Это, конечно, было несправедливо и очень обидно. Сеня вдруг почувствовал, как у него перехватило горло и на глаза навернулись слёзы. Он вытер глаза рукавом рубахи и даже не обратил внимания на то, что в зале снова вспыхнули юпитеры и Дмитрий Петрович сказал:
— Так!
Они вместе вышли из студии на резкий морозный воздух. Несмотря на поздний час, они не сели в троллейбус, а пошли пешком. Сене уже совсем не хотелось спать. Они с Дмитрием Петровичем шли молча или перебрасывались словами о каких-то пустяках. Дошли до метро. Прощаясь, Дмитрий Петрович протянул Сене руку и вдруг тяжело положил ему обе руки на плечи и ласково сказал:
— …Наше дело такое. В каждое слово нужно вложить сердце! В искусстве без сердца нельзя!.. Наше дело такое, — повторил он не то грустно, не то гордо.
Потом ещё что-то доснимали. Дмитрий Петрович и Игорь просматривали плёнку, спорили. Сенино присутствие уже было не нужно, но он по-прежнему приезжал в студию. Здесь было пусто. Убрали декорации Катиного домика, картина со скалой, свёрнутая трубкой, лежала сбоку у стены. Унесли куда-то мюнхаузенского коня. Наверно, он уже сослужил свою службу и больше никому никогда не понадобится. Даже головастые юпитеры перетащили в соседний павильон, где шли съёмки другой группы. В пустой студии стучали плотники, разбирая последние щиты. Только Аглая Борисовна сидела на своём месте с неизменной папиросой в руке, но гримировала она теперь не Сеню и Лидку, а каких-то других, незнакомых артистов, забегавших к ней из соседних павильонов.
Ребята в школе теперь уже реже интересовались съёмками. И если и расспрашивали, то не Сеню, а Лидку.
Лидка и сообщила всем, что фильм готов и режиссёр обещал показать его в школе.
В этот день в вестибюле совет дружины повесил большой плакат, извещавший о том, что в актовом зале после уроков будет демонстрироваться новый кинофильм.
Сеня вместе с ребятами сидел в набитом битком зале. Долго не могли как следует занавесить окна, чтобы было темно, и старшеклассники взбирались на подоконники и, смеясь и поддерживая друг друга, натягивали поплотней занавеси. Но вот в зале погас свет. Кто-то захлопал в ладоши. По залу пробежал шумок. Наконец всё стихло. Появилась надпись: «Первый дождь». И крупные капли расплылись кругами по лужам. Сеня сидел с ребятами и смотрел на экран. И, хотя он знал, что должно произойти, что скажет Катя, как поступит Костя, он смотрел фильм как что-то новое, незнакомое. Вот замелькали на экране первые кадры. Улицы села, снятые за городом, ребята, бегущие в школу. Вот появилась среди подружек Катя с длинными косами и портфелем в руках. А вот и Костя догнал её и они пошли рядом, отстав от других ребят.
Глядя на экран, Сеня совсем не помнил о том, что он сам снимался в роли Кости. Это был не Сеня, а какой-то другой мальчик. И теперь, когда Сеня смотрел фильм, ему нравился этот простоватый, прямодушный и отважный паренёк. И верилось, что он и в самом деле может залезть на вершину скалы за цветком. Никто из зрителей даже и не подозревал, что это не настоящая скала, а нарисованная на холсте вместе с деревцами и облаками. И даже Сеня теперь не помнил об этом. А когда Костя на своём Буяне поскакал за врачом, все хотели, чтобы он вовремя успел доскакать и чтобы доктор согласился лечить Катиного телёнка, потому что это был не ветеринарный врач, а обыкновенный человеческий доктор и он совсем не обязан был идти в соседнюю деревню лечить телёнка.
Мелькнул кадр — взволнованное лицо мальчика с веснушками — крупным планом. Его лохматая голова, низко склонённая над гривой. А за ним второй кадр — всадник, ловко скачущий на небольшом пегом коньке. И, конечно, никто из зрителей не догадался, что это снимались два человека: ученик их школы Сеня Бармушкин и артист цирка — знаменитый наездник. Все видели одного только паренька Костю и в этот момент все они хотели, чтобы он поскорей доскакал до врача. И даже Сеня не помнил, как он трясся в студии на деревянном мюнхаузенском коне. Он тоже видел перед собой Костю и желал ему удачи.
