо произнесла:
— Ты привыкнешь. Сначала трудно. Но без седла лучше коня понимаешь. Обними его, вот так.
Она склонилась к коню и, слившись с ним, слегка пришпорила его голыми пятками. Глеб последовал примеру Марики. Конь послушно двинулся вперёд. Мальчик судорожно вцепился в гриву, боясь свалиться на землю. Конь чувствовал напряжение всадника и тоже напрягся, как струна. Марика ехала рядом, ласково подбадривая то всадника, то скакуна. Постепенно мальчик освоился и даже стал находить удовольствие в том, что чувствовал под собой живое тепло коня, а не жёсткое седло. Это было новое, неиспытанное прежде ощущение единения с лошадью.
Мыльный пузырь злости давно лопнул. Дети выехали из города. Крошево звёзд было щедро разбросано по небу. Серебряное море степи, словно вышитое гладью ковыля, застыло в ночном штиле. В отдалении тёмным пятном, как обломки кораблекрушения, громоздились кибитки.
Марика спрыгнула с коня и дала Глебу знак сделать то же самое. Он спешился. Ловко спутав ноги лошадей, девочка пустила их в цыганский табун.
— Пускай подождут нас здесь, — сказала она, любовно похлопывая белолобого.
— А что, если Варга уже спит? — забеспокоился Глеб.
— Она никогда не спит, — отрезала Марика.
Прячась за кибитками, дети обогнули догорающий костёр, возле которого, завернувшись в одеяла, отдыхали цыгане. Только одна старуха, сморщенная, как сухой сучок, сидела перед тлеющими углями. В отблесках умирающего огня её смуглое лицо напоминало растрескавшуюся кору старого дерева. Она сидела неподвижно, как деревянный идол, отрешённо уставившись на игру света на головешках. Только кольца дыма, поднимающиеся из длинной глиняной трубки, говорили о том, что она не изваяние.
Марика молча стояла, не обнаруживая своего присутствия. Глеб тоже ждал, когда Варга заметит их. Но та, погружённая в свои мысли, витала где-то далеко. Внезапный вопрос старухи застал мальчика врасплох.
— Зачем он здесь?
Варга не пошевелилась, продолжая глядеть в другую сторону, и для Глеба осталось загадкой, как она умудрилась увидеть или, скорее, почувствовать их присутствие.
— Он вступился за меня и поделился хлебом, — ответила Марика на вопрос старухи.
— Чего он хочет?
— Чтобы ты помогла избавиться от колдовства.
— Скажи ему, что он напрасно пришёл. Моя сила не для людей чужого племени.
— Но в нём есть цыганская кровь, — пылко заверила девочка.
— Цыганская кровь?
Варга впервые оторвалась от созерцания головешек, мельком глянула на Глеба, а потом уставилась на Марику, ожидая объяснений.
— Вот. — Марика схватила Глеба за рукав, поспешно подтащив к старухе, знаком приказала показать запястье и сама вскинула руку. Оборки на широком рукаве упали, обнажив едва затянувшийся порез.
Варга молчала. Колечки дыма перестали вылетать из трубки, будто дыхание жизни покинуло её. Глеб с волнением ждал решения старухи. Через несколько мгновений оцепенение отпустило старую цыганку, её бесстрастное лицо переплавилось в маску гнева, смешанного со страхом. Цепкими крючьями пальцев она ухватила мальчика за руку, впилась глазами в линии на его ладони, а потом резко отпихнула Глеба и издала стон, переходящий в вопль смертельно раненного зверя.
Глава 5
Месть духов
Табор ожил. Груды тряпья и одеял, разбросанные вокруг костра, зашевелились, точно земля заходила ходуном, разверзлась, и из-под неё появилась потревоженная людская лава. Враждебная толпа сомкнулась вокруг Глеба. Отступать было некуда. Он оглянулся, ища поддержки Марики, и почувствовал, как её тёплые пальцы скользнули в его ладонь. Девочка крепко сжала его руку и встала рядом, плечо к плечу. Сполохи догорающего костра играли в зрачках Варги. Она ткнула в Марику крючковатым пальцем и выкрикнула: — Как ты посмела! Ты преступила запрет и предала наше племя. Когда я уйду, великая сила духов покинет наш род.
— Я не нарушила запрет. Клянусь, что я не колдовала. Я знаю, мне не можно, — срывающимся голосом возразила девочка, но Варга продолжала так, будто не слышала её:
— Сбывается предсказание. Твоя кровь смешалась с кровью королей. Если ты останешься здесь, то станешь проклятием нашего рода.
— Бабу, не говори так! — воскликнула девочка. — Откуда кровь королей? Его мать бакалейщица. Скажи. — Она дёрнула Глеба за руку, призывая говорить.
— Правду говори. Кто твой отец? — сердито выкрикнула старуха.
Глеб изо всех сил старался не отвести глаз, хотя огненный взгляд Варги, казалось, прожигал его.
