— Фу, какая вредная старушенция. Сегодня она просто превзошла саму себя. Надо будет ее как-нибудь проучить, — отец нашего тренера засмеялся. Но ни Кавабэ, ни Ямаште, ни мне, ни даже Сугите с Мацуштой после этого рассказа как-то больше не хотелось спорить о существовании духов и призраков.
Этой ночью мы опять пошли в туалет втроем. Ну а что делать, если страшно?!
Первое, что мы увидели, войдя в туалет, были Сугита и Мацушта. Они стояли спиной к двери и справляли нужду. Тоже, значит, боятся ходить поодиночке. Мало того — они еще и двоих пятиклассников, которые с ними в комнате спят, в туалет приволокли. По заспанным лицам пятиклассников, с отсутствующим видом смотрящих на лампочку над раковиной, нетрудно было догадаться, что их только-только разбудили и что они с трудом понимают, где находятся и как сюда попали. Так что это было уже даже не трио, а самый натуральный квартет.
Я поскреб ногтем по дверному стеклу. Скрып-скрып, скрып-скрып. Вы бы только видели лица этих двоих! Услышав скрип, они, как стояли у писсуаров, так и подпрыгнули аж на полметра. Разумеется, замочив пижамные штаны. Красота!
— Эй, эй, на пол-то не лейте, — сказал Кавабэ.
А уже в следующую секунду Сугита подскочил к нему и схватил за шиворот. От неожиданности Кавабэ растерялся. Сугита вытолкнул его в коридор, успев сорвать у него с носа очки. Кавабэ не удержался на ногах и упал на пол, а очки остались в руках у Сугиты. Тот размахнулся, собираясь разбить очки о стену.
— Ах ты, трус! — Я схватил его за руку и навалился на него всей тяжестью. Он отбросил очки куда-то в сторону и вцепился мне в волосы. Я что есть силы навесил ему сбоку. Он взбрыкнул ногами и дернул меня за волосы так, будто собирался снять скальп. От боли мне сделалось горячо.
Началась нешуточная драка. Мы сцепились в клубок: пинали друг друга ногами, били кулаками и кусали. Все, что меня обычно сдерживало, бесследно исчезло, теперь я был полностью сосредоточен лишь на том, чтобы одолеть противника. Я чувствовал, что меня переполняет сила. Если бы Сугита не попытался сломать Кавабэ очки, я бы, наверное, так не рассердился. Но об этом я подумал уже много позже, а в тот момент вдруг почувствовал, что внутри меня как будто открылась какая-то потайная дверь, о существовании которой я до этого не подозревал. Я вдруг вспомнил, как удерживал Кавабэ, когда тот пытался наскочить на Сугиту. Это было в тот раз, когда Сугита насмехался над его отцом. Нет, в этот раз я доведу дело до конца, чтобы потом не было обидно!
— Эй, что у вас тут происходит?! — раздался рассерженный голос тренера. Но мы с Сугитой не остановились.
Шлеп! Оплеуха, которую отвесил мне тренер, оказалась на редкость звонкой.
Когда наконец нас растащили, оказалось, что в коридоре уже горит свет. Тренер, держа за шиворот все еще рвущихся в бой Ямашту и Мацушту, тряхнул их хорошенько и, чтобы привести в чувство, сунул каждому под нос кулак для острастки. Затем помог ползающему по полу Кавабэ найти очки. Два пятиклассника все еще стояли у раковины в сомнамбулическом состоянии, немного раскачиваясь из стороны в сторону, как зомби.
У Сугиты текла из носа кровь. «Будешь знать», — подумал я. Он выглядел изрядно потрепанным, пижама у него была измята, но пуговицы чудом остались на месте. Что же касается моей пижамы, то пуговицы на ней оторвались все до единой.
Тренер продолжал кипятиться:
— Что вы тут устроили посреди ночи, а? Что это вообще такое?!
И словно ему в ответ, ударили где-то в глубине дома часы: дон-н-н. С легким дребезжанием, но беззаботно.
— Так, все зеваки, к которым это не имеет отношения, быстро спать!
Показавшиеся было в дверных проемах заспанные головы моментально исчезли.
Губы у меня прямо-таки горели. Я их потрогал и даже не поверил, что это мои. Разве они у меня такие?
— Кияма! — тренер сурово посмотрел на меня.
Что он думает, мне приятно, что ли? Я глянул на него исподлобья.
— Ну и морда, — сказал он наконец. — Посмотрись в зеркало.
