Лида встала, ища глазами Надины глаза. Она всё твёрдо решила… Ну не ссориться же из-за мальчишки! Настоящую подружку и найти труднее, и дружить с ней куда интересней, чем с мальчишкой.
А такая, как Надя, такая подруга вообще выпадает, может быть, раз в жизни.
И Лида решила: не нужен мне никто, кроме Нади!.. Они перешли в большую комнату (в гостиную). Она у Старобогатовых действительно была большая. Даже несмотря на то, что здесь громоздилась довольно-таки несовременная пузатая мебель, было всё равно просторно.
– Ух ты! – невольно сказала Лида. – Какая комната! Тут можно прямо в пинг-понг играть.
– В пинг-понг? – Надя усмехнулась, глаза её глядели внимательно и грустно.
– А… А что?..
– Разве ты не заметила? У нас Сева как раз пинг-понгом увлекается. Даже в гости своё оружие захватывает.
– Сева?
– Ну не я же.
Тут Лида увидела на блестящем тёмно-вишнёвом пианино между стопками нот – тоже стопкой пинг-понговские ракетки: три штуки, все в специальных чехольчиках.
Говорить Наде, что, мол, я их не заметила раньше (как и было на самом деле), вышло бы глупо. А не говорить – получается, она о пинге специально для Севы завела.
Перешагнув невидимую границу, она взяла верхнюю ракетку, расстегнула на чехольчике молнию. Ракетка в самом деле была хороша. Лида невольно двинула рукой, словно отбивала мячик.
– Ты играешь? – спросила Надя.
– Не, совершенно нет!
– А врать – нехорошо! – В дверях стоял Сева.
– Почему врать? – как бы становясь на его сторону, спросила Надя.
– А потому, что у неё движение слишком профессиональное. – И он повторил Лидино движение, но только резче и красивее.
Хорошо хоть отвечать ей ничего не потребовалось – в комнату вошёл Надин отец. На нём были серые брюки и мягкая клетчатая рубашка. А Лида сразу вспомнила его в купальных трусах, в войлочной шляпе, толстого и немножко косолапого. Он забирался в маленькую резиновую лодку, а Лида с Надей выталкивали её на первую глубину – была такая как бы игра… И там он сидел, Владимир Иванович, и удил бычков. Не курит, не шевелится – час, два, три. Они с Надей придут откуда-нибудь, а он всё сидит. А бычки ему попадались редко.
Сейчас Лида подумала, что, наверное, и он вспомнил её в "срамных бикинских трусишках" (как выражался про них батянька), и немало порадовалась, что пришла сюда в брюках и свитере по самую шейку.
Открылась дверь третьей комнаты, и вышла мама. Тоже полная, в очках на несколько хмуром лице. Как потом поняла Лида, не хмурым было оно, а усталым от работы. Мама сказала:
– Ага, вот она, та, про которую все мы так много наслышаны. И мама улыбнулась довольно строго. – Ну, пойди сюда.
Лида пошла к ней через всю комнату, на ходу решая вопрос, делать ей книксен или нет. Лично ей эти книксены казались дуростью, но, с другой стороны, все девчонки из их класса приседали, и ничего. Даже считалось некоторым, так сказать, ого-го…
Лида подошла, подождала, пока ей протянут руку, почувствовала на себе Севин взгляд и осталась стоять на прямых ногах.
Потом целый час всё было спокойно. Вошла их бабушка с белым эмалированным чайником. Стали доставать варенье, пирог, чашки, сахарницу.
Есть семьи, где всё взрослые ишачат, есть – где считают, что надо "детей приучать". У Старобогатовых все делали понемножку. Только бабушка сидела и Лида – как гостья.
– Подумать, – сказала бабушка то ли всем, то ли одной Лиде, то ли одной себе, – подумать, снег пошёл! – И как в осуждение покачала головой: – А рано! Он должен в феврале идти.
Ещё подумала и заключила:
– Ну ладно. Немножко побелей будет…
Она, как все старые люди, ни на кого из семьи не была похожа. А может, Лида просто не умела различать.
Потом пили чай и общались. Существуют родители, которые совсем не интересуются, кто там пришёл, какая Лида-Петя-Вася. А бывает наоборот. У них есть в классе одна девочка, Голикова Алла. Так она, когда к себе звала на 7 Ноября, специально предупредила. "Только, – говорит, – у меня родители общаются".
