А дождь все хлестал по темному городу, словно стремился хоть с одного окошка смыть темноту, добраться до света.
Василь нес за пазухой узел с одеждой для лейтенанта, чтоб не намок. Шли молча, быстро, легким шагом по-кошачьи, как и подобает Великим Вождям.
Вышли к речной пойме и двинулись по прибрежной улице. Мокрая земля чавкала под ногами.
За одним из заборов залаяла собака. Толик остановился. Уж очень знакомым показался собачий голос.
– Ты чего? - спросил Василь.
– Ничего. Слышишь?
– Собака.
Толик пошел было дальше, но снова остановился, сунул два пальца в рот и трижды коротко и тихо свистнул.
По ту сторону раздался хруст веток, кто-то пробирался через кусты. Собака несколько раз тявкнула и заскулила.
Толик стоял неподвижно. Остановился и Василь.
– Киня, ко мне, - тихо позвали из темноты собаку. Голос был старческий.
Снова затрещали кусты, и за забором все стихло.
Василь тронул Толика за плечо. Свернули к реке. Зашуршала под ногами жесткая осока.
Противоположный берег скрывала тьма. Деревья на нем даже не угадывались. И река была не видна, только едва слышно рядом журчала вода.
Ребята остановились и стали всматриваться во тьму.
– Вспомнил, - прошептал Толик. - Киндер лаял. Его голос.
– Ты что? - в голосе Василя звучало изумление. - Киндер давно в Москве. Они же с цирком ушли.
– Может быть… Но очень похож.
– Ты ж на собаках собаку съел, - усмехнулся Василь.
Толик не ответил. Некоторое время они напряженно прислушивались, стараясь уловить какой-нибудь посторонний звук.
– А кто в этом доме живет? - тихо спросил Толик.
– В каком?
– А где собака.
Василь пожал плечами:
– Вроде, старик…
– Один?
– Тихо.
Они снова прислушались.
– Показалось.
– Когда я свистнул, собака заметалась. Выходит, знает свист.
– И я бы свистнул - заметалась. У тебя в мозгах сдвиг на собачьей почве.
– Тихо, - Толик тронул товарища за руку.
На этот раз послышался смутный всплеск, потом другой, слабый, но отчетливый. На черной воде появилось еще более черное пятно, расплывчатое и длинное. Оно ткнулось в берег.
Василь и Толик подхватили скользкое бревно, подтянули, чтобы не унесло течением. Голый Каруселин вышел из воды, в темноте он смахивал на призрак, а не на человека из плоти.
– Вытирайтесь, - Василь протянул ему полотенце. - Быстренько. Одежда сухая?
– Подмокла немного.
– Надевайте. Мы еще штаны принесли и пальто.
Лейтенант торопливо оделся.
– Пошли.
Зашуршала под ногами осока.
Впереди шел Василь, за ним Каруселин, замыкающим Толик.
Когда вышли к забору, за которым лаяла собака, Толик приостановился. Дом едва намечался светловатым пятном сквозь сад. Кругом было темно и тихо. Только осторожно чавкала земля под ногами впереди идущих.
Толик двинулся следом.
Тетя Дуся ушла домой. Злата увела Катерину, как было условлено. Василь открыл дверь ключом, впустил вперед Каруселина.
– До завтра, - сказал Толик.
– Спасибо, - откликнулся лейтенант.
– Не на чем.
Толик шагнул от двери и словно растворился во тьме.
4
Филимоныч рассказал своему жильцу, что видел в городской управе артистку Лужину.
Флич не знал, что и думать! Он обрадовался, что Гертруда жива. Но как попала в городскую управу? К ним?
Старик утверждал, что начальник, у которого он требовал жалованья, лысый такой, важный, перед ней ковром стелился. Видать, она еще в большие начальники выскочила!
Ну в какие начальники может выскочить тихая домашняя Гертруда? Да, она - немка и могла как-то использовать свое происхождение. Допустим. Но выскочить в начальники!… Чушь какая-то!
Он бы встретился с ней. Но во-первых, не знал, где ее искать. Во-вторых, что он ответит ей, когда она спросит о сыновьях? Что? А она спросит… В-третьих…
Все время в памяти воскресал последний вечер перед эвакуацией. Он как бы восстанавливал его, выстраивал минуту за минутой и начинал ощущать смутную тревогу.
Почему Гертруда была так взвинчена? Почему сказала, что у нее плохое предчувствие, что с ней непременно должно что-то случиться? Почему, еще вечером, до ареста, велела присмотреть за мальчиками? Может быть, она знала, а не предчувствовала? Тогда почему не сказала прямо, что ее должны арестовать? Почему, наконец, не сбежала, не скрылась, если знала? В суматохе вряд ли стали бы ее так уж разыскивать. Ведь она никакого преступления не совершила. В этом он уверен. Твердо уверен. Он знает Гертруду столько лет! Она не способна на подлость, на измену.
А может быть, Филимоныч встретил вовсе не ее в управе? Мало ли похожих женщин? Просто и обознаться.
Но старик стоял на своем. Описал и голубое шелковое платье, как шуршало, когда шла. И как она держала голову, и светлые волосы валиком. И как она говорила по-русски, словно не по-русски.
Оставаясь один, Флич гонял по ладони монетку, слоняясь по комнате, придумывал новые фокусы, возился с аппаратурой, стряпал на кухне. А думал все время о Гертруде и о ее мальчиках. В то, что мальчики погибли, не верил. Как это погибли ни с того ни с сего, просто так? Немыслимо! Они доберутся до города, рано или поздно он их найдет. Зайдут же они в цирк!
Вот Гертруда оставалась загадкой. Что она делает? Как живет?
И еще: куда девался Мишель, дядя Миша, клоун Мимоза? Он ушел из цирка до эвакуации, неприметно. Куда? Где он? Жив ли?
Вопросы, вопросы, вопросы… А ответов нет.
Филимоныч все сторожил цирк. Хлопоты его о жалованье не увенчались успехом. Лысый отказал начисто.
– Управа вас в сторожа не нанимала. Платить не будем.
Филимоныч упорствовал.
– Я сторожу казенное имущество. Власть меняется, имущество остается.
Лысый его рассуждениям не внял. Тогда Филимоныч пригрозил пожаловаться самому немецкому коменданту.
Лысый выгнал старика взашей да еще приказал дежурному, тому, что сидел в вестибюле с белой повязкой, не пускать больше этого просителя в управу.
Так и сказал "просителя". Это очень рассердило Филимоныча, потому что он не просил, а требовал!
– Ну, погоди, господин, хороший! Придешь за имуществом - кукиш дам! Хоть расстреляй! - крикнул он лысому и пристукнул для твердости об пол деревянной ногой и клюкой разом.
И ведь как в воду глядел.
Пришли за имуществом.
Только не лысый, а артистка Лужина, и не одна, а с двумя немцами.
Немцы были в форме. Унтеры, как сообразил Филимоныч, еще когда они подходили. Один из них хромал. На Лужиной был светлый плащ с пояском, в руках бежевый ридикюль.
– Здравствуйте, старый знакомый, - сказала она улыбаясь.
– Здравия желаю!
Филимоныч встал, но калитку не отпер.
– Мы хотели бы смотреть кое-что в вагоншики.
– Никак нельзя, - отрезал старик.
– Почему?
– Вы от новой власти?
– Да… - неуверенно откликнулась Гертруда Иоганновна.
– Новая власть мне жалованья не платит, стало быть, и имущество не подлежит.
Немец, который помоложе, что-то спросил. Лужина ответила, и все трое засмеялись.
– И давно не платят?
– С самого приходу. А лысый еще и обозвал.
– Лысый?
– Этот, что финансовый отдел в управе.
– Господин Рюшин?
– Может, и Рюшин. Вам виднее.
Артистка что-то сказала немцам, и снова они засмеялись.
– Карашо. Я беру вас на службу.
– Это как?
– Так. Я - владелица гостиница и ресторан. Там будет кабаре. Представления. Как у нас в цирке. Это все, - она махнула рукой в сторону цирка, - тоже мой. Мое. Я буду вам платить жалований. Сколько?
Филимоныч оторопел. Вот те на! Владелица гостиницы! Ах, бесстыжая рожа! Но ответил безучастно:
– Сколько положено.
– Вы приходите в гостиницу и спрашивайте фрау Копф. Это я фрау Копф. А теперь открывать калитка. Мы будем смотреть имущество.
"Куда денешься?" - подумал Филимоныч, открыл калитку, впустил новых хозяев и пошел следом. Молча отмыкал он им замки на вагончиках и наблюдал, как они роются в вещах, перекладывают с места на место какие-то тряпки, побрякушки, железяки.
Новоиспеченная "фрау" была, как дома. Знала, где что лежит.
Гертруда Иоганновна отобрала некоторые костюмы, занавеси от форганга, отложила кое-что из реквизита. Вдруг пригодится! В вагончиках подолгу не задерживалась. Почти не разговаривала со своими спутниками, чтобы те не догадались, какую она терпит муку, роясь в этих облупившихся, со следами поспешного ухода, вагончиках.
Каждый костюм, которого она касалась, тотчас словно облекал человеческое тело. Возникали родные лица товарищей, улыбки, руки, глаза… Из далекого далека являлись они к ней упрекнуть… Нет, упрека она не принимала. Поддержку - да. "Я с вами, братья и сестры. Я все равно, я всегда с вами", - твердила она себе, откладывая знакомые вещи. Господи, дай силы вынести эту муку!
В свой вагончик она не зашла. Не могла зайти. Там были Иван и дети. Их глаз она бы не вынесла.
Когда Филимоныч загремел ключами возле желтого вагончика, она сказала чуть резче, чем хотела:
– Этот не надо!… - И добавила для своих спутников по-немецки: - Это мой вагончик. Отсюда я взяла все еще до тюрьмы. Не будем тратить время.
В вагончике Флича она насторожилась. Аппаратуры не было. Даже поломанной вазы. Кто мог взять аппаратуру фокусника? И костюмов его не было. Странно. Может, сам Флич? Дети сбежали. Но Флич… О Фличе ей ничего не говорили, не предупреждали. Клоун Мимоза остался в городе. К встрече с ним она готова… Но Флич… Кто же взял аппаратуру? Спросить у сторожа… Только не при этих. Любой из них может понимать русский. И Отто и Шанце. Фашисты хитрые. Она должна быть хитрее.
Гертруда Иоганновна показала на пару изношенных туфель, длиннющих, с загнутыми вверх носами.
– Это возьмите, Отто.
– О! - Немец взял туфли и с удивлением начал их рассматривать.
– Башмаки клоуна, - пояснила она и улыбнулась через силу.
Отобранных вещей набралось порядочно. Их связали в два больших узла.
– Несите в гостиницу, - приказала Гертруда Иоганновна Отто и Шанце.
– Может быть, подогнать машину?
Конечно, на машине проще, но ей необходимо остаться со сторожем с глазу на глаз.
– Несите. Здесь недалеко. А я еще допрошу старика. - Она так и сказала "допрошу". - Может быть, не все артисты уехали? Идите.
Отто и Шанце подхватили громоздкие узлы, взвалили их на спины и, согнувшись, потащили к калитке.
Когда они отошли, Гертруда Иоганновна взяла сторожа за руку и так сжала ее, что Филимоныч охнул.
– Ну… Куда делась аппаратура для фокус?… Только без фокус!… Кто взял аппаратура?… Флиш?
"Так я тебе и скажу, - подумал старик, - нашла дурака".
– Знать не знаю, ведать не ведаю. - И добавил непривычное: - Фрау.
– Послушайте, сторож. Я не хотела спрашивать при зольдатах. Они могут стрелять. Я не стреляю. Если спросят они, будет ошень плохо.
– Я по вагончикам не шастал. Может, ребятишки в суматохе, как цирк уехал. А я - при калитке.
Гертруда Иоганновна поняла, что правды от старика не добьется. В душе она одобряла его: ведь явилась с немцами! И вообще, теперь она всем им чужая.
– Карашо. Кто-нибудь из артистов есть в городе? Приходил?
– Не видел. Только вот вас.
Что-то ехидное было в том, как он это произнес. Ну старик! Взять да и чмокнуть тебя в щетинистую щеку! Она нахмурилась.
– Если кто придет, я даю работу. Запоминали?
– Чего ж не запомнить.
– Карашо. Ауфвидерзеен. До свидания.
Филимоныч пристукнул деревяшкой.
– Желаю здравия.
И она ушла, не оборачиваясь, не глядя по сторонам, быстрыми мелкими шажками, высокомерно подняв голову. Так ей легче было скрывать от окружающих и страх, и боль, и тревогу.
Филимоныч, по случаю свалившегося с неба жалованья, навесил на калитку замок и заспешил домой.
Во дворе, возле входа в слесарную мастерскую, на стремянке стоял ее заведующий в потертом халате. В одной руке - банка с черной краской, в другой - длинная плоская кисточка. Высунув язык, он на вывеске, под рукой с вытянутым указательным пальцем, рядом со словом "ЗДЕСЬ", подправлял совершенно непонятное слово "HIER"
[2].
Филимоныч приподнял фуражку. Заведующий кивнул.
Флич стряпал на кухне. Сердито шипел примус. Пахло подгорелой кашей.
– Что так рано? - спросил он Филимоныча.
Тот не ответил, повесил фуражку на гвоздик, прошел в комнату, уселся на койку и отстегнул от ноги деревяшку. Он давно привык к ней, она не мешала. А сегодня на оторванной выше колена ноге заныли пальцы. Их не было, а он их чувствовал. То ли от волнения, то ли от погоды.
Флич принес с кухни котелок, завернутый в старый теплый шарф, поставил его рядом с Филимонычем на койку и накрыл подушкой.
– Пусть попреет.
– Жалованье мне нынче положили, - задумчиво сказал Филимоныч.
– Жалованье?
– Ты, Яков, сядь, а то свалишься, - сказал Филимоныч и добавил: - Такие дела.
Флич присел на краешек стула.
– Нынче артистка твоя приходила.
– Лужина?
– Угу… Только теперь она прозывается фрау… это… Кроп или Клоп…
– Копф, - подсказал Флич.
– Точно. А ты почем знаешь?
– Это девичья ее фамилия.
– Во-она!… Тогда конечно…
– Что она тебе сказала? - поторопил Флич.
– Пришла она, стало быть, с двумя немецкими унтерами. Один небольшой такой. А другой синий да тощий, чисто дохлая лошадь.
– Ну, - снова поторопил Флич.
– Подавай, говорит, мне, сторож, имущество.
– Имущество?…
– Ага… Теперь, слышь, гостиница еёная и цирк еёный.
– Гостиница?…
Флич ничего не понял, занервничал. А Филимоныч ничего не объяснял. Ему и самому требовалось все происшедшее как следует обмозговать.
– Открыл я им калитку. Все вежливо. Она мне и жалованье положила.
– Гертруда?
– Фрау. Стали они в вагончиках шуровать. То, се позабирали. Два узла. А в тот вагончик, где она сама красилась, не пошла. Этот, говорит, не отпирай. Ладно. Забрали немцы барахло. Потащили. И тут она меня хвать за руку. Сильная, черт! Глядит мне прямо в глаза: где аппаратур для фокусов? Флич забрал?
– Так и спросила?
– Напрямки. Нашла дурака! Ребятишки, говорю, растащили. А про тебя - молчок. И еще сказала, которые артисты есть в городе, пусть приходят на работу. Представления будут… ка… карабе.
– Кабаре, наверно, - догадался Флич.
– А все едино.
– И больше ничего не сказала?
– Больше ничего.
Флич поднялся, заходил по комнате.
– Одного понять не могу, - сказал Филимоныч. - Говорит: гостиница - моя, ресторан - мой, цирк - тоже мой. Это что ж, она - директор или, к примеру, как частный капитал?
– И ничего больше не сказала? - снова спросил Флич.
Некоторое время они молчали. Только скрипели рассохшиеся половицы.
Потом Флич сказал:
– Я должен с ней встретиться.
– Как пойдешь? Загонят тебя в гетту. Ты ж еврей.
– Плевать. Так тоже нельзя, Филимоныч. У меня такое ощущение, что растерял самого себя. По частям. Каждый день что-то от тебя отпадает. И скоро вообще ничего не останется. Нельзя так, Филимоныч. Ясность нужна, понимаешь? Ясность. Я ей в глаза должен посмотреть. Мы ж рядом столько лет прожили!
– Бесстыжие у нее глаза! - с сердцем сказал Филимоныч.
– Сам увидеть должен. Где ее искать?
– В гостинице.
– Пойду.
– Ну уж не сей минут. Кашу сперва поедим, - сказал Филимоныч сердито.
5
Утром Толик зашел к Долевичам.
Каруселин сидел за столом в линялой синей рубахе поверх брюк, босой и прихлебывал чай с блюдечка, держа его снизу на пяти пальцах. Напротив сидел Ржавый и пил чай из белой фаянсовой кружки с отбитой ручкой.