Покачиваясь, я поднялся на ноги и подошел к зеркалу. Да-а-а… ну и морда! Губы раздулись и стали как сардельки.
После этого тренер отвел нас в свой кабинет и смазал перекисью водорода все полученные во время потасовки раны. Щипало неимоверно. Мацушта, которому всего лишь помазали ссадину на руке, начал скулить, как щенок, и получил от тренера подзатыльник. Я, плотно сжав зубы, терпел, ни на секунду не сводя взгляда с Сугиты. У Сугиты из носа торчала вата. Он тоже смотрел на меня не отрываясь.
— Вижу, вам тренировки и матча не хватило, — сказал тренер. — Ну что ж, раз у вас осталось столько неизрасходованных сил, вперед! Идите мойте сортир.
— Что? — сказали Ямашта, Кавабэ и Мацушта в один голос.
— Это Кияма начал!
— Сугита, гад! Из-за тебя же все!
Мы с Сугитой заголосили одновременно.
— А ну, умолкните оба! — это было похоже на сильный раскат грома. Мы моментально притихли. — И ванну тоже чтоб надраили, когда туалет закончите. Пока не помоете — спать не пойдете, ясно? И чтобы все сияло!
Я молча встал. В такие моменты побеждает тот, кто сильнее духом. Понятно?
14
— Вот, посмотри сюда. Сюда! — восторженно сказал Ямашта. Он опустился на корточки перед тонким стеблем космеи. Конец стебля венчал бутон. Нас не было всего каких-то четыре дня, но за это время цветы успели заметно вырасти.
— А вот тут, смотри, тоже!
То и дело налетал прохладный ветерок. Осень, спустившись потихоньку с неба на землю, затаилась и ждет не дождется, когда же ей наконец можно будет окончательно вступить в свои права.
Еще совсем чуть-чуть, и дедов двор весь покроется цветами.
— Давайте устроим ему сюрприз. — Кавабэ достал из портфеля тряпичную куклу-лягушонка. Мы купили ее специально для деда, в лавке сувениров на острове. Этот лупоглазый лягушонок как две капли воды похож на Кавабэ без очков. Но сам Кавабэ, как ни странно, этого не заметил. В поезде по дороге из лагеря он все время поглядывал на лягушонка и этим ужасно смешил нас с Ямаштой.
— А хотите спор? — сказал вдруг Кавабэ. — Кто угадает, что сейчас дед делает?
— Спит, — сказал Ямашта.
— Моет ванну, — сказал Кавабэ.
А мне почему-то ничего в голову не приходило.
— Мне ничего в голову не приходит.
— У тебя что, совсем нет воображения? Ну, придумай что-нибудь.
— Ну… Ногти стрижет.
Мы подошли к веранде.
Окно было чуть-чуть приоткрыто. Мы заглянули внутрь. Сквозь сетку от комаров было видно дедушку. Он лежал на матрасе, руки его были скрещены на животе, поверх тонкого пикейного одеяла.
— Я выиграл! — шепотом сказал Ямашта, отодвигая сетку. И в то же мгновение мы всё поняли. Понимание пришло вдруг, откуда-то изнутри. Каждый из нас ясно это осознал всем своим телом. Дед не спит. Ямашта не угадал…
Сладковатый аромат, наполнявший комнату, был запахом винограда. На трехногом столике-подносе стояла миска, в которой лежали четыре грозди крупных ягод, по цвету напоминающих ночное небо, озаренное далеким пожаром. Дед помыл виноград к нашему приходу, думал поесть его с нами, но заснул…
— Он, наверное, ждал… как ждешь иногда какую-нибудь поездку или поход… — Ямашта вытер краем футболки наполненные слезами глаза. Кавабэ сидел на корточках в углу, повернувшись к нам спиной. Он судорожно всхлипывал.
Я взял одну виноградину и снял с нее шкурку. Сочная, она лежала у меня на ладони и подрагивала, как большая капля.
— Поешь! — Я протянул ладонь с ягодой деду. — Ну же, бери и ешь!
В книгах часто пишут: «Лицо покойного было безмятежным, как у спящего». Но дед вовсе не был похож на спящего. И дело даже не в том, что его лицо не выглядело безмятежным. Дед казался довольным и даже как будто немного усмехался. Нет, однозначно было совсем не похоже, что он спит. Скорее было похоже, что это вообще не он. Всего лишь пустая оболочка. Как-то так. Теперь его тело было само по себе. Теперь дед больше не будет разговаривать с нами, не будет больше ничем нас угощать. Мы больше его не увидим — по крайней мере в том виде, в котором мы к нему привыкли.