Когда в зале зажёгся свет, Сеня ещё некоторое время продолжал смотреть на экран. Он не слышал, как Гошка Комаровский что-то кричал ему, а Рита Америцкая пыталась о чём-то спросить. В эту минуту он вдруг как-то осознал, что теперь всё кончилось — и съёмки, и студия, и волнения. Не то чтобы ему нравилось сниматься или он хотел стать киноартистом. Нет, он вовсе не думал об этом. Но ему было очень жаль чего-то, так внезапно вошедшего в его жизнь и так же внезапно кончившегося.
Дмитрий Петрович с усталым, но улыбающимся лицом стоял, окружённый ребятами. Сеня протиснулся поближе. Ему хотелось сказать режиссёру что-нибудь хорошее, но он не знал, что сказать.
И вдруг у него само собой вырвалось:
— Дмитрий Петрович, а я сдюжил!
Дмитрий Петрович не понял, потому что, наверно, уже позабыл тот разговор в студии, когда они только начинали сниматься. А может быть, он просто не расслышал, потому что ребята со всех сторон тормошили его, спрашивали, не нужны ли ему ещё артисты и будет ли он снимать какой-нибудь новый фильм.
Насчёт артистов Дмитрий Петрович ничего не ответил, а про фильм сказал:
— Буду! Называется он «У каждого — своя дорога». — Сказал и посмотрел куда-то вдаль, через головы ребят.
Наверно, задумался об этом новом фильме.
Гипнотизёр
Генка зашел за Колей Нестеровым, просто так — прогуляться по улице ввиду наступления весны. Коля сам отворил дверь, но не успел Генка поздороваться, как Николай схватил его за руку и, не говоря ни слова, прямо в пальто потащил в комнату. Там он усадил Генку на диван, а сам отошёл, поднял вверх руки и стал медленно водить ими по воздуху, как-то странно вытаращив глаза. Генка съёжился в углу на диване — уж очень белый чехол, а он в пальто, и галоши на ногах грязные, а тут ещё Колька пальцы растопырил и глаза выпучил, как лягушка.
Генка не любил беспорядков. Он сердито выпятил толстые губы:
— Ты… ты это зачем?
Коля ничего не ответил и продолжал свои упражнения.
— Ты что, с ума сошёл? — не выдержал Генка и вскочил с дивана.
Коля схватил его за плечи:
— Сиди спокойно! Я тебя гипнотизирую!
Генка сказал, чтобы Колька перестал дурачиться, но тот вместо ответа достал из своего стола большую растрёпанную книгу.
— А ты это видал?
Генка таких книг не видал: на ней со старинной буквой «ять» и твёрдыми знаками было написано вверху маленькими буквами: «Докторъ Тартэ». А посредине — большими: «Гипнотические сеансы».
— Вот, — сказал Колька. — Это мне одна тётенька дала, когда мы макулатуру собирали. Тут конца не хватает и в середине вырвано. Но это ничего. Книга — во!
— Про шпионов? Или фантастика? — спросил Генка.
— Да какие там шпионы! — отмахнулся Колька. — И никакой фантастики. Наука!
Генка не очень любил научные книги. Школьные учебники и те надоели за год. Генка разрисовал все обложки разными рожами. Мама говорит — в руки взять страшно. Гена хотел поторопить Николая, чтобы тот одевался. Но Колька не дал приятелю открыть рта. Посмотрел на Генку прищурясь и спросил:
— Ты можешь распоряжаться чужой волей, как своей, и властвовать над людьми?
Генка немного подумал. Случалось иногда, что он распоряжался сестрёнкой Лёлькой. Скажет: «Ну-ка, подай мяч — вон под скамейку закатился». Или: «Сбегай домой, вынеси хлеба с повидлом». И Лёлька вынесет. Но не всегда. Бывает, что Лёлька заупрямится. Тогда Генка щёлкал её потихоньку. Но Лёлька всё равно жаловалась маме.
Нет, наверно, он не умеет распоряжаться чужой волей. Генка покачал головой.
— А я вот умею, — сказал Колька. — Я этого доктора Тартэ проработал, и теперь… Не веришь? Хочешь, я тебя усыплю?
Генка пожал плечами, свистнул носом, но согласился. Коля снова усадил его на диван. Опять выпучил глаза, замахал руками и зашептал:
— Спи! Спи! Спи!
