— Ну и? — спросил я наконец.
— Чего ты нуикаешь? Не «ну и», а моя мама разговаривала с соседкой, а я все слышал. Соседка сказала, что дед этот того и гляди помрет.
Я не знал, что на это сказать.
— Кияма, ты ведь никогда не видел мертвеца.
Я промямлил что-то невразумительное. Кавабэ, не обращая на это никакого внимания, продолжал:
— И я не видел. Понимаешь?
— Нет, не понимаю.
— Сейчас объясню. — Глаза у него сверкнули. Мне это совсем не понравилось.
— Если одинокий дед в один прекрасный день умрет, что будет дальше? — победно спросил Кавабэ.
— В каком смысле «что будет»? Ничего не будет. Умрет себе и…
А правда, что будет? Друзей у него нет. Родных тоже нет. Никто не услышит его последних предсмертных слов… Вылетев из его рта, они покружат немного по комнате и исчезнут без следа. Как будто он вообще ничего не сказал. «Не хочу умирать», «тяжело на сердце», «больно», «грустно», «я был так счастлив» — все эти слова и другие, которые он мог бы сказать, так и останутся неуслышанными.
— Короче, это нужно узнать!
— Что узнать?
— Что будет, когда этот дед умрет там… один-одинешенек.
— Ну и кто будет это узнавать?
— Конечно, мы! Неясно, что ли?
— Я пошел домой!!! — вдруг заорал Ямашта. Но Кавабэ крепко в него вцепился и не отпускал. Откуда только силы взялись.
— Если ты с нами не пойдешь, у нас ничего не выйдет. Ты ведь единственный, кто видел мертвого человека.
— Не пойду, не пойду, не пойду! Отпусти!
— Да ладно тебе. Увидишь, мы быстренько этого деда найдем. Но вот проверить, умирает он уже или нет, никто, кроме тебя, Ямашта-кун, не сможет. Ты лучше нас всех в этом разбираешься.
На Ямашту было жалко смотреть — он вот-вот готов был расплакаться. Все-таки Кавабэ немного дурной. Я от него устал уже.
— Подумай сам, — сказал я ему. — Вот, например, грифы едят падаль. Поэтому, когда они видят, что животное ослабло и скоро умрет, они начинают его преследовать — летают кругами над несчастным, а сами думают: «Вот сейчас поедим, попируем на славу!» Ты что, хочешь быть как эти грифы, идиот?!
Мои слова подействовали на Кавабэ. Он как-то сразу скис, отпустил несчастного Ямашту, уставился себе под ноги, пару раз кашлянул и вдруг сказал, тихо-тихо:
— Просто я… это… С тех пор как Ямашта про свой сон рассказал, я теперь тоже все время вижу сны про его бабушку. То есть ее саму не вижу, но она каждый раз во сне падает на меня откуда-то сверху. Она ужасно тяжелая, так что я совсем не могу пошевелиться. Или еще — я открываю глаза, а кругом огонь. И я понимаю, что сижу внутри узкого туннеля и скоро сгорю. И тогда я кричу: «Спасите! Я еще живой». И потом просыпаюсь.
Я тихонько охнул, потому что и сам вот уже которую ночь видел очень похожие сны.
— Теперь я только и думаю, что о мертвецах, и о том, что я тоже когда-нибудь умру, и о том, что будет со мной после смерти… Только вот оказалось, что я так устроен, что даже если понимаю, что умру, все равно в это не верю.
— И я, — сказали мы с Ямаштой в один голос.
— Вот видите! — Кавабэ воспрял. Удовлетворенно оглядел на нас обоих. — А если головой понимаешь одно, но все время чувствуешь другое, потому то поверить-то в это невозможно… сразу становится неуютно. У вас так не бывает? Неприятное ощущение — будто терпишь, терпишь, но уже ясно, что вот-вот описаешься.
— Ну, наверное, — неуверенно сказал я.
— А я так не могу! Вот говорят, что человек эволюционировал благодаря неутолимой жажде знаний. Вообще-то я раньше этого не понимал. Но теперь, когда не исполнилось двенадцать и я сам чувствую жажду знанию, я очень хорошо это понимаю! Вчера, когда шел по пешеходному мосту над путями, я попробовал залезть на перила.
Мы молчали. Было слышно, как Ямашта, булькнув, сглотнул слюну.
— К мосту приближалась электричка. И, стоя на перилах, я подумал, что если сейчас упаду на рельсы, то она меня обязательно задавит и я умру. И как только я это подумал, сразу почувствовал, что какая-то сила тянет меня вниз, буквально заставляет упасть.