И Надины родители тоже любили общаться. Хотя не очень уж так въедливо. Лида довольно спокойно справлялась с их вопросами.
Вдруг Владимир Иванович говорит:
– А это, к вашему сведению, Надеждина спасительница!
И стал рассказывать, приплетая всякие несуразицы, тот случай в море.
– Па-па! – сказала Надя недовольно и скосила очки на маму: зачем же, мол, маму зря расстраивать; но чувствовала Лида: не из-за мамы она, а из-за того, чтоб Сева не узнал о её слабости и о Лидиной силе.
Мама слушала этот весёлый рассказ, обняв щёки ладонями.
– Господи, Володя! Ну как тебе не стыдно быть таким легкомысленным! Ведь если б не эта девочка, то твоя дочь… Ты хоть понимаешь это?!
– А я говорила тебе, не отпускай их вдвоём! – строго сказала бабушка. – Ведь оба в облаках витают.
И тут Лида заметила, до чего же мама, папа и Надя из одной породы: все в очках, все широколицые и такие чуть расплывчатые, полноватые.
А Сева был совсем иной: тонкий, с прямыми плечами. У него и глаза, у одного, были синие. А у Старобогатовых серовато-зеленоватые. И своими синими глазами Сева смотрел прямо на Лиду. Лида стала смотреть в чашку, где на дне лежало несколько чёрных чаинок. Но чувствовала, он не отпускает её.
– Сева, – сказала Надя, – Се-ва! Ты что? Тоже витаешь?.. Передай мне, пожалуйста, пирог.
– Пироги барышням твоей комплекции есть вредно!
Ага, значит, вот он как к ней относится. Ничего себе!
– Ну тогда хоть Лиде дай, – сказала Надя спокойно.
– Вот это можно! – Сева взял тарелку с пирогом, обошёл вокруг стола, остановился за спиной у Лиды:
– Вы позволите?
Она сумела только кивнуть в ответ.
– Мне бы лично, – сказал папа, – такой кусок в жизни не дали: из самой серединки и крему целый километр…
– А может, я влюбился, допускаешь, дядя Володь, такую возможность?
Кто-то что-то сказал, бабушка стукнула Севу по макушке. Лида смотрела только на свою подругу. Она хотела сказать: "Я же не виновата, правда!" Надины глаза молчали в ответ. Наконец чаепитие было закончено. Убирали со стола теперь Надя и бабушка. Родители продолжали неторопливо расспрашивать Лиду. Сева слушал, раскачиваясь на стуле.
– А что больше любишь – телевизор или читать? – спросила мама.
– Ну… когда как…
– Ясно…
– Не "ясно", а очень правильный ответ! – сказал Сева. – Если б она сказала: "телевизор", ты бы её начала презирать, если б: "книги", никто бы не поверил. Молодец, Лида!
– Сев, ну что ты как себя ведёшь! – сказала мама. И снова к Лиде: – Вот ты говоришь: учишься неплохо. Дома помогаешь? Ну, помогаешь, наверно… В меру, – она улыбнулась. – А вот увлечение у тебя какое-нибудь есть?
– Не отвечай! – быстро крикнул Сева. – Она для диссертации!
– Сева! Ну это уж выше всяких сил!.. Володя!
– …возьми ремень, – быстро добавил Сева.
Мама засмеялась:
– Ну тебя, болтунишка! Вот что Лида подумает…
– Что я обращаю на неё пристальное внимание!
Подошла Надя, стала за Севиным стулом.
– Ну как, Лида, что ты ответишь? – Маме уж, наверно, не было интересно, и спрашивала она сейчас, чтобы Севу переспорить, что всё-таки последнее слово за ней, за взрослой.
Но ведь Лиде приходилось отвечать на самом деле! А никаких особых увлечений у неё не было. Что делать? Она пожала плечами и улыбнулась полувиновато. Это всё на лету поймал Сева.
– Могу рассказать подробно. Можно? – он посмотрел на Лиду, и Лида улыбнулась ему в ответ. – Она увлекается балетом… Спокойно!.. Потому что она очень стройная. Она будет киноактрисой, потому что очень симпатичная.
