Пролог
От скалистой земли когда-то давно отбежал островок. Так и замерзли они рядом. Потому замерзли, что отбежал островок от мамки-земли, потому заледенели, что земля отдела за своим своевольным детенышем. Спохватилась она, потянулась за ним, да уж поздно. Так и плывут в бесконечном времени каменный островок и вытянутый к нему большой полуостров, похожий на испуганные опоздавшие руки, — с трех сторон ледовитое море, с четвертой — болотная мерзлая тундра. Небо над ними торжественное, в ярких звездах, как в орденах. Что-то неведомое шелестит в темноте. Поет ветер. Миллиарды снежинок, сталкиваясь, порождают чудесный, еле приметный звон. Слагаются звуки в музыку.
Вдруг быстрый морзяночныи писк: тревога!
Откуда? С какой стороны? Иногда раздается в ночи словно пушечный выстрел, может в море ломается лед, может быть, камни скал лопаются от стужи. Иногда что-то стонет тоскливо — это ветер свивается для коварства в тугую пружину. Иногда что-то ухнет и загудит, словно дальний экспресс, — это снег перемерзший сорвался с утесов. И снова — тревога!
Какая беда надвигается? Какая идет опасность? На самом краю полуострова под отвесными черными скалами — люди живут в деревянных домах с паровым отоплением.
И на острове люди живут. А вокруг на тысячу километров безлюдье, только песцы, да тюлени, да полярные совы, да редкостный ныне белый медведь.
Имеются в этом безлюдье зимовки. Они поставлены так редко и так далеко друг от друга, что в смысле население упоминать о них так же странно, как о единственном неопавшем листочке в зимнем лесу. Но именно с дальних зимовок, едва различимых под снегом, несутся на материк всевозможные ценные сведения.
Измеряют люди на зимовках тревогу приборами, сами готовятся к защите и на Большую землю посылают предупредительные сигналы.
"Тревога! Идет ураган-циклон такой сокрушительной силы, что, постепенно ослабевая, добежит до самого Черного моря. Беды понаделает. Готовьтесь! Готовьтесь! Север шуток не шутит".
Посадку разрешаем
В воскресенье тихо было в природе, так тихо, словно лопнул барабан в духовом оркестре и все музыканты, опустив медные трубы, сидят в изумлении — не дышат.
Картина эта для простых ушей. Для ушей, оснащенных аппаратурой, картина другая.
Толкаются над землей радиоголоса. Шумят, смеются и плачут. Английские разговоры смешиваются с итальянскими, джаз заглушается финским церковным пением, и органная музыка отступает под натиском громкозвучной французской певицы.
— Борт тринадцать-сто тридцать шесть. Прошу разрешения на посадку.
— Посадку разрешаем. Заходите с востока, у нас низовой ветер...
И уже совсем рядом голос местной радистки Раи:
— Я — "Фиалка". Борт тринадцать-сто тридцать шесть, не встречали в Архангельске Володю Бойкова? Он мой брат.
— "Фиалка", "Фиалка", мы его в Печоре встретили на неделе. Жив-здоров, велел кланяться. Он на Диксоне нынче. Мы к вам мальчика доставили, Колю.
Через несколько минут другой близкий голос, уставший от работы:
— "Фиалка", не в курсе, почему гидролог Чембарцев не пришел встретить сына? Должен был.
Сразу же голос Раи, сдержанно-тревожный:
— Я — "Фиалка". Вызываю гидропост Топорково. Гидролог Чембарцев, ваш сын Коля только что прибыл рейсовым самолетом. Что случилось? Почему вы не приехали его встретить? Гидропост Топорково... Гидропост Топорково... И нет ответа.
В школе-интернате на втором этаже, в комнате номер пятнадцать, проживал Соколов Ленька, ученик третьего класса. Имелись у него в комнате шкаф, стол, радиоприемник, портрет космонавта, картинки из жизни животного мира, зеркало, стулья и две железные кровати, застланные малиновыми одеялами. Была у Леньки в комнате муха, которая по какой-то причине не заснула на зиму, но подолгу сидела в каком-нибудь углу. Потом, обалдев от тоски, громко и быстро летела через всю комнату и снова садилась дремать. Мухой Ленька очень гордился. Еще была у Леньки родная сестра Наташка. Правда, жила она в другой комнате, этажом выше, но сейчас находилась у Леньки в гостях.