Но Генка не спал, а только здорово вспотел, потому что сидел всё время в пальто.
— Нет, — сказал он наконец, расстёгивая пальто, — видно, ты ещё слабовато проработал этого… как его… Тартэ.
— Не в этом дело, — возразил Коля. — Я теперь понимаю, почему ты не засыпаешь. Всё дело в том, что ты — волевая натура. Такие люди (они, к счастью, встречаются редко) не поддаются внушению и сами способны гипнотизировать. Об этом у доктора Тартэ тоже написано в книге.
Генке очень понравилось, что Коля назвал его волевой натурой. По правде говоря, он никогда и не подозревал, что из него может получиться гипнотизёр. Он вообще не знал, сильная у него воля или нет. Папа, например, утверждал категорически, что человек с сильной волей обязательно должен вставать рано утром, делать зарядку, каждый день чистить зубы и готовить все домашние задания. Он столько раз говорил об этом, что Генка готов был признать себя слабовольным, лишь бы от него отвязались. Но оказывается, что всё это ерунда.
— Да, — говорил Коля, одобрительно поглядывая на приятеля, — из тебя выйдет толк. Поверь моему опыту.
Генка поверил.
Они решили, что Коля поучит приятеля немного, а потом они вместе будут всех гипнотизировать.
— Давай теперь ещё на ком-нибудь попробуем, — предложил Николай.
Из кухни доносился голос Колиной соседки, которая отчитывала своего сына, первоклассника, за то, что он съел полбанки вишнёвого варенья, вместо того чтобы съесть тарелку супу.
— Хорошо бы её усыпить, чтобы она не кричала так, — заметил Генка.
Но Коля сказал, что у их соседки такой характер, что её сам Тартэ не сумел бы усыпить.
— Давай лучше кого-нибудь другого.
Через открытую дверь они увидели Колину бабушку. Она сидела в кресле и латала Колькины физкультурные штаны, которые ему нечаянно порвал пёс Велик. Коля показал на бабушку глазами.
Генка кивнул головой в знак согласия. Они поднялись и подошли к двери. Постояли, тихонько переговариваясь. Вечерело, и в комнате уже становилось сумрачно. Генка хотел повернуть выключатель, но Коля шепнул, что в темноте ещё лучше гипнотизировать. Он стал в дверях сбоку от бабушкиного кресла и зачем-то снова начал водить руками по воздуху.
— Это называется «пассы», — сказал он громким шёпотом.
Генка хотел было спросить, что это означает, но Колька замотал головой — не мешай, мол, — и Генка замолчал.
Поработать Николаю пришлось порядочно. Бабушка положила ещё две огромные заплатки на штаны, потом осмотрела их и, убедившись, что дыр больше нет, воткнула иголку в маленькую подушечку и опустила голову на спинку кресла.
— Засыпает, — шепнул Генка.
Колька, не прерывая своих гипнотических действий, показал приятелю кулак. Генка усомнился, можно ли загипнотизировать человека кулаком. Но, видно, у Николая был большой талант гипнотизёра, потому что вскоре бабушка задремала.
— Ну как? — спросил Колька.
В ответ Генка только крепко пожал ему руку.
Бабушка спала, наверно, целый час, пока не пришла с работы Колина мама. Тогда бабушка очнулась и стала подавать на стол, приговаривая:
— Ох и вздремнула я! К оттепели, видно.
Но ребята только подмигнули друг другу. Они-то знали, что дело совсем не в оттепели.
— Теперь попробую загипнотизировать маму, — шепнул Коля, — а то она сказала, что в субботу не пустит меня в кино, потому что я вчера разобрал будильник. Дурацкий какой-то будильник попался. Я его обратно собрал. Всё точь-в-точь как было, а идти не хочет.
Сели обедать. Генка всё ждал, когда же Николай начнёт проделывать свои пассы. Но Колька, видно, не спешил с гипнозом. Съел тарелку борща и преспокойным образом принялся за второе. Колина мама между тем что-то рассказывала про свою лабораторию, про какую-то конференцию.
— Так вот, мои дорогие! — сказала она, обращаясь к бабушке и Коле. — Завтра утром я уезжаю на целых три дня. И так как отца теперь тоже нет, вы остаётесь вдвоём — старый да малый. Очень прошу вас жить дружно.