— Король.
Марика вскрикнула и пошатнулась. Глеб поддержал её, но она отстранилась. Девочка молча глядела на него широко распахнутыми глазами, в которых дрожали блики костра. Они набухали, пока не вылились слюдяными бороздками по её матовым смуглым щекам.
Толпа раздалась, отступив от детей, как от прокажённых. Плечистый цыган с серьгой в ухе и маленькой клиновидной бородкой приблизился к Марике. Он взял девочку за подбородок и резко вздёрнул её голову вверх. Их глаза встретились.
— Зачем ты так сделала? — спросил он.
— Он вступился за меня. Я ничего не знала, землю есть буду. Прости.
— Это не моя воля. Ты должна уйти, — сказал цыган. Марика сникла и опустила голову. Она понимала: никто, даже отец, не может идти против духов. Пронзительно тонко завыла женщина, и, как по команде, толпа ответила гулом причитаний.
Глеб вспомнил далёкий, страшный день, когда его тоже прогоняли из дома. Он знал, что Марика должна сейчас чувствовать. Забыв про страх, мальчик крикнул:
— Пожалуйста, не наказывайте её! Она ни в чём не виновата. Я уговорил её. Это моя вина.
Цыгане стихли, и в наступившей тишине надтреснутый голос Варги прозвучал приговором, погасив пылкую мольбу мальчика.
— Нет виновных и безвинных. Есть судьба. Ты здесь потому, что такова воля духов. Я сделаю, что ты хочешь, но после этого вы должны уйти.
Варга встала. Высокая и сухопарая, она держалась удивительно прямо для древней старухи, будто кряжистое дерево, которое высохло, но не согнулось. Груз прожитых лет не тянул её к земле. Выцветшие оборки, как жухлые осенние листья, покрывали её ветхое одеяние, и, словно последний солнечный луч на ледяной корочке, подёрнувшей истлевшую листву, тускло отсвечивали мониста. Подойдя к Марике, старуха положила руки девочке на плечи. Они молча смотрели друг на друга — юная хрупкая девчушка и иссохшая древняя старуха: весна и осень. По лицу Варги нельзя было прочитать её чувств. Оно было непроницаемо бесстрастным. Варга слишком долго жила и так много повидала на своём веку, что страсти давно умерли, уступив место мудрости.
Но вдруг провалы глазниц старой цыганки заблестели, как будто оттепель растопила лёд осени. Варга плакала, и это было так же невероятно, как если бы слёзы полились из сухого дерева.
— Бабу, — с мольбой прошептала Марика, подавшись к Варге, но старуха сердито отпихнула её и, отвернувшись, пошла прочь.
Боль удушливыми тисками сжала Марике грудь: она предала Варгу и не оправдала надежд. Бабу любила её, и если была к ней более строга и сурова, чем к остальным, то лишь потому, что передавала ей знание. Ей предстояло стать избранницей духов, а она обманула род. Девочка хотела побежать за Варгой, обхватить её, молить о прощении, но она знала, что это ничего не изменит. Никто не мог идти против духов.
Отойдя на несколько шагов, Варга обернулась и сделала всем знак. Люди отступили. Старая цыганка трубкой очертила на земле круг, будто отрезав жавшихся друг к дружке детей от остального мира, и нараспев начала произносить заклинания на незнакомом языке. По мере того как её гортанный голос ткал паутину из звуков, лунные лучи в кругу, очерченном Варгой, сгущались и становились ярче, пока столб света не выхватил из тьмы детей, погрузив цыган и кибитки во мрак. Варга достала из-за пояса трубку и, выбив её на ладонь, дунула на пепел. Седые хлопья поднялись и понеслись в круг света. Они кружились, парили и множились, превращаясь в снежинки. Степь ещё только примеряла осенний наряд, а вокруг Глеба и Марики уже разыгралась зима. Снегопад становился всё гуще и гуще, и наконец снежная пелена совсем скрыла их за пуховой белой завесой.
Варга смолкла. Световой столб разом растаял, и дети исчезли вместе с ним. Круг был пуст, и только капельки талого снега слезами искрились на примятой траве.
Глава 6
Мельница Зимы
Глеб и Марика, ослеплённые снегопадом, не видели ничего, кроме беспорядочной пляски снежинок. Постепенно пелена стала редеть, и дети увидели, что цыгане исчезли вместе с кибитками и догоревшим костром. Степь была девственно белой, как чистый лист, на котором предстояло писать новую историю.
Повсюду царило безмолвие. Снежные хлопья порхали лёгкими бабочками, с тихой покорностью оседая на землю. Сапфировая луна подмигнула с высоты и бросила к ногам детей луч, высветив дорожку через искристые сугробы. Не ведая, что их ожидает, Глеб и Марика, взявшись за руки, направились по тропе. Вскоре они дошли до пригорка, на котором высилась старая ветряная мельница. Несмотря на полное безветрие, её крылья мерно вращались, и в их монотонном поскрипывании было что-то сказочное. С крыши каскадом горного хрусталя свисали сосульки. Лунный луч пробежал по ним, на мгновение зажёг многоцветными искрами и погас, дав понять, что его миссия окончена и он довёл путников до места.
