Глава пятая
Наступил март. Кирик по-прежнему жил у дедушки Мундуса и порой вместе с Темиром уходил в тайгу белковать.
Привычный к лошадям, он быстро научился ездить верхом и стрелять из ружья, которое подарил ему Мундус.
Правда, ружье было старое, тяжелое, но Кирик был доволен подарком.
Вечером, после охоты, укладываясь спать, мальчик обтирал ружье насухо и ставил над изголовьем, как настоящий таежник. Иногда зимними вечерами старый Мундус рассказывал Кирику сказки. За тонкими стенками аила шумела пурга, сотрясая убогое жилище. Ветер, взметая сугробы снега, яростно бросал его на стойбище, в ущелья гор, заносил все людские и звериные тропы. В аиле ярко горел костер. Его отблески метались по закоптелым стенам жилища, освещая несложную утварь и хозяев.
Темир, намаявшись за день на охоте, крепко спал на козьих шкурах.
Поджав под себя ноги, старый Мундус рассказывал сказку не торопясь.
Пурга бушевала. Дым от костра медленно тянулся к отверстию и, как бы дождавшись, когда пройдет порыв ветра, стремительно вылетал из аила. Было слышно, как ворочался на своей подстилке Мойнок.
Выйдя как-то из аила, Кирик заметил на стойбище оживление. Мужчины и подростки спешили к жилищу слепого Барамая.
— Приехал кам Каакаш. Он будет выгонять злого духа из тела больной Эрдине, внучки старика, — сказал мальчику Мундус. — Сейчас пойдем смотреть.
Еще издали Кирик услышал глухие удары бубна, которые неслись из аила Барамая. На обряд камланья людей собралось много. Те, кто не успел войти в жилище, стояли у порога. Мундусу, как почетному человеку, уступили место в аиле, и он уселся с Кириком недалеко от очока.
Мальчик быстро обежал глазами внутренность жилища Барамая и перевел взгляд на кама. Высокого роста, сухопарый старик с орлиным профилем, одетый в костюм с изображением мифического чудовища с четырьмя ногами и раздвоенным хвостом, бормотал над больной какие-то заклинания, ударяя колотушкой в бубен.
К груди кама было прикреплено железное кольцо с подвесками, которое должно было служить ему защитой от нападения злых духов. По краям одежды были нашиты змеиные головы, когти беркута, перья филина и пух белой совы.
Кам стоял над изголовьем больной Эрдине и продолжал тянуть нараспев свои заклинания. Больная сделала слабое движение рукой, и Каакаш резко ударил колотушкой в бубен. От неожиданности Кирик вздрогнул. Вскоре кам медленно закружился вокруг больной и, грохоча колотушкой по бубну, запел резким, гортанным голосом.
Вдруг он неожиданно остановился у ног больной и, взвизгнув, протянул руки к Эрдине.
Потом, пятясь от больной к двери, начал делать движения, напоминающие движения человека, который, напрягая силы, старается вырвать из земли молодое дерево вместе с корнем.
— Злого духа вытаскивает из Эрдине; — услышал Кирик приглушенный шепот Мундуса.
Продолжая визжать, кам тянул воображаемого духа к порогу. Больная лежала неподвижно, устремив лихорадочно блестевшие глаза к дымоходу.
Дернувшись еще раз, Каакаш кошкой прыгнул к постели Эрдине и, яростно колотя в бубен, закружился в дикой пляске. Стучали когти беркута, топорщились перья филина, казались ожившими змеиные головы на одежде.
Кирик теснее прижался к Мундусу. Неожиданно кам упал, изо рта показалась пена. В аиле наступила тишина, и прерывистое дыхание больной как бы слилось с хрипом лежавшего неподвижно кама.
Вскоре Каакаш поднялся и сказал голосом здорового человека:
— Злой дух шибко не хотел выходить из Эрдине, едва вытащил. Давайте теперь мяса и араки15.
Вечером, приторочив к седлу последнюю овцу Барамая, кам уехал. Эрдине умерла на рассвете.
Жизнь на стойбище пошла своим чередом. Только у слепого еще сильнее стала чувствоваться нужда. Несложное хозяйство Барамая вела его сноха, сорокалетняя Куйрук. В прошлом году она сменила одежду замужней женщины — чегедек, которую не снимала с плеч двадцать два года, на одежду вдовы: ее муж погиб во время снежного обвала.