Дедово лицо немного сморщилось…
Это был первый мертвый человек, которого я видел так близко. Но мне не было страшно. Духи, привидения и оборотни, которые были отвратительны, но в то же время и привлекательны, — вся эта нечисть, — даже самое маленькое воспоминание о ней улетучилось из моей головы. Только дед в потертом халате лежал на матрасе — здесь и сейчас, — такой родной, такой добрый.
Я столько всего хотел ему рассказать. О тренировках; об общежитии, где раньше, когда-то давным-давно, делали соевую пасту мисо; о страшной истории, которую рассказала нам бабушка тренера; о Великой Драке и о последовавшей за ней Великой Чистке Туалетов; о могилах на острове; о море, блестящем, как рыбьи спинки; о том, что если нырнуть на глубину, можно услышать звуки, которые раздаются в твоем собственном теле…
Интересно, что бы ответил мне дед? Я попытался себе это представить и на мгновенье увидел его перед глазами — очень четко и ясно, как живого.
Так странно, еще совсем недавно я, как ни старался, не мог вспомнить его лица… Когда мы были в лагере, я каждый день перед сном мысленно разговаривал с ним, рассказывал ему о том, что произошло за день. Как будто репетировал нашу с ним встречу после того, как я вернусь из лагеря. Это было так здорово, так приятно! Пока никто не видел, я лежал под одеялом и тихонько смеялся или сердился, хвастался или даже чуть не плакал… и в конце концов засыпал.
Я украдкой вложил виноградину дедушке в застывшие губы. Я надеялся, что сок смягчит их, что они разомкнутся…
«Скажи что-нибудь! Что угодно! Хоть одно слово! За одно только слово я готов работать на тебя всю жизнь — полоть траву, делать массаж, каждый день выносить мусор, стирать грязное белье и развешивать его после стирки… Я готов каждый день покупать для тебя сашими… Только не уходи. Тебе еще рано уходить!»
Но я не услышал ни звука. И тогда наконец я заплакал…
Сначала пришел дядечка из социальной службы с патологоанатомом. А потом все пошло-поехало как по накатанному. Дом деда наполнился взрослыми. Все, что от нас требовалось, — ответить на несколько вопросов участкового полицейского.
Когда вы пришли в этот дом?
Что вы собирались делать в этом доме?
Кем вам приходится старик, который здесь жил?
Зачем вы пришли в его дом?
— Хотели прийти — и пришли, — не выдержав, заорал Кавабэ. На этом все закончилось. Больше никто ни о чем нас не спрашивал.
Под пристальными взглядами соседских тетушек мы оставались с дедом до самого вечера. Вечером за нами пришли моя мама и мама Ямашты и отвели нас домой. Я не хотел уходить. Но у меня не осталось сил даже на то, чтобы сказать, что я не хочу уходить, что я хочу остаться…
В эту ночь я не мог заснуть. Одно за другим выплывали воспоминания. Я сидел и сидел и все смотрел из окна комнаты туда, где за офисными зданиями и жилыми многоэтажками прятался от моих глаз дом дедушки. Интересно, горит ли там сейчас свет? Есть ли там кто-нибудь?.. В комнате никого, только мерцает телевизор. В слабом, подрагивающем свете видно — кто-то стоит у раковины спиной ко мне. Это дед! Он моет на кухне виноград. Я увидел это, как наяву!
«Я здесь!» — тихонько прошептал я и почувствовал, что зияющая пустота в груди стала понемногу исчезать, заполняться чем-то мягким… Я прошептал еще раз: «Я здесь!» И еще, и еще, и снова. Раз за разом. «Я здесь!»…
Откуда-то доносится далекий звук фейерверка.
По темному небу разносятся хлопки бесплотных залпов.
Один… другой… третий… Я сам не заметил, как уснул.
Наступил следующий день. В дедушкином доме сняли с окна сетку от комаров и настежь распахнули рамы. В комнате поставили буддийский алтарь. На алтаре — белые хризантемы. Чуть поодаль стоит гроб. Отчего-то он кажется неестественно большим…
Откуда-то из деревни приехал человек и сказал, что он сын старшего дедушкиного брата. Вот он сидит на веранде вместе с представителями районного комитета. Тетки из соседних домов собрались во дворе, сбились в кучки по трое-четверо, о чем-то тихо переговариваются. Им жарко в черной одежде, они обмахиваются — кто веером, кто носовым платком, отгоняя комаров, мнутся с ноги на ногу и наступают, наступают на космею… И никому нет до этого дела.