Затем она стала говорить, что надо в эти дни не забыть уплатить за телефон, отдать залить Колины галоши и так далее… Вдруг она взглянула на Колю, который, положив на стол вилку, неподвижно сидел над своей тарелкой, и спросила:
— Ты почему, Николай, ничего не ешь и так жалобно смотришь на меня? Я скоро вернусь, не грусти. Слушайся бабушку и хорошо учись. Ты все уроки приготовил? Ну, тогда так и быть, прощаю тебе будильник и разрешаю пойти в кино.
Генка чуть было не подавился котлетой. Теперь уже он не сомневался в том, что его друг — великий гипнотизёр.
Гулять они в этот день не пошли. Сидели и говорили про гипноз. Вот это наука! Ведь можно не только бабушку и маму дома гипнотизировать, а всех, кого пожелаешь: контролёров в кино, например, чтобы пускали без билетов, продавцов в кондитерских, а главное — учителей в школе.
— Ты уроки приготовил? — спросил Коля. Генка кивнул.
— Все? И задачку тоже?
— Да она совсем лёгкая, — сказал Генка. — Давай я тебе объясню.
Задачка и вправду оказалась лёгкой.
— Знаю! Знаю! — закричал Коля, как только Генка сказал первый вопрос. — Сейчас я её запишу. Так. Первое действие — разделить, потом умножить. А теперь — сложить. Вот здорово! Ой, знаешь что? Не так уж часто бывает, чтобы мы с тобой все уроки приготовили, поэтому давай завтра будем гипнотизировать учителей, чтобы вызывали нас. А то чего зря учить. Я как выучу — никогда не спросят. А стоит не выучить — сразу: «Нестеров, отвечай!» Какой завтра первый урок?
— История, — сказал Генка. — Сергей Егорович.
— Ну, вот и хорошо! Пусть спрашивает. А потом, когда спросит, можно будет не учить до конца четверти. А потом опять выучить и немного погипнотизировать его.
Они порешили до поры до времени хранить всё в тайне. Но Генка не удержался и рассказал по секрету Гошке Комаровскому о книге доктора Тартэ и об успехах Николая Нестерова. Намекнул, что и сам он, Генка, тоже подаёт надежды стать гипнотизёром. Гошка хихикал и, конечно, разболтал секрет всему классу. Ребята поглядывали на Кольку недоверчиво. Впрочем, и сам Генка ведь тоже не сразу поверил Николаю, а только тогда, когда своими глазами увидел его могущество.
— Бабушка в два счёта заснула, даже похрапывала… Не верите? Вы убедитесь во всём через три минуты на уроке Сергея Егоровича, — торжественно сказал Генка, когда прозвенел первый звонок.
Уроки истории все любили, потому что Сергей Егорович всегда очень здорово рассказывал. Но зато отвечать ему было нелегко.
«Ну-с, давайте побеседуем», — заявлял обычно ученику Сергей Егорович, потирая руки, словно и вправду предстояла приятная беседа. А потом начинал: какие походы совершил Тутмос III или сколько лет назад царствовал какой-то Хаммурапи.
Генке с Колей не очень нравилось беседовать с Сергеем Егоровичем. Но теперь их не мог испугать никакой Хаммурапи со всеми его завоевательными войнами и драконовскими законами, вырезанными на каменных плитах.
Сергей Егорович между тем поздоровался и потёр руки, обводя взглядом класс.
Генка с Колей так и впились в него глазами. Николай даже сделал под партой несколько гипнотических пассов. Все притихли. А вдруг и вправду Сергей Егорович сейчас заснёт, стоя посреди класса? Интересно, что же, он так с закрытыми глазами и будет спрашивать урок? Вызовет Колю или, в крайнем случае, Генку. Но Сергей Егорович не засыпал. Напротив, вид у него был очень бодрый и весёлый.
— Ну-с, — сказал он, — давайте побеседуем.
По классу пролетел смешливый шепоток. Сергей Егорович поднял голову, и все замолчали.
— Людмила Чирикова! — вызвал Сергей Егорович.
Генка с Колей сразу же потеряли всякий интерес к уроку истории и всё пытались уяснить, почему на Сергея Егоровича не подействовал гипноз.
После звонка ребята окружили приятелей. Гошка Комаровский заметил не без ехидства: