— Мура, — повторил Коля. — Что про них читать, когда я их живьем видел. — Коля грудь выпятил и подбородок вперед выставил. — Ты спроси у меня, спроси, видал я шпионов?
— Врешь, — сказал Ленька.
— Врать не приучен. Мы с Санькой аж на Дерибасовской троих видели. В кожаных куртках, в темных очках. Вытаскивают аппаратики, штук по десять у каждого, и щелк, щелк во все стороны...
— В Одессе — должно быть. В Одессе — согласен. Город большой, прятаться в нем легко. Только там, наверное, шпионов майоры ловят с собаками и подполковники. Вам с Санькой небось не поймать. Они вас обведут как миленьких и на пляже спрячутся среди голяков.
— И на пляже не утаятся. Я их и голых насквозь увижу — от и до, — важно сказал Коля.
— Свистишь, — сказал Ленька.
— Я свищу? — Коля снова грудь выпятил. Походил немного, нахмурившись, и спросил вдруг: — Если у человека хороший нюх, кем он будет?
— Собакой, — ответил Ленька простодушно. Коля слегка покраснел.
— А если у человека и нюх, и слух, и зрение хорошие, кем он тогда будет?
— Хорошей собакой, — ответил Ленька. Наташка захохотала. Колины уши как бы поджарились.
— Юмор развили, да?.. Разведчиком такой человек будет! — Коля снова выпятил остренький подбородок вперед, прошелся по комнате и спросил, ткнув Леньку пальцем в грудь: — Спроси меня, что сегодня на обед? Ну, спроси.
— Что дадут, то и съешь, — сказал Ленька.
— Рыбу дадут, — торжественно сказал Коля. Наташка давно искала трещинку в разговоре.
— А какую рыбу? Не знаешь, — сказала она. Коля, принюхиваясь, сделал по комнате круг.
— Треску!
— Ой, треску-у. — пропела Наташка. — Ишь ты — нюх применил. Под кроватью дыра в полу. Мы бы с Ленькой тоже унюхали.
— Унюхайте, что на гарнир, — скомандовал Коля. Ленька и Наташа разом нырнули под Ленькину кровать. Там в полу вокруг трубы парового отопления, которую недавно меняли, имелась довольно широкая щель. Может быть, ее не заделали из-за какой-нибудь технической надобности, но скорее всего — не успели, оставили до понедельника. Ленька и Наташка сунули в нее свои носы. Коля устроился рядом с ними.
Один мой знакомый в детстве безошибочно находил конфеты, куда бы мама их ни запрятала. Придет из школы, принюхивается и направляется прямо туда, где конфеты лежат: к буфету, кровати или кухонному шкафчику. У его мамы тоже был талант. Возвращаясь с работы, она направлялась прямо туда, где был запрятан дневник с замечанием учительницы.
А сейчас мой товарищ ненавидит конфеты, а его мама никогда не заглядывает в дневник своего внука.
— Макароны будут на гарнир, — наконец сказала Наташка.
— Я люблю макароны, — признался Лёнька. — И оленьи котлеты люблю.
Коля засмеялся по-доброму.
— Нет у вас нюха. И соображения нет. Кто ж это рыбу с макаронами подает. Картофельное пюре будет и кусок соленого огурца.
Наташка снова сунула нос в дырку.
— Насчет пюре — согласна, — сказала она. — А как ты огурец унюхал соленый?
Коля опять засмеялся. Лег на спину, принялся тренькать кроватной пружинной сеткой.
— Да не унюхал. Загляни в дырку-то. Что на блюде лежит?
— Огурцы, — уныло сказала Наташка.
— Вот, враг, и впрямь огурцы, — сказал Леньки. — А я знаю, что на третье дадут. В воскресенье на третье всегда апельсины дают.
— Тише, — сказал Коля. — Концерт для матраца с оркестром. — Он принялся тренькать на всех пружинах. Спел на разные голоса: "Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только ты об этом лучше песню расспроси..."
— Ну, ты молоток, — сказал Ленька восхищенно.
— Молоток, — согласился Коля и опять спросил грустно: — Чего ж он меня встречать не пришел? Может, я ему и не нужен? — Он посопел немного, тренькнул самой печальной пружиной и добавил, бодрясь: — Тогда я совсем сиротой буду — круглой.
Ленька вылез из-под кровати.
— Чего болтаешь? Во, враг, чего наболтал... — Ленька надел пальто, надел шапку и мрачно скомандовал: — Одевайтесь. Пойдем.
Коля высунулся из-под кровати.
— Куда?
— Куда, куда? Узнаешь, куда. Пойдем, про твоего отца справимся. — Ленька замотал шарф вокруг шеи. — Пошевеливайтесь.
* * *
На радиостанции, тесно заставленной аппаратурой, сидит на вертящемся табурете радистка Рая в туфлях на тоненьком каблуке. Возле двери, на вешалке, висят Раины теплые одежды, которые она наденет, когда домой пойдет. Там же стоят унты из лохматой собачьей шкуры, которые подарил Рае брат — летчик. Унты наденет Рая и станет совсем другой — толстой и неуклюжей. Потому и сидит она в легких туфельках и в облегающем свитере, — кажется ей, что одежда влияет на голос. Хочется Рае, чтобы голос ее в эфире звучал мягко и ободряюще.
Какой-то "Тибет" спрашивал ее, что делать с "Сахаром". Какой-то "Туман" просил очень вежливо и настойчиво прислать подкормку для оленьего стада в район горы Ветровой. "Калмык" строго требовал подтвердить получение шифрованной радиограммы капитану порта. И каждый из них после просьб, требований и запросов интересовался, сбавив голос чуть не до шепота:
— "Фиалка", нет ли новостей от "Кристалла"? Кроме этих голосов, ближних, в Раину комнату врывались певцы и тромбоны, священники и футболисты, хрипы и скрипы помех, голоса лгущие и голоса протестующие, отдающие команды и взывающие о помощи.
— Я — борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вызываю "Кристалл". — Голос долетел до Раиных ушей, как далекое эхо. И тут же все ближние голоса замолкли. Рая, едва дыша, подкрутила настройку. — У вас что, зажечь нечего? "Кристаллы, не вижу огней на посадочной полосе. Жгите матрацы, они уже не понадобятся. "Кристалл", "Кристалл"...
— Я — "Кристалл". Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, полоса смята льдами. Уходите в Порт. Когда расчистим новую полосу, дадим знать. Ждите в эфире.
— "Кристалл", "Кристалл". Я Володя Бойков. Я буду близко. Держитесь, ребята.
— Володя, уходи. Связь прекращаю. Пойду помогу народу полосу расчищать. Следи за эфиром! Следи за эфиром...
Раины руки побежали по клавишам и верньерам, — наверно, отыскивая ту самую, не существующую пока еще кнопку, которую нужно нажать — и беда отступит. Потом глаза Раины уставились на окно, на цветущую в горшке королевскую бегонию. Цветы у бегонии как мотыльки, только еще прозрачнее.
— "Фиалка", "Фиалка"... — позвали ее из недремлющей ночи.
Рая снова склонилась над своей работой.
* * *
Фонари украсили ночь светящимися шарами. Вьются в безветрии вокруг шаров легкие, народившиеся от света и от мороза снежинки. Кружатся и не падают на землю. В двухэтажных домах окна разноцветные от занавесок и абажуров. Музыка играет по радио и с пластинок.
От дома к дому, помимо тротуаров деревянных, проложены короба, как бы длинные ящики. На коробах ни снега нет, ни льда. По этим коробам побежали Ленька, Наташка и Коля.
— Что это за гробы? — спросил Коля. Ленька ответил:
— Ты свой юмор оставь, — но объяснил все же: — В коробах отопление паровое. В землю его не спрячешь — вечная мерзлота. Его и положили над землей, войлоком обернули, опилками засыпали и в деревянные короба упрятали. Это тебе не на пляже сидеть.
Шлепают Ленькины и Наташкины валенки по дощатым коробам. Шуршат Колины валенки вслед за Наташкой. На перекрестке, где короб с коробом пересекаются, как две дороги, толстый кот лежит полосатый.
Кот даже с места не сдвинулся, когда Ленька, Наташка, а вслед за ними и Коля перепрыгнули его. Коля подумал: может быть, замерз этот кот, закоченел — и все тут, и лежит на морозе трупом. Наклонился Коля, потрогал ладошкой доски, а они теплые. "Спит, — решил Коля, — пригрелся тут, на далеком Севере, и дрыхнет себе, как на печке".
Ленька и Наташка остановились, потому что короб круто пошел вниз, в темноту. Вверху звезды зеленые, как кошачьи глаза. Внизу темень — море замерзшее. Разглядел Коля в этой глубокой тьме — огоньки насыпаны грудками, словно кусочки неба выкрошились и упали вместе со звездами.
— Корабли, — объяснила ему Наташка. — Они здесь зиму зимуют — некоторые. Они первыми к островам отправятся. Придут ледоколы из Мурманска с другими кораблями. Те корабли здесь останутся, отдыхать после проводки, а эти пойдут. Потом и те пойдут, и еще... Там, — она махнула рукой куда-то вбок, — выше на севере, пролив есть — Вилькицкого, там всегда льды толкутся. Даже летом. Там без ледоколов нельзя... Летом здесь кораблей много. Они у нас отдыхают... — Эту последнюю фразу Наташка произнесла таким голосом, каким говорят ребята о вкусном мороженом или, к примеру, об апельсинах.
Представила Наташка лето. Народу на улицах — как в больших городах по субботам. На рейде корабли ворочаются. А в клубе! Танцы! И каких только нет людей. И наших, и заграничных. И моряков, и геологов, и охотников-тундровиков. Молодые штурманы в черных костюмах с золотыми шевронами и в лаковых ботинках танцуют с девушками-геологами, одетыми в кирзовые сапоги и зеленые брезентовые брюки. Геологи бородатые, комарами изъеденные, в штормовках и прожженных возле костра свитерах, танцуют с корабельными буфетчицами, разряженными в пух и прах в кружевной нейлон — на руках перчатки тонкие выше локтя. Говорят геологи корабельным буфетчицам по-заграничному, и буфетчицы геологам по-заграничному отвечают: "Йес... 0-ла-ла..." И матросы танцуют, и медсестры, и повара, и радистки, и плотники, и штукатуры, и летчики, и ученые, приехавшие по делам с зимовок. И все одеты по своему индивидуальному вкусу, или, как говорится, по своей прихоти. И всем весело, и никто ни в кого пальцем не тычет.
Весело и свободно.
— А там что? — спросил Коля, показав рукой на другую горсточку огоньков.
— Остров, — сказал Ленька. — Аэродром. Ну и так далее... Тебе пока знать не надо.
Коля посмотрел на Леньку жалеючи, но не возразил, а спросил:
— Если тигр укусит кошку за хвост, что будет?
— Бесхвостая кошка, — ответил Ленька. Наташка крикнула:
— И нет! Слепой тигр будет. Она ему глаза выцарапает. Коля очень серьезно померил Наташкин лоб пальцами.
— Голова нормальная, а мозгов — как у Ивана Сергеевича. Наташка обиделась, отшатнулась даже.
— Но, но... У какого Ивана Сергеевича?
— У Тургенева. Мы с Санькой, моим лучшим другом, в книжке читали: у Тургенева самый большой мозг был в мире.
— Ну, враг, — сказал Ленька восхищенно. Шлепнул Колю по плечу и добавил: — Сатирик.
Внезапно в природе что-то произошло. Что-то беззвучно лопнуло и раскололось.
— Что это? — прошептал Коля.
Небо заволновалось, заходило, словно подул в вышине разноцветный светящийся ветер, словно полил с высоты теплый сверкающий дождь и принес с собой странную тихую музыку. От этой музыки песни с пластинок и из приемников как бы утихли. От этих небесных огней огни поселка: окна, фонари, иллюминаторы кораблей — потускнели. Будто сама земля, беспокоясь о своей ледяной Арктике, дала команду розовым южным морям, синему-синему южному небу, красным пескам, желтым пескам, густо-зеленым джунглям, лиловым тропическим орхидеям разукрасить как можно нежнее полярную ночь, чтобы люди в этой ночи не устали, не заскучали от тьмы — чтобы ждали спокойно тепла и лета.
— Смотри, смотри — чудо какое!
И Наташка сказала гордо:
— Северное сияние...
А Соколов Ленька спокойно кивнул.
С мальчиком все в порядке
— Я — РГД — четыреста сорок. "Фиалка", примите радиограмму капитану порта.
— Я — "Фиалка", вас слышу. Прием.
В радиорубку, потеснив все голоса и звуки, вошли ряды цифр. Рая быстро записывала их, и, когда уже проверяла, чтобы не исказился смысл важного шифрованного приказа, в радиорубку, широко распахнув дверь, вошли Ленька, Коля и Наташка.
— Я — "Фиалка". Вас поняла. Конец. — Рая провела рукой по глазам, словно сняла с них усталость, глянула на часы и спросила, покосившись через плечо: — А вы тут зачем? Ваш радиосеанс через полтора часа.
— Ой, туфельки-то какие, Раиса! Мама такие Нине — невестке — купила. Легкие как пушинка — на ногах невесомые... Мы отца искать пришли.