Наконец с опозданием прибывает буддийский священник, прочитывает сутры, суетливо зажигает палочки благовоний. Проделав это, он снимает с гроба крышку. Дед весь сжался, скукожился как-то… «Не хочу смотреть, не хочу, — думаю я. — Это не он вовсе. Это не наш дедушка».
Ямашта и Кавабэ начинают плакать. Я начинаю плакать. Все вокруг будто упрятано под какую-то мутную пленку. Есть я, который плачет, и еще один я, который застыл в полусне и видит сны наяву.
На машине незнакомого нам мужчины мы прибываем в крематорий. Огромные железные створки, будто они только того и ждали, с лязгом растворяются и поглощают деда.
Он стремительно скользнул по рельсам и исчез внутри печи.
— Хорошо, что мы привезли ему лягушонка.
Кавабэ успел положить привезенную с острова куклу в гроб.
— А дыма почти нет.
— Ага.
Мы сидели на скамейке возле крематория и смотрели на дым, идущий из трубы. Только сейчас мы вдруг почувствовали, какая ужасная стоит жара. Просто пекло. Как будто лето, которое вроде уже ушло, вдруг поспешно вернулось — может, забыло что-то?
— Мальчики, — ослабляя на ходу узел черного галстука, к нам подошел мужчина, назвавшийся сыном дедушкиного старшего брата, — я хотел кое-что у вас спросить.
Он подождал, пока мы подвинемся, и опустился на скамейку рядом с нами.
— Это касается моего дяди.
Я не сразу понял, что он говорит о нашем дедушке. Ну конечно, он же ему племянник. Ни капельки на своего дядю не похож. И лицо у него какое-то без выражения, будто эта смерть его нисколько не касается.
— Дядя оставил все свои деньги одной женщине.
Мы переглянулись. Это, наверное, Яёи Коко.
— У него оказалось на удивление много сбережений. — Мужчина смахнул платком повисшую на кончике носа капельку пота несуразным носовым платком в крупную клетку. Мог бы в день похорон и белый носовой платок приготовить, между прочим. — Дядя написал, что адрес этой женщины надо узнать у вас.
— А что, он оставил письмо или записку? — вскинулся Кавабэ.
— Да, — скучным голосом ответил мужчина. — Он написал, что в случае его смерти надо обязательно связаться с кем-нибудь из вас троих.
Это прозвучало для нас как гром среди ясного неба.
— Это все из-за меня. Это я придумал. Мертвеца захотел увидеть… — сипло сказал Кавабэ.
— А ну, не плачь. — Я посмотрел на трубу крематория. Я подумал, что дед сейчас бы сказал то же самое: «А ну, не плачь». Но Кавабэ, наоборот, заплакал навзрыд.
— Там было написано три имени. Но я поначалу не понял, что это вы. Ведь…
— Ведь мы дети, да? А вы не думали, что это могут быть дети… — Я посмотрел на него. Он отвернулся. Потом немного растерянно сказал:
— Ну да, что-то вроде того. — Мужчина встал со скамейки. — У него ведь никого не было. Он всю жизнь делал, что хотел. Никто ему был не указ.
…Мужчина ушел.
Белый дым поднимается из трубы и тает в голубом небе. Я широко распахиваю глаза и бездумно слежу за дымом. Перед тем как окончательно исчезнуть в небе, дым, подхваченный небесным ветерком, радостно подрагивает, покачивается, плывет. Я не могу не следить за ним. Я буду смотреть до последнего, пока еще будет на что смотреть…
Дедушкины кости — белые-белые. Есть прямые, есть изогнутые. Люди подходят парами, стоя с обеих сторон от подноса с костями. У каждого в руке две палочки. Они вместе берут своими палочками с подноса какую-нибудь косточку и осторожно кладут в урну для праха.
Мы с Кавабэ, умирая от страха, подняли палочками изогнутую косточку, похожую на стебель орхидеи, и опустили ее в керамическую урну. Работник крематория сказал: «Это горловая кость. Она крайне редко сохраняет после сожжения свою изначальную форму». Мы покорно выслушали это объяснение. Теперь дед далеко-далеко. Мы больше его никогда не увидим. Когда я первый раз посмотрел на его кости, у меня почему-то появилась слабая надежда на то, что, может быть, он переродится… А сейчас я вдруг очень ясно понял, что ничего такого не произойдет. И, как ни странно, от этого мне вдруг стало очень спокойно. Я весь наполнился этим спокойствием.