— Стирать белье нельзя. Мыть лицо и руки нельзя — зачем смывать свое счастье? — поучала Кирика Куйрук.
Она была суеверна и крепко держалась старинных обычаев: ходила нечесаная и немытая.
Однажды, возвращаясь с охоты вместе с Темиром, Кирик заметил возле аила, принадлежащего горбатому Кичинею, толпу людей. Подойдя ближе, мальчик увидел незнакомого алтайца с бляхой на груди, видимо сборщика налогов, который, связав руки хозяина веревкой, надевал на его плечи тяжелый железный таган.
Кичинею за неплатеж налогов предстояло немало времени просидеть на морозе возле своего аила с таганом на плечах.
Темир шагнул к сборщику.
— Сколько должен старик? — кивнул он головой в сторону Кичинея.
— Двух соболей, пять колонков16 и лису, — ответил тот.
— Хорошо. Я внесу налог.
Горбатый Кичиней ползал по снегу, стараясь дотянуться губами до шубы Темира. Тот заметил его движение и резко остановил старика.
* * *
Шли дни. В начале апреля солнце стало греть сильнее, и жители Мендур-Сокона все чаще и чаще выходили на солнечные склоны гор и в долину в поисках съедобной сараны17. Босые, полуголые ребята выскакивали из дымных аилов и, потоптавшись на талом снегу, стремительно бежали обратно к огню. С гор в долину скатывались быстрые ручьи, пенились возле серых угрюмых камней и, обойдя их, зарывались глубоко в рыхлый снег. На деревьях тихо звенели, соприкасаясь друг с другом и возвещая о приближении весны, ледяные сосульки. Начала зеленеть и наливаться соками лиственница, одеваясь в свой весенний наряд. Распускались вербы. Ярче отливали желтизной стволы акаций; кое-где виднелись бледно-розовые подснежники.
Б середине апреля хлынул в горы теплый ветер. Голубое, ясное небо раскрылось над тайгой, и, точно застывшие облака, засверкали на солнце Тигирецкие белки18.
Кирик с Темиром целые дни бродили по тайге, и мальчик с помощью охотника научился узнавать тайны леса, определять завтрашнюю погоду и находить путь по звездам.
Часто, сидя у таежного костра, Кирик вспоминал своего верного друга Яньку, добрую Степаниду и Делбека. Тяжелая жизнь на заимке Зотникова постепенно забывалась.
Глава шестая
В конце апреля в стойбище неожиданно явился Чугунный.
— Где живет Мундус? — спросил он проходившую мимо женщину.
Та ответила и с опаской посмотрела на незнакомого человека.
Не слезая с коня, Иван подъехал к дверям аила и крикнул:
— Эй!
На крик вышел Мундус.
— У тебя живет зотниковский приемыш?
— У меня мальчика нет.
— Ты Мундус?
— Я.
Чугунный выругался и слез с коня.
— Яжнай говорит, что парнишка у тебя. — Отстранив старика, Чугунный вошел в аил. — А-а, вот где ты, голубчик! — сказал он, увидев сидевшего возле очока Кирика. — Теперь, брат, от меня не уйдешь!
Кирик сделал попытку проскользнуть в дверь, но тяжелая рука Чугунного опустилась ему на плечо.
— Если вздумаешь бежать, свяжу арканом! — пригрозил он. — Будешь вести себя тихо — доставлю хозяину добром.
— Я не поеду на заимку! — Брови Кирика сдвинулись.
— А, да что с тобой разговаривать! — Схватив сопротивляющегося мальчика, Иван вынес его из аила.
Мундус бросился за ним.
— Оставь, не дам! — Старик уцепился слабыми руками за Чугунного и тянул его обратно к аилу. — Теми-ир! Теми-ир! Э-ой!
— Отойди, а то расшибу! — прошипел злобно Иван и поволок Кирика к коню.
— Э-ой! — послышалось невдалеке. Молодой охотник поспешно спускался с горы. Кирик, пытаясь вырваться из крепких рук зотниковского работника, бился в них, точно пойманная птица.
— Э-ой! Что случилось? — Запыхавшийся Темир подбежал к отцу.
— Найденыша отнимают!
Охотник повернул гневное лицо к Чугунному:
— Злая собака хватает сзади, плохой человек хватает за ворот. Оставь мальчика!
— А ты кто такой?