— Вот и пришли. Для начала пойдём посмотрим, кто тут обитает, — рассудительно решил Глеб.
Дети направились к освещенному оконцу, что ярко-жёлтой латкой выделялось на фоне голубоватых сугробов.
— Забери его холера! Высоко очень, — раздосадованно сказала Марика, пытаясь дотянуться до окна.
— Полезай ко мне на плечи, — скомандовал Глеб и пригнулся, чтобы ей было удобнее забраться. Девочка ловко вскарабкалась ему на закорки и прильнула к окну.
— Жернова вижу, хозяина не вижу, — сказала она, вглядываясь в просвет в обледенелом стекле. — Тс-с, кто-то поёт.
Дети прислушались. С мельницы доносилось бравурное пение:
— Всё на мельнице жизни мелется.
Что останется? Что изменится?
Что исполнится? Что забудется?
Сохранится или погубится?
Всё пройдёт, как проходят века.
Перемелется — будет мука.
И тут Марика увидела мельника. Он зачерпнул из стоящего рядом мешка пригоршню драгоценных камней и бросил их на жернова. Мельничное колесо закрутилось, жернова со скрежетом провернулись, безжалостно дробя самоцветы. Но самое удивительное, что камни превратились не в песок и, конечно же, не в муку, а в снег. Кружевные снежинки порхали и роились вокруг удивительных жерновов, и только вспыхивающие в них искорки напоминали о том, что раньше они были драгоценными каменьями.
При виде такого зрелища Марика от удивления потеряла равновесие. Глеб не удержал её, и они оба повалились в сугроб.
Пение тотчас смолкло. Дверь распахнулась, и на пороге предстал высоченный пузатый мельник в белом фартуке, туго обтягивающем толстый живот. Его круглую блестящую лысину обрамлял белый венчик волос. Несмотря на седину, краснощёкое лицо толстяка было удивительно моложавым. Глебу мельник показался довольно добродушным. Зато Марика смотрела на хозяина мельницы не без опаски. После всего увиденного она понимала, что это не простой смертный. А ну как его послали духи, чтобы он покарал её за ослушание?
При виде гостей хозяин радушно улыбнулся, будто встретил давних знакомых.
— Ха! Я всегда говорил, хороший гость приходит вовремя, — басовито прогремел он и, не давая детям опомниться, подхватил их в охапку и втащил внутрь.
Облако морозного воздуха воровато просочилось за ними в дверь, но под осуждающим взглядом мельника сникло и исчезло.
— Отогрейтесь, а потом посмотрим, что с вами делать дальше, — подмигнул мельник.
После улицы благодатное тепло помещения было желанным, но слова мельника вогнали Марику в такой трепет, что она задрожала пуще прежнего. Не в силах больше выносить неизвестность и ожидать неведомую кару, девочка бросилась на колени.
— Прошу, тянуть не надо. Сразу накажи.
— Наказать? Мне не за что тебя наказывать.
Марика решилась поднять глаза на мельника и призналась:
— Я прогневала духов.
— Даже если так, меня это не касается. Я ведь не судья, а мельник, — рассмеялся толстяк. Он поднял девочку с колен и, склонившись над ней, ласково погладил по голове.
Марика помолчала, ища подвоха, а потом шёпотом, будто боясь раскрыть страшную тайну, сказала:
— Пусть лопнут мои глаза, ведь это не простая мельница.
— Да, это Мельница Зимы, — кивнул мельник.
— А зачем зимы? — осмелев, допытывалась девочка.
— Потому что год начинается зимой и кончается тоже зимой. Когда человек рождается, память его подобна белому листу, и когда умирает, всё уходит в забвение, — загадочно ответил мельник.
Глеб переводил взгляд то на толстяка, то на девочку, не понимая, при чём тут зима и память, но не успел спросить об этом, потому что мельник стал подсыпать на жернова новую порцию драгоценных «зёрен». Мальчик раскрыл рот от изумления.
— Что вы делаете?! Ведь это драгоценные камни!
— Нет, это воспоминания. Рано или поздно они все попадают на жернова времени.
Мельник погрузил руки в мешок, достал пригоршню самоцветов и медленно просыпал назад, позволяя детям любоваться игрой света на гранях. Лицо его посерьёзнело, и он продолжал:
— Есть воспоминания яркие, которые живут долго-долго и переходят из поколения в поколение. А есть — мимолётные, что живут всего несколько часов, прежде чем попадут ко мне на мельницу. Но в конце концов жернова времени перетирают всё. Всё пройдёт, как проходят века, перемелется — будет мука. Ничто не длится вечно.