Ленька книжку читал про шпионов. Наташка шагала по комнате туда-сюда. Когда Наташка думала, она всегда расхаживала таким образом. Наверное, потому отметки по предметам, были у Наташки некрепкими и неустойчивыми — в классе и ведь не походишь, в классе нужно тихо сидеть и не ёрзать.
Наташкой Ленька гордился редко, чаще бывал на нее сердит.
-Ленька.
Молчание.
-Ленька!
Молчание.
— Ленька!!
Молчание.
Я знал одного мальчика, который любил читать детективы и приключения. Когда он читал их, он весь был там — на месте происшествия. Говорят, семья его собиралась на дачу как раз и то время, когда он читал. Его погрузили в машину — он ничего не заметил. Привезли на дачу — он ничего не заметил. Когда же он, закрыв книжку, оглянулся и увидел вокруг незнакомую обстановку, то выпрыгнул в окно, решив, что его украли.
-Ленька!
Молчание.
Наташка заглянула брату в лицо и увидела — спит Ленька и во сне шевелит губами.
— Не иначе всю ночь читал. И куда в него столько влезает?.. — Наташка тряхнула Леньку за плечо. Со всей силы тряхнула. — Ну, Ленька, какой ватиканский язык? На какой похож?
— На твой — без костей! — закричал Ленька, мгновенно проснувшись.
Наташка вздохнула глубоко и протяжно. Шаги ее стали короче. Лицо погрустнело.
— Ленька, как ты думаешь, в Южной Америке сейчас что цветет?
Ленька заткнул уши пальцами.
Скучно? Конечно — если один читает, а другой от безделья пристает с вопросами на отвлеченные темы. Можно было Наташке пойти в комнату развлечений и в кружки, даже в читальню. Но именно в тот вечер Наташка была настроена меланхолически и въедливо. Отчего такое бывает, науке пока неизвестно. В сущность ребячьих поступков наука тоже пока не вникла.
— Ленька, мухи задом летают?
Ленька посмотрел на сестру глазами, полными укоризны.
— Не мешай, а? Он сейчас как раз ловит.
— Глупый ты. Ленька. И книжки читаешь бесчувственные. То рыбу ловят, то крокодилов, то шпионов каких-то. Все ловят, ловят — нет чтобы отпускать...
От такого беспримерного заявления Ленька Соколов вмиг оторвался от книжки. Вскочил.
— Отпускать? Шпионов? Ты, Наташка, сегодня что? Или ты ужо совсем не того?
Наташкины шаги стали еще короче — почти на одном месте. Она вздохнула еще протяжнее, наверно, жалея всех переловленных Ленькой в его мужественном воображении животных диких, птиц огромнокрылых и этих бестолковых шпионов. Вздыхая возле радиоприемника, Наташка нажала на клавишу — включила. Из приемника донесся далекий тревожный голос. Наташка, даже не двигаясь, сообразила: наверно, тонет корабль в южном розовом море. Погибают матросы, и нет помощи им ниоткуда.
— Ленька, — сказала она, всхлипнув. — В южном море корабль тонет. Слышишь, как он страдает.
Ленька тоже прислушался. Гибнущий в южном море корабль вообразить легко, и картина выходит красивая. Можно даже уловить запах бананов и ананасов, которые в трюме.
Но характер! Характер у Леньки был поперечный и гордый.
— Нет, не корабль, — сказал он. — Это в Сахаре, наверное, люди от жажды мучаются. Когда корабль, тогда SOS кричат. "Спасите наши души"... — Опровергнув таким авторитетным способом Наташкино заявление, Ленька добавил с досадой: — Ух, Наташка. Ух, враг, говорю — не мешай читать. Он как раз отрывается... — Ленька двинул кулаком снизу вверх, шумно выдохнул, еще раз двинул, но уже сверху вниз и углубился в КНИГУ, в том месте, где наш разведчик, переодетый в красивую женщину, сокрушительным апперкотом сваливает обнаглевшего гангстера Гориллу Дуду. Такие места Ленька прочитывал по два раза.
— Я — "Кристалл". Вызываю РУН-семьсот. Под нашей станцией разорвало льдину. Льды лопаются и расходятся во всех направлениях, — громко произнесло радио. — Высылайте самолет для эвакуации...
Засвистали, завыли помехи. Ленька, отшвырнув книжку и оттолкнув сестренку, подскочил к приемнику. Принялся ручку настройки крутить.
Ленька и Наташка отлично знали, что сообщение, адресованное РУН-700, а именно — Главному полярному управлению, уже принято во всех пунктах недремлющими радистами, им же, малолеткам, остается только одно — мучиться, ожидая дальнейших событий.
Скучно? Что поделаешь? Не напрасно ребят называют цветами. Цветы, как известно, стадия в развитии хоть и красивая, но промежуточная, так сказать — ожидающая.
А вообще, в реальности. Ленька и Наташка ребята румяные, упитанные, против насморка закаленные, глаза имеют серые с голубизной, брови малоприметные, носы любопытные, одинаково вздернутые.
Ленька ручку настройки крутил. Приемник в нужном месте молчал. Зато Ленькин нос, лишенный контроля и управления, сопел, шмыгал и морщился. Ленька подкрадывался к радиоволне, затаив дыхание, сдвигая настройку, может быть, только на волосок. Вот-вот ухватит. Но...
Широко отворив двери, в комнату вошел директор школы-интерната Петр Савельевич. Следом за ним щуплый мальчишка — в одной руке широкий плоский предмет, завернутый в бумагу и перевязанный, в другой — чемодан.
— Соколовы, это ваш новый товарищ, Коля Чембарцев. — Директор посмотрел на Леньку и Наташку поверх очков, как старики и старухи смотрят на внуков. Потом он поправил очки, приосанился, голос его стал командирским: — Я сказал — наш новый товарищ. Задача ясна, Соколовы?
— У меня времени нет, — пробурчал Ленька. — Мне в кружок надо. Сначала в хор, потом в умелые руки. И еще на радиосеанс...
— Соколовы, повторяю — ваш новый товарищ. Со всеми вытекающими. Задача ясна, Соколовы? Ленька вздохнул,
— Ясно... Петр Савельевич, мне еще тропики поливать... Наташка сунулась в разговор:
— А у девочек товарищей не бывает. У девочек только друзья и подруги детства.
Новый мальчишка положил на кровать упакованный предмет, а также чемодан, потряс плечами, повихлялся немного и закатил глаза.
— Я и подругой детства могу.
— Ты? — спросил Ленька.
— Я. Я из Одессы.
Дверь отворилась. В комнату впорхнула ученица девятого класса — хорошенькая Ниночка Вострецова.
— Петр Савельевич, извините, вас в учительской ожидают. Все педагоги уже там собрались и курят. Попросили: "Ниночка, сбегай".
Директор заторопился. Сказал Коле:
— Извини, я спешу. Соколовы тебе все покажут.
И ушел.
Ниночка Вострецова поправила перед зеркалом волосы. Стала в красивую позу и запела с заграничным акцентом:
"Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только ты об этом лучше песню расспроси..."
Была Ниночка похожа на птицу с яркими короткими перьями, которая не умеет ни летать, ни плавать, зато любуется собой в каждой лужице. Нужно сказать, что уже в седьмом классе ребята перестают походить на растения, беззаботно и удивленно торчащие из земли, они похожи на птиц: гусей и уток, павлинов и трясогузок и прочих пернатых, исключая орлов.
— На полярной станции у Воронина острова льды разорвало, а ты перед зеркалом изгибаешься, — сказала Наташка.
— Что?
— А то, что не изгибайся.
— А я тебя за ухо. Ты как со старшими разговариваешь?
— И не командуй, ты не наш шеф. У нас Нитка шеф! А ты нам никто.
Ниночка окатила Наташку, Леньку и Колю презрительным взглядом, холодным, как ледовитое море. Запела: "Четвертый день пурга качается над Диксоном..." — и пошла из комнаты прочь. С порога она успела сказать:
— Подумаешь, Нитка. Она очки носит, потому что у нее глаза — поросячьи.
— Певица! — закричала Наташка. — Кукла с закрывающимися глазами!
Высунув голову в коридор, Наташка высказала вслед Ниночке Вострецовой множество громких и разнообразных слов, из которых следовало, что некая Нитка в тысячу раз красивее и умнее Ниночки — не торчит целый день и клубе, учится только на "хорошо" и "отлично".
Ленька в этот скандал не вмешивался.
— Ты одессит? — спросил он. Коля ответил:
— Пли... — Потом он уселся на кровать, попрыгал на ней сидя. Сказал: — Это койка моя? Годится. Не люблю мягких. Я в самолете выспался. — И принялся вприскочку расправляться со своими вещами, поясняя каждое действие: — Чемодан под кровать. Пальтишко в шкаф. Шарф туда же. — Шапку Коля бросил вверх и слегка назад — себе за спину. Затем ловким способом ударил по шапке ногой, и она, перелетев через его голову, угодила в шкаф, прямо на полку. — Так в темноте и живете? — спросил он, зевнув.
— Почему в темноте? Коля кивнул на окно.
— Ночь, — сказал Ленька. — Полярная.
Коля принялся распаковывать плоский предмет.
— Ночью все кошки серы.
— Некоторые, — сказал Ленька.
— Все, — сказал Коля. — Ночью ничего не различишь. Я Арктику надеялся увидеть.
— Еще увидишь. — Ленька протянул Коле руку. — Я Ленька. Она — Наташка. Мы брат и сестра. Она, враг, без меня не может.
Наташка подошла к ним.
— Будто он без меня может. Тоже небось скучает. У нас еще братья есть, взрослые. В Норильске живут. А я одна дочка. Ленька меня беречь должен...
Коля наконец распечатал предмет, снял со стены картинку из жизни животных и повесил предмет на ее место.
— Подарок, — сказал он. — Отцу.
Предмет оказался фанерой, на которой был приклеен большой сушеный омар, крытый лаком, снизу нарисован белый корабль в зеленых острых волнах, а сверху написано: "Привет из Одессы".
— Сувенир, — сказал Коля. — Народное творчество моряков... — Посмотрел на омара долгим печальным взглядом, потом на Леньку посмотрел и сказал вдруг: — Хочешь, тебе подарю?
Наташка сунулась.
— Ты же отцу привез.
— Ему не понравится. Порицать будет... Маме тоже не нравилось.
— А почему он тебя не встретил? — спросила Наташка.
— Откуда ты знаешь?
Наташка напустила на себя таинственный вид, для чего спрятала руки за спину, глаза ее округлились.
— У меня талант такой...
Ленька велел сестре помолчать, настроил приемник на местную радиоволну. Комнату заполнил голос радистки Раи. В нем были усталость, тревога и даже обида.
— Гидропост Топорково. Гидролог Чембарцев, рейсовым самолетом прибыл, ваш сын Коля. Что случилось? Почему вы не приехали его встретить?
— Болтать у нее талант, — сказал Ленька. — У нас тут все по радио сообщают. Всякое дело, всякую тревогу... и новости. Специфика северной жизни.
— Я — "Фиалка". Вызываю зимовку Дальнюю. К вам вылетел вертолет с акушеркой. Встречайте.
— Раиса дежурит. Мы их по голосу узнаем.
— А почему он меня не встретил? — спросил Коля. Ленька, пожав плечами, подкрутил настройку.
— Я — "Кристалл". Вызываю РУН-семьсот, — тихо сказал приемник. Ленька прибавил громкость. — Под нашей станцией разорвало льды. Трещины достигают пятидесяти — ста метров. Ощущаем толчки. Срочно высылайте самолет. — Голос "Кристалла" становился все громче и громче. Была в этом далеком голосе строгость и не было страха.
Коля Чембарцев, мальчик начитанный, представил в своем воображении, как ломаются льды толщиной с этаж. Отважные люди-зимовщики идут цепочкой к посадочной полосе, расчищенной от торосов. По пути они спасают приборы и оборудование. Лица у них суровые, подбородки, невзирая на стужу лютую, выдвинуты вперед, в глазах сверкает огонь отваги. Этот огонь освещает путь в их бедственном положении. Вода через трещины лезет из океана, как черное масло, вскипает и лопается черными пузырями. А вокруг! Будто громы грохочут — то ломаются льдины; с чавканьем и шипением расходятся они в ручные стороны. Умные полярные собаки стоят возле трещин и лают, предупреждая людей.
Наташка тоже вообразила себе полярную станцию, словно цветное кино. Ледяная глыба, жутко красивая, мерцающая по всему излому голубыми и зелеными искрами, а иногда фиолетовыми, медленно надвигается на оранжевые, высотой чуть повыше палаток, домики. Сейчас, сейчас она их сотрет. Собаки скулят, жмутся к людям. Жалко Наташке людей, которые очень торопятся. Жаль Наташке собак, которые не могут людям помочь и оттого скулят. Одна собака оказалась на оторвавшейся небольшой льдине и уплывает в черную страшную пустоту океана... А тут еще Колька Чембарцев стоит — подбородок выпятил.