— Я тебе говорю: оставь! Ну! Отпустив Кирика, Иван шагнул к Темиру:
— В лепешку расшибу!
— Руки коротки.
— Ах, ты так! — Чугунный размахнулся, но в тот же миг сокрушительный удар в челюсть свалил его на землю.
С трудом ворочая языком и медленно поднимаясь, Иван произнес с угрозой:
— Ну, мы еще с тобою встретимся…
— Хорошо. — Темир взял испуганного Кирика за руку и увел в аил.
Вечером охотник долго совещался с отцом:
— Карабарчику оставаться здесь нельзя. Если его сегодня не увезли, завтра могут силой отобрать. Как быть?
Мундус поковырял в пустой трубке и задумался.
— Беда! — вздохнул он. — Все равно пытать будут: куда ребенка девали? — И, помолчав, спросил сына: — Русская избушка в Яргольском ущелье цела?
— Стоит. Недавно в ней ночевал.
— Карабарчика надо туда отправить. Место надежное, глухое.
— Правильно, отец! — Темир вскочил на ноги. — Дать мальчику продуктов, ружье и Мойнока. Пускай живет там до поздней весны, а дальше посмотрим. Стану охотничать в тех местах, и ему со мной веселее будет. Оставлять одного в тайге опасно.
Рано утром, когда жители стойбища спали крепким сном, Темир и Кирик вышли из Мендур-Сокона и направились на запад, в сторону Тигирецких белков. За ними, весело помахивая хвостом, бежал остроухий Мойнок.
Ночь лыжники провели у костра под пихтой, а утром двинулись дальше.
Часа через два достигли Яргольского ущелья и стали подниматься вверх по руслу реки. Чем дальше они шли, тем угрюмее становилась природа. Лиственницы теперь попадались редко. Не видно было осин и зеленого пихтача.
К вечеру путники вступили в сплошной кедрач. Стало холоднее. С далеких белков подул пронизывающий ветер; он нес с собой колючий снег и щемящий мороз.
Темир шел впереди, порой останавливался, поджидая Кирика. В сумерки они достигли охотничьей избушки. Крыши не было, но толстый потолок из молодых лиственниц мог выдержать метровый слой снега и свирепые бураны. Стены избушки состояли из массивных бревен высотой в пять-шесть рядов, и в одной из них была прорублена дверь, висевшая на крепких петлях. В противоположной от двери стене виднелось узкое окно, затянутое бычьим пузырем.
Отбросив от дверей снег, Темир с Кириком вошли в избу.
— Вот и жилье наше. Располагайся. Сейчас затопим печь, и будет тепло! — весело сказал охотник и, нашарив под нарами дрова, зажег огонь.
Мальчик с любопытством осмотрел внутренность избы, где он должен был провести неизвестно сколько времени, и, довольный результатом осмотра, сбросил с себя котомку.
— Ну, брат, Зотников тебя здесь не найдет, а Чугунный тем более! Живи спокойно. Изба надежная, дверь крепкая. Оставляю тебе пищу, порох и дробь, а для веселья — Мойнока. Ложись спать, — улыбнулся Темир.
Кирик долго ворочался на нарах и уснул не скоро. Оставаться одному в тайге ему не хотелось. Сказать об этом Темиру он не смел и только утром, за чаем, осторожно заявил:
— Помнишь, я говорил тебе, что у меня в Тюдрале есть друг Янька. Хорошо, если бы ты привел его сюда!
— А он пойдет?
— Явится. Только скажи, что, мол, Кирик зовет.
— Вот и хорошо! — Довольный Темир поставил чашку на нары. — Но в Тюдрале Янек много. Чей он?
— Сын бывшего работника Зотникова. Отца зовут Прокопием, а мать — Степанидой.
— А где сейчас отец?
— На войне.
— Хорошо, мальчик будет здесь через неделю, — кивнул головой охотник.
— А Степаниде скажи, что я ее часто вспоминаю. — Кирик поднял просветлевшие глаза на охотника. — Она нас с Янькой одинаково любит.
Через два дня охотник ушел. Стояла оттепель. Днем солнце высоко поднималось над Ярголом, бросая косые лучи в ущелье. Со склонов начал сползать рыхлый снег, обнажая выступы, покрытые каменной таволожкой и побуревшей травой. Проводив Темира, Кирик вернулся с Мойноком в избушку, растопил в котелке снег и сварил себе чай. Накормив собаку, улегся спать.
