— То-то! — Немного успокоившись, Евстигней зашагал по комнате. — Алтайчонка я записал на свое имя. На днях приедет поп, — бросил он угрюмо.
Прокопий понял: Евстигней хочет закабалить найденыша, сделать его своим батраком навечно.
— А где Карабарчик жить будет?
— Пока у тебя. — Зотников остановился перед работником. — Если понадобится — возьму.
— Да ведь он человек, а не вещь…
— Не твое дело! — грубо оборвал Прокопия хозяин. — Моя находка: что хочу, то и делаю.
— Вот что, Евстигней Тихонович, — чеканя слова, заговорил Прокопий: — пока я жив, мальчика в обиду не дам.
— Иди, иди, защитник, без тебя обойдется! — махнул рукой Евстигней.
Хлопнув дверью, Прокопий вышел.
Через неделю после разговора с хозяином на заимку приехал священник — отец Дометиан. Найденыша окрестили и дали ему имя Кирияк.
Приближалась зима. Подули холодные ветры. Тайга нахмурилась. Над заимкой целыми днями висела густая пелена мелкого дождя. По ночам в горах было слышно, как кричали дикие козы. В вышине серого, неласкового неба стройными треугольниками, стремясь на юг, летели гуси.
Прокопий вместе с хозяином уехал в соседнее село на ярмарку. В больших скотных дворах, что окружали заимку, ревела голодная скотина. Степанида с ребятами едва успевала подвозить корм. Намаявшись за день на хозяйской работе, ребята забирались вечером на полати.
В избе чуть мерцает огонек. За старой глинобитной печкой шуршат тараканы, скрипит однотонно сверчок. В углу, возле дверей, спит теленок, и в сумраке осеннего вечера, за окном, чуть слышно моросит дождь. Пахнет кислой капустой и намокшей за день одеждой из овчин. В сенях скулит Делбек и ждет, когда его впустят в избу.
Дождь усиливается. В избе все затихает. Только на полатях слышится неторопливый шепот Яньки, который рассказывает своему другу разные небылицы.
В один из осенних дней, встретив работницу на дворе, Варвара сказала ей:
— Пошлешь ко мне алтайчонка.
Мальчик пришел. Хозяйка хлопотала возле печки, и вкусный запах свежеиспеченного хлеба наполнял кухню. Проглотив слюну, Кирик уселся возле порога.
— Чего уставился на стол? Не для тебя стряпала! — заметила сердито Варвара и открыла подполье. — Лезь за котом! Поймаешь — снесешь в амбар. Только держи его крепче: кот-то дикий.
Кирик спустился по шаткой лестнице вниз и стал оглядываться. Свет сверху исчез: Варвара закрыла западню. Вскоре глаза мальчика, привыкшие к темноте, заметили в дальнем углу две светящиеся точки.
Стало страшно, но, поборов страх, мальчик пополз на четвереньках в угол. Две зеленые, светящиеся точки мелькнули в другом углу.
Сверху показалась полоска света, и сердитый голос хозяйки спросил:
— Скоро ты там?
— Поймать не могу.
— Ну и сиди вместе с котом! — Западня вновь захлопнулась.
Прошло минуты три. Кот уселся на прежнее место, не спуская с мальчика своих зеленых, светящихся глаз. Кирик осторожно стал подкрадываться к нему, но, запнувшись о что-то, упал. Испуганный кот прыгнул через Кирика, но тот успел схватить кота на лету и, навалившись туловищем, прижал его к земле. Отчаянно мяукая и пытаясь вырваться, кот больно царапал лицо и руки мальчика.
— Откройте!
Яркий луч света проник в подполье. Кирик зажмурил глаза. Через минуту, весь исцарапанный, он вылез со своей добычей и спросил Варвару:
— В какой амбар нести?
— В средний, где пшеница.
Кирик, неся кота, вышел во двор. Недалеко от дверей амбара сидел на цепи большой пес, и как только Кирик поравнялся с ним, кот злобно фыркнул и вырвался из рук мальчика. Собака, гремя цепью, бросилась к коту. На крыльцо выскочила Варвара с черенком от метлы.
Увидев хозяйку, пес виновато вильнул хвостом; кот шмыгнул под амбар.
Всю свою ярость Варвара обрушила на Кирика:
— Кошку с собакой стравлять? Вот тебе, вот тебе!.. — На спину мальчика посыпались удары.
В дверях избы показалась Степанида. Точно птица, увидевшая птенца в когтях коршуна, она понеслась к Кирику. Схватила на ходу палку и, задыхаясь от гнева, занесла ее над головой хозяйки:
— Ребенка бить! Малыша! Да есть ли у тебя совесть? — Опомнившись, отбросила палку и прижала плачущего Кирика к груди. — Отольются тебе детские слезы! — проговорила она и, сама готовая расплакаться, повела мальчика в избу.
В полдень Кирику стало плохо: начинался жар. Ребенок бредил:
— Мама! Страшный кот… он укусит, укусит! Мама! Задыхаясь от душивших ее слез, Степанида прижимала к себе горячее тело найденыша:
— Сиротинушка ты моя горемычная!
Глядя на плачущую мать и избитого друга, ревел на всю избу Янька.
Через несколько дней приехал хозяин с Прокопием. Узнав о случившемся, Прокопий пошел к Евстигнею.
— Зачем избила Кирика? — не снимая шапки, спросил он Варвару.
— А тебе какое дело? У меня есть хозяин, ему и ответ дам! — зачастила она. — Ишь, какой учитель нашелся! Проваливай из дома!
— И то, Прокопий, уходи-ка лучше. У меня рука тяжелая — неровен час, свистну по уху: долго будешь помнить, как мою жену учить. — Евстигней грузно шагнул к работнику: — Ну!
— Не нукай, я тебе не лошадь! — Прокопий спокойно поправил опояску. — Меня пугать нечего. Расчет подай! Хватит на вас спину гнуть!
— Эко, удивил! Да вашего брата, голоштанников, развелось нынче, как комарья в болоте.
— По чьей вине эти самые голоштанники развелись?
— А по-твоему, по чьей? — сдерживая гнев, спросил Евстигней.
— По нашей! — бросил ему коротко Прокопий.
— То есть, как Это понять? — Глаза хозяина сузились.
— Очень просто: грабите бедноту, вот и все! Лицо Евстигнея побагровело:
— Да за такие речи тебя в тюрьму можно запрятать!
— Не знаю, кто из нас скорее сядет: то ли я, то ли ты с Яжнаем.
— Прокопий! — В голосе Зотникова прозвучала угроза. — Не доводи до греха!
— Вам с Яжнаем грешить не в первый раз.
— Пронька!.. — Рука Евстигнея потянулась за топором, лежавшим под лавкой.
Варвара метнулась к мужу.
— Уйди ты, Христа ради! — замахала она на работника рукой. — Богом прошу!
— Бога вспомнила! А когда Кирика била, где твой бог был? Кровососы! — Хлопнув дверью, Прокопий вышел.
С женой он совещался недолго:
— Житья нам от этих злыдней не будет, да и лютовать над Кириком еще больше станут. Надо расчет просить. Как-нибудь перезимуем в Тюдрале.
Женщина посмотрела на осунувшееся лицо Кирика и подтвердила:
— Надо уезжать, Проня. Ждать больше нечего. Сборы были коротки. Утром, чуть свет, Прокопий вышел с заимки и направился в Тюдралу за лошадью. Вернулся лишь к обеду. Сложил имущество на телегу, усадил Степаниду, ребят и тронул вожжами коня. Возле ворот их встретил Зотников.
— Стой! Куда Кирьку повез? — Евстигней со злобой посмотрел на работника и схватил лошадь под уздцы. — Ссаживай парнишку!
— Отпусти вожжи! — В голосе Прокопия прозвучала недобрая нотка.
— Пускай Кирька слезет!
Прокопий стегнул коня. Лошадь рванулась. Отброшенный концом оглобли, Зотников упал.
— Разбойник! — В бессильной ярости Евстигней потряс кулаком вслед протарахтевшей за поворотом телеге.
Глава третья
В волостном правлении, куда приехал Зотников с жалобой на своего работника, ему заявили, что судить Прокопия Кобякова не могут.
Зотников в недоумении уставился на старшину.
— Теперь он солдат русской армии, на днях отправляем его в Бийск, к воинскому начальнику. — Старшина наклонился к уху богатого заимщика и, прикрыв рот рукой, зашептал с оглядкой: — Год провоевали, а конца не видно. Живем мы в лесу, молимся пню, ничего не знаем. А приемыша-то отберем, не сомневайся. Только ты… того… помалкивай пока. Отправим Проньку на фронт, а с бабой, поди, управимся! — Старшина хихикнул.
С тех пор как Прокопия взяли в солдаты, прошло около двух месяцев. Степанида осталась с двумя ребятами в старой отцовской избе, что стояла на выезде из Тюдралы. Хлеба не было, кончилась и картошка. А тут начались бураны, и Янька с Кириком по вечерам жались друг к другу на холодной печке. По ночам в деревне выли голодные собаки. Заслышав их голоса, Делбек скулил у порога. За лето и осень он сильно вырос, и деревенские собаки, завидев на улице лохматого, на крепких, жилистых ногах пса, благоразумно прятались в подворотни.
В один из зимних дней к избушке Степаниды подкатила запряженная в кошеву пара лошадей. На облучке сидел рослый, свирепого вида мужик, одетый в добротный полушубок. Это был новый работник Зотникова, по кличке Чугунный.
Проворно соскочив, он помог хозяину вылезти из кошевы и почтительно склонил свою кудлатую голову перед полицейским, приехавшим в Тюдралу вместе с Евстигнеем.
Зотников не спеша вошел в избу, откинул енотовый воротник тулупа и, сняв шапку, перекрестился.
— К тебе, хозяюшка, приехали в гости! — сказал он притворно ласковым голосом. — Что-то плохо встречаешь, даже сесть не предложила! — Разглаживая окладистую бороду, Евстигней усмехнулся. — Должно, не любы гости-то? Ничего, мы и без приглашения посидим, не спесивые! — Опустившись на лавку вместе с урядником, Евстигней оглядел голые, промерзшие стены избы и перевел ястребиные глаза на ребят, сидевших в углу на печке.
При виде непрошенных гостей у Степаниды заныло сердце.
— Одевай Кирьку! — вдруг резко сказал Зотников и посмотрел на женщину.
Услышав свое имя, найденыш прижался к Яньке.
— Оглохла, что ли? Господин урядник, — Евстигней повернулся к своему спутнику, — прошу действовать.
Тот крякнул и, поправляя портупею, поднялся с лавки.
— Слышала, хозяйка? — Полицейский уставил свои белесые глаза на Степаниду. — Одевай парнишку. Сей подросток, — указательный палец его остановился на Кирике, — приписан к Евстигнею Тихоновичу Зотникову, а посему прошу не чинить препятствий к его изъятию.
Степанида с тоской посмотрела на присмиревших ребят и не спеша подошла к печке: возражать было бесполезно.
— Киря, одевайся, голубчик! Поедешь на заимку, где раньше жили, — сказала она тихо.
— Я не поеду! — послышался плачущий голос мальчика.
Женщина опустила голову:
— Собирайся, милый…
— Я не поеду, я не хочу на заимку! — всхлипывал найденыш.
Поймав на себе взгляд Зотникова, урядник занес ногу на опечек. В тот же миг в избе послышалось грозное рычанье, и Делбек с вздыбленной шерстью вылез из-под кровати.
Полицейский поспешно подобрал ноги и крикнул с печи:
— Уйми тигру-то!
Женщина вытолкала собаку за дверь и, роняя слезы, стала одевать Кирика. Слез с печки и Янька. Пробираясь боком мимо Зотникова, он проблеял по-овечьи: «бэ-э-э», и, посмотрев сердито на заимщика, показал язык.
— Ну чистый разбойник растет, весь в отца! — поднимаясь с лавки, сказал Евстигней уряднику.
— Яблоко от яблони недалеко падает, — ухмыльнулся тот.
Подхватив плачущего мальчика, Евстигней с полицейским вышли из избы. Пара лошадей взяла на крупную рысь и скрылась из виду.
Кирика поместили вместе с Иваном Чугунным в избе, где жил когда-то Прокопий.
Новый работник Зотникова, Чугунный, был человек угрюмый. Никто не знал его прошлого. Шла молва, что в Сибирь он попал за убийство, бежал с каторги и, скрываясь в горах, наткнулся на Евстигнея. Что заставило Зотникова приютить беспаспортного бродягу, так и осталось тайной.
Кирик боялся его. Иногда работник приходил от Евстигнея пьяный и, растянувшись на кровати, где единственной подстилкой была солома, храпел на всю избу. За окном выла метель, сотрясая убогую постройку. Забившись в угол полатей, мальчик дрожал от страха. Среди ночи Чугунный просыпался, зажигал коптилку и, нашарив в полутьме недопитую бутылку, жадно припадал к ее горлышку. Выпив, бросал посуду на пол и нетвердыми шагами бродил из угла в угол.
— Кирька!
Мальчик сидел не шевелясь.
Волосатая рука Чугунного тянулась на полати и, схватив испуганного найденыша, стаскивала его на пол.
— Эх ты, воробей нестреляный, боишься? — Тяжелый взгляд устремлялся на мальчика. — На Лебедь-реку бы нам с тобой, Кирька, а? Золота там, хоть лопатой греби, леса нехоженые, птица, зверь непуганые. Или винокурню в тайге открыть? — Чугунный дышал водочным перегаром в лицо Кирика. — Эх, ножиком бы старателя с золотишком или купчишку обушком по голове, а? — Полубезумные глаза Чугунного сверкали, точно угли.
Сердце Кирика замирало от страха. В трубе выл ветер. Огромная тень шагавшего по избе Ивана ползла по стенам, и когда Иван садился за стол, она напоминала медведя.
Утром хмурый работник говорил Кирику:
— Что я пьяный ночью болтал — никому ни слова! Понял?
Кирик торопливо кивал головой.
Однажды Варвара послала Кирика за водой. Взяв деревянную бадейку, мальчик спустился с крутого берега к реке. Зачерпнув воды, он стал с трудом подниматься по вырубленным ступенькам, поскользнулся и упал. Бадейка, гремя, стремительно покатилась вниз и, ударившись о камень, разлетелась на части. Мальчик собрал ободья, поломанную дужку и, стуча зубами от холода, направился к дому. На крыльце его встретила хозяйка:
— Где ведро?
— Разбилось.
— Ах ты, мошенник, хозяйское добро портить?
Рассвирепевшая Варвара пнула стоявшего на ступеньках Кирика в грудь. Падая, он ударился виском о перила крыльца и очнулся только в избе Чугунного.
Лишь на третий день Кирику стало легче. Мальчик слез с полатей и подошел к окну, на котором суровый зимний мороз вывел причудливые узоры. Кирик подышал на стекло и в сумерках наступающего вечера увидел на дворе несколько кошевок и лошадей с наброшенными попонами. Видимо, у хозяина были гости.
Скрипнула дверь, вошел Чугунный — по обыкновению, навеселе.
— Гуляем, Кирька! Рождество. У Евстигнея елка. Гостей съехалось — невидимо! — Иван закурил трубку. — Ты тут домовничай. Я до утра не приду. Да! Хозяйка наказывала, чтобы ты принес ей капусты из сенок попозднее. Смотри, не забудь. — Чугунный взялся за дверную скобу.
Сумерки сгущались. Мальчик по-прежнему сидел у окна в холодной избе, никому не нужный и чужой. Как только в доме Зотникова зажглись огни, он, захватив горшок с капустой, направился к богатому жилью хозяина.
На кухне от пряных запахов у Кирика закружилась голова. Из соседней комнаты доносились смех и веселые детские голоса.
Поставив капусту на подоконник, Кирик приоткрыл дверь и замер, очарованный.
Посредине большой комнаты, увешанная разноцветными игрушками, вся в огнях, сверкала елка. Вокруг нее, взявшись за руки, кружились нарядно одетые дети.
Кирик невольно шагнул вперед и остановился на пороге. Затаив дыхание, он не отрывал глаз от невиданного зрелища. У самого основания елки стоял, опираясь на палку, в белом тулупе и такой же шапке длиннобородый старик.
В руке он держал корзинку, из которой выглядывала чудесная лошадка. С ее гордо изогнутой шеи спускалась черная грива, бисерные глаза горели при свете елочных свечей. На лошадке были узда и лакированное седло, настоящее седло с серебряными стременами.
Румяный елочный дед ласково смотрел на Кирика, как бы приглашая его покружиться вместе с ребятами.
— Алтаец пришел, — услышал Кирик голос Степанка, и очарование исчезло.
Кирик съежился, точно от удара, прижался к косяку двери.
— Алтайчонок, алтайчонок! — Шумная ватага ребят окружила мальчика. Один дернул Кирика за рукав, другой сбил шапку, и с криком «Куча мала!» все друзья Степанка навалились на пришельца.
Из соседней комнаты выплыла пышно разодетая женщина, за ней семенил на коротких ногах тюдралинский писарь.
— Дети, нельзя! — сказала она важно и уплыла.
Ребята с шумом бросились к елке. Пьяный писарь подошел к Кирику, молча пошарил в карманах и осторожно вытащил яркую конфетную обертку.
— Кушайте, — сказал он ехидно.
Мальчик доверчиво развернул бумажку и, не найдя конфеты, в недоумении посмотрел на зотниковского гостя.
Писарь залился дробным смехом, хлопнул по плечу озадаченного мальчика и, сощурив глаза, опросил:
— Ну как, вкусная? Может, еще дать?
Кирик отвернулся. Вздохнув, он вышел из дому, постоял в нерешительности на крыльце и, спустившись медленно со ступенек, направился к своей избе. Подходя к ней, он заметил недалеко от порога темную невысокую фигуру и, приглядевшись, узнал Яньку. Возле него вертелся Делбек, весело помахивая хвостом.