– Сев! Почему ты думаешь, что Лиде приятно слушать твои пошлости? – Отец поднялся, задев стол. – Честное слово, неудобно за тебя!.. Надик, покажи Лиде свою коллекцию.
Надя молча пошла вперёд, и Лида за ней. Вошли в Надину комнату, сели на прежние места – на кресло и стул. За закрытой дверью Сева насмешливо кричал:
– Перестаньте вы меня лорнировать!
– Сев, ну что с тобой сегодня?
– Я же объяснил – влюбился!
– Привык ты, братец, словами, как в пинг-понг, играть!
– Ничего не привык, ничего не словами, ничего не играть!
– О! Прекрасный способ полемики… Ступай-ка к девочкам и извинись.
Лида и Надя невольно переглянулись. Но не как единомышленники, а скорее отчуждённо – просто одновременно посмотрели друг на друга.
– А вот это, по-моему, уж будет лишнее, – сказал Сева.
– Извиняться, Севка, у тебя почему-то всегда лишнее, – с упрёком сказала Надина мама.
Тут разговор прекратился, а вернее, кто-то из них прикрыл дверь в большую комнату. Наступила тишина. Даже часы не тикали.
"Не буду я первая заговаривать", – подумала Лида. Главное, она и не знала, о чём! Всё так переменилось – быстро, неожиданно. Она знала ту Надю, летнюю, а эту не знала совсем.
За дверью в прихожей произошло какое-то движение. Потом голос мамы: "Ты куда это?" И голос Севы: "Ну к этой… К Татьяне Бессоновой".
– А если мама позвонит?.. Когда ты придёшь? – Вместо ответа щёлкнула собачка. – Мучается же с ним Анна!
У Лиды забилось сердце, она встала… нет, она только чуть не встала. Сама сидела, глядя куда-то в щель под белой дверью. Почему это двери во всех квартирах обязательно белые?
Наболтал околесицы и смылся! Ну и… Подумаешь, невидаль, супермальчик! Зато я с Надей…
Но чувствовала, что и с Надей… Хотя ни одного слова ещё не было произнесено из тех, что говорят при ссоре.
Она встала – чего теперь тянуть:
– Я пойду, Надь… Мне уже пора домой.
Надя быстро повернулась к ней, даже очки пришлось поправить:
– Ты же мою коллекцию хотела посмотреть? Наши марки.
Они встретились глазами. Лида первой отвела свои. Ей стало обидно. Чего ж Надя, неужели думает, что Лида побежит за её Севочкой?
Сейчас было самое подходящее место для обидных слов! Но не сказала.
Она вовсе не была трусихой. Просто не любила ссориться. Лучше стерпеть, потом уйти. Как батянька: "Надумаешь умным быть, извиниться, приходи завтра. Будь здоровчик!.." В чём было дело и с каким человеком, она не помнила: шли по улице – встретили. Лида ещё маленькая была. А слова остались.
Она разрешила себе только одну фразу:
– Да, я остаюсь. Мне очень будет интересно посмотреть твою обалденную коллекцию!
Наверное, целую минуту Надя сидела опустив голову. И тут Лида опять решила… хотела "вернуть" ей этого Севу.
Но почему-то не сказала ни слова – удобное мгновение прошло!
Да как же это? Неужели Азовское забыто?
И Надя ни движением не помогла ей. Выходит, тоже шла на ссору? Подчёркнуто не торопясь сняла с полки альбом -огромный, больше любой книги. И таких ещё стояло штук пять или шесть – Лида специально не стала считать.
В альбоме оказались марки по искусству (так сказала Надя): скульптуры, картины. Много иностранных, и почти все цветные, можно рассматривать до мельчайших подробностей. Но до того ли ей было!
– А это Боттичелли…
Лида увидела девушку с длинными волосами, совершенно голую… обнажённую, вернее. У ног её лежала огромная ракушка. А девушка изогнулась странно и красиво, в чём-то похоже на лебедя. За спиной у неё, кажется, было море…
– Ты любишь этого художника?
– Какого? – не поняла Лида.
– Ну, Боттичелли!
Сказать по правде, Лида про такого никогда не слыхала. И в другие времена она бы спокойно в этом призналась. Да только не сейчас.