— Вы не можете поискать его в другом месте? — спросила Рая и снова провела рукой по глазам.
— Сорт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Порт, прошу разрешения на посадку.
— Я — Порт. Посадку разрешаю, — ответил самолету аэродромный диспетчер.
Рая тут же от ребят отвернулась и закричала в микрофон, от нетерпения похлопывая рукой по столу:
— Я — "Фиалка". Вызываю борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Володя, Володя, я — Рая. Я сегодня дежурю.
— Привет, сестренка. — Радио засмеялось и чмокнуло.
— Может быть, "Кристалл" вертолетами снять?
— Вертолетам туда не добраться.
— Я — РУН-семьсот. Вызываю "Кристалл". Я — РУН-семьсот. Вызываю "Кристалл".
— Я — борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. РУН-семьсот, "Кристалл" расчищает новую полосу. Велели ждать вызова. Радист расчищает вместе с другими. Я в Порту. Вылечу сразу.
— Я — РУН-семьсот. Вас понял. Вызываю "Фиалку". "Фиалка", подтвердите прибытие мальчика Коли Чембарцева. Одесса просит подтверждения.
— Я — "Фиалка". Прибытие мальчика подтверждаю. Наташка толкнула Колю к вертящейся Раиной табуретке.
— Это и есть Коля Чембарцев.
И вдруг Коля шагнул к столу, поднялся на цыпочки и закричал в микрофон, как кричат несправедливо наказанные мальчишки, с гневным подвизгом и всхлипами:
— А чего он потерялся?! Чего я тут один буду?! Я один не хочу! — Он вцепился в радистку Раю, словно она во всем виновата. — Может, я ему и не нужен?! — И заплакал навзрыд, и уткнулся в Раины колени.
Рая испуганно выключила микрофон. Так же испуганно погладила Колю по голове. И сама всхлипнула. А радио требовало от нее ответа:
— Я — РУН-семьсот. "Фиалка", "Фиалка", кто потерялся? Почему мальчик один? Почему он плачет?
Рая вытерла нос шапкой, снятой с Колиной головы, посидела чуточку, закусив нижнюю губу, и ответила этому РУНу спокойно, как подобает полярной радистке первого класса:
— Я — "Фиалка". Гидролог Чембарцев встречать сына не приехал. На наши запросы не отвечает. Сам в эфир не выходит. С мальчиком все в порядке.
— Я — РУН-семьсот. Вас понял. Ищите Чембарцева. Держите нас в курсе. Если что, придется отправить мальчика обратно.
— Как же, — сказала Рая, прикрыв микрофон ладонью. — Отец его где? А вам быстро — отправить. — И уже прежним голосом ответила в микрофон: — Я — "Фиалка". Вас поняла... — Потом она повернулась к Коле, который в этот момент представил в своем заплаканном зрении строгого начальника РУН-700 в виде седого героя в золотых широких нашивках. Представил и присмирел. — Ты радиохулиган, — сказала ему Рая. Надела на него шапку и оттолкнула от себя. — Видеть тебя не хочу. Ты понимаешь, это Москва.
Коля вдруг высунулся из своей одежды, как птенец из скворечника, утер заплаканный нос и сказал:
— Ну и что — Москва? Мы в Москве с мамой были.
— Отправят тебя обратно в Одессу.
— И пусть отправляют. У меня там все остались: и Санька, и ребята, и воспитательница. А здесь никого.
Ленька стоял, в пол глядел. Наташка тоже глядела в пол, но тут она сделала быстрый шажок вперед и набросилась на Колю с кулаками.
— Как это у тебя тут нет никого? А мы? А мы тебе что — никто? Никто, да?
Рая сжала руками свою красиво причесанную голову.
— Я — "Тибет", я — "Тибет", ответьте, что делать с "Сахаром"? — спросило радио.
— Съешьте ваш сахар с чаем! — выкрикнула Рая в микрофон.
Радиостанция поперхнулась.
— "Фиалка", что с вами? Речь идет о живом человеке.
— "Тибет", замена "Сахару" будет. Извините. Тут у меня... Короче, завтра из отпуска прибывает радист Петров. — Сказав это, Рая встала, чтобы разделаться с ребятишками, и увидела капитана порта. Он стоял в дверях, соскребая сосульки с усов.
— Это еще что такое? — спросил капитан у Наташки. — Вам тут что, спортплощадка? Это радиорубка — святая святых — и извольте... — Он взял Наташку за шиворот и выставил ее за дверь.