Далеко над белками плыла луна, проливая бледный свет на кедровый лес, растущий внизу, и на засыпанную снегом избушку. Ни звука. Лишь порой свалится снег с ветви и чудесным фейерверком рассыплются искристые снежинки.
В избушке тепло и сумрачно. Медленно догорают угли, и трепетный свет огня вспыхивает порой на закоптелых стенах, точно отблеск далекого северного сияния. В углу на нарах спит Кирик. Мальчик дышит ровно и глубоко, как человек, который, наработавшись за день, рад отдыху. Возле дверей, свернувшись в клубок, чутко дремлет Мойнок…
Спрятавшись за белками, луна исчезла. В ущелье стало темно. Казалось, все уснуло, только филин кружился неслышно в поисках добычи. Вскоре его зоркие глаза заметили зверя. Филин покружился над ним и, услыхав предостерегающее рычанье, скрылся в кедраче. Ночной гость — рысь остановилась на опушке леса и насторожила уши. Предутренний морозный воздух был по-прежнему чист и легок. Повертев круглой, как у кошки, головой, рысь стала приближаться к избушке. Здесь она когда-то находила остатки мяса и костей. Остановившись метрах в пяти от жилья, рысь обнаружила следы и вздыбила шерсть. Следы вели к жилью. Инстинкт предосторожности заставил рысь залечь в снег. В избушке было по-прежнему тихо. Прошел час. На востоке показалась бледная полоска света и, постепенно расширяясь, охватывала небосклон. Начало светать. Голодная рысь приблизилась к избушке и прыгнула на крышу. Внизу, под потолочным настилом, послышалось рычанье, и Мойнок заскреб острыми когтями дверь. Рысь притаилась. Кирик проснулся и стал прислушиваться. Мойнок рвался из жилья, прыгал на нары, заливаясь неистовым лаем. Кирику стало ясно: рядом кто-то чужой, но выйти из избы и выпустить Мойнока он не решался. Если это враг, то в избушку он не попадет: прочные стены и дверь, висящая на крепких петлях, служили верной защитой. Зарядив ружье крупнокалиберной пулей, мальчик стал выжидать. Мойнок метнулся вновь на нары и, задрав морду вверх, яростно залаял.
«На крыше кто-то есть. А что, если все-таки выпустить собаку?»
Кирик поспешно оделся и, держа ружье наготове, подошел к дверям. Мойнок, виляя хвостом, выжидательно смотрел на молодого хозяина. Когда тот распахнул дверь, собака перемахнула через порог и, обежав вокруг избы, остановилась перед зверем.
Свесив голову, рысь не спускала злобных глаз с Мойнока, а тот, поднявшись на задние лапы, заливался переливчатым лаем.
Рысь подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку. Кирик прицелился и спустил курок. Раздался выстрел.
Гулкое эхо мощными раскатами прокатилось по ущелью и замерло в горах. Когда рассеялся дым, Кирик увидел, что Мойнок с ожесточением треплет в зубах мертвую рысь, оттаскивая ее все дальше от избы. Услышав голос хозяина, собака вильнула хвостом и бросила добычу.
Снимая со зверя шкуру, Кирик с интересом рассматривал темно-рыжую шерсть, короткий, точно обрубленный хвост и длинные кисточки ушей. Растянув шкуру на шесте, мальчик занялся своим несложным хозяйством.
На следующий день, взяв с собой ружье и котелок и рассовав по карманам несколько кусков копченого сыра, Кирик направился с Мойноком вверх по ущелью. У границы леса мальчик набрел на куропаток и увлекся охотой.
Птицы кружили небольшими стайками. Завидев мальчика с собакой, они падали в снег. Их белое оперение сливалось с белизной снежного покрова, и, только вспугнутые Мойноком, они вновь поднимались в воздух, заманивая юного охотника все дальше и дальше, на белки.
К вечеру Кирик убил несколько птиц и, ловко лавируя на лыжах между камнями, возвращался к жилью. Когда он проходил самое узкое место ущелья, где гладкие отвесные скалы сжимали русло реки, неожиданно впереди раздался оглушительный грохот. Испуганный Кирик увидел, как снежная лавина сползла с горы и закрыла низ ущелья. Теперь оставался только один путь: через мертвые, покрытые вечным снегом горы.