Она в последний раз посмотрела на необыкновенную марку.
– Мне уже можно теперь идти?
– Когда тебе будет угодно.
Лида встала, вышла в прихожую, оделась. Надя смотрела на неё, стоя в дверях своей комнаты. Надо бы с родителями попрощаться (всегдашнее напоминание мамы: "И обязательно, Лидочка, в чьём бы доме ты ни была…"). Э-э, да не всё ли равно! На счастье, замок открылся сразу. Лида вышла, захлопнула дверь.
И тотчас поняла, как ей до смерти хочется разреветься. Не мешкая, она полезла за платком.
Ничто, кажется, не могло остановить её, как ничто не остановит дождик: если начался, будет лить, сколько ему положено.
И всё-таки она удержалась!
***
Так и замерла с платком в руке, нахмуренными для плача бровями и с разинутой физиономией, словно у клоуна Андрюши. Наверху, через пролёт, сидел на подоконнике… Сева. В руках у него была книжка.
Спрыгнул с подоконника, как-то ловко сунул книжку за батарею. Пошёл к Лиде и, остановившись на последней ступеньке, сказал… "Что же он скажет?" – мелькнуло у Лиды.
– Дай мне твой телефон.
Она сказала: "Что?" Нет, она просто удивлённо улыбнулась. Нет, она пожала плечами: "У твоей сестры есть". Нет, она, представьте себе, сделала всё наоборот: продиктовала свой телефон, а Сева его записал и сунул бумажку в глубину кармана.
– Вот теперь нормально! Не потеряешься. – Он засмеялся, но не ехидно, не насмешливо, а простым и хорошим смехом. – Можно, я тебя провожу?
Лида сунула в карман совершенно ненужный теперь платок.
– Можно!
Так странно было, почти невероятно: там, за дверью, Надя. А здесь – Сева… "Что же он сидел? Неужели из-за меня?"
Лида подняла на него строгие глаза. Сева смотрел серьёзно, брови его были насуплены, и даже нос морщился от этой огромной серьёзности. Лиде бы засмеяться над его поглупевшей от старания физиономией. Не засмеялась!
– Ну… пойдём? – спросила она.
Сева медленно кивнул.
Теперь ей представлялось, что они долго стояли так. Хотя, наверное, не дольше одного мгновения…
Лида спрятала руки под одеяло, закрыла глаза… Так хорошо было лежать в тишине и вспоминать…
Они пошли вниз по лестнице. Через этаж вдруг оказалось, что на месте обычного окна большая стеклянная дверь, какие ведут на балкон. Сева открыл её. За нею ничего не было, только пустота и густые ветвистые зелёные деревья. Вдали синела огромная река, не то просто небо.
Да это же мне снится, подумала Лида.
Стоять над пропастью, не держась даже за стеклянную дверь, было совсем не страшно. И она не стала просыпаться.
Она шагнула в синюю пропасть и сразу оказалась среди спутанных веток, словно среди водорослей, проплыла сквозь них, вылетела на чистую синеву. Невидимая гора упругого ветра держала её снизу. Она обернулась. Сева ещё стоял на отвесной стене у распахнутой стеклянной двери. Она позвала: "Сева!" И он полетел за ней.
***
Он тихо открыл дверь, пропустил Маринку и вошёл сам. В квартире было темно и тихо. Только в ванной горел забытый Лидочкой свет.
Настроение было у него не блестящее. Суббота с воскресеньем кончились, однако он не чувствовал себя отдохнувшим. Опять не давала ему покоя утренняя тревога. И, не нравился этот вечер, убитый в пустых разговорах. ("А что там делать будем?" – спросил он у Маринки. "Ну, поболтаем", – ответила она). И не нравилось кислое вино, которым его угощали, – ни голове, ни сердцу, только в животе мяучит…
Словом, поводов было предостаточно. Однако он твёрдо решил не подавать виду. Что ж, Маринке теперь из-за его хандры ни к кому в гости не показаться?
Он только был молчаливей обычного. Вернее, просто не произнёс ни одного слова, пока они ждали на кухне чайника и потом выпили по чашечке крепкого на сон грядущий – такой уж был у них ритуал возвращения из гостей: там хорошо, а дома всё же лучше! И они любили его оба.