Мне вдруг показалось, что я слышу отчаянный свист электрички.
— Но тут, — продолжал Кавабэ, — я вспомнил о вас. Ведь если я умру и, предположим, это поможет мне понять, что такое смерть, вам-то я уже не смогу об этом рассказать, потому что буду мертвым. — Тут на него опять напал приступ безумного смеха. — А когда я с перил слез… понял… что слегка описался, прикиньте?
Я даже немного зауважал Кавабэ. Ну да, он, конечно, странный, но крутой! Гораздо круче меня, потому что я просто боюсь, и все. И если уж у него такая жажда знаний, мы должны ему помочь ее утолить.
— Ну хорошо.
— Что хорошо? — испуганно спросил Ямашта.
— А то, — сказал я, стараясь не смотреть в его умоляющие глаза, — что если вы обещаете не мешать этому дедушке…
— Что?!
— Что слышал! Двое против одного! — И Кавабэ запрыгал от радости.
2
За этим домом совсем никто не следил. В одном месте доски, которыми была обшита стена, отошли и хлопали на ветру; разбитое оконное стекло было прикрыто газетой и заклеено поверх клейкой лентой. Вокруг громоздились кучи хлама, валялся мусор и почему-то стояла большая бочка, в которой обычно солят овощи. С южной стороны был садик, в котором рос большой османтус, его еще называют душистой оливой. В этот садик выходила веранда, в ее раздвижные стены снизу были вставлены рифленые стекла.
С восточной стороны шла дорожка, и если посмотреть с нее в сторону дома, то за непрозрачным стеклом был виден голубоватый колеблющийся свет — внутри работал телевизор. Толком разглядеть, что творится внутри, не получалось, но, похоже, несмотря на то, что вот-вот должен был начаться июль, дед сидел, засунув ноги под котацу (это такой маленький столик, к столешнице которого с внутренней стороны приделан обогреватель, чтобы греть ноги в холодные дни). Наверное, из-за дождя, лившего уже который день, летняя жара все никак не наступала. Я посмотрел на прижатый к стеклу уголок красного покрывала, накинутого на котацу, и мне стало тоскливо.
— Живой! — удовлетворенно сказал Кавабэ, встав на цыпочки и глядя через поросшую мхом ограду, сложенную из цементных блоков.
— Слушай, Кавабэ, — я присел на корточки под оградой, — ты понимаешь, что слежка — это вообще-то тяжелая работа?
— Вот именно, ты вообще понимаешь? — поддакнул Ямашта. — Все эти сыщики и следователи, которых по телику показывают, у них знаешь какая жизнь тяжелая?
— Знаю, знаю. Как же мне не знать, — сказал Кавабэ. — Мой папа был сыщиком. Он, правда, просил никому не рассказывать.
— Честно? — Ямашта посмотрел на Кавабэ с уважением. — Круто!
— Он раскрыл убийство, которое даже полиция не могла раскрыть.
— Здорово!
— Помните дело о парикмахерской? Когда человека ножницами зарезали?
— Не-е-ет…
— А, ну неважно. Вот это убийство мой папа и раскрыл. Ключом к разгадке стала одна старая пластинка. Преступник всегда слушал на месте преступления один и тот же вальс. Папа дождался вечера и один пошел туда, где произошло убийство. Было очень поздно. В безлюдной парикмахерской все еще витал запах крови. Папа включил проигрыватель, и в тот самый момент, когда игла опустилась на пластинку…
Ямашта, забыв обо всем, с открытым ртом слушал рассказ Кавабэ. Снова пошел дождь. Но зонт мы так и не открыли.
У Кавабэ нет папы. Его папа умер, когда Кавабэ был еще совсем маленьким. Каждый раз он рассказывает про своего папу новую историю. Иногда он говорит, что его папа был бейсболистом, в другой раз — что писателем, в третий — летчиком. Это случается не очень часто, может быть, два или три раза за год. Поэтому все, кому он это рассказывает, всегда очень удивляются, но потом либо быстро забывают, либо переходят в другой класс, либо еще что-нибудь в этом роде — в общем, Кавабэ пока по большей части везет. Но я-то и в детский сад с ним вместе ходил, и в школе уже сколько лет с ним учусь — так что, когда он эти свои рассказы заводит, сразу думаю: «Ну, началось…» Хотя, кроме меня, есть еще люди с хорошей памятью. При этом далеко не всегда хорошие.
В прошлом году, например, был такой случай. Мы всем классом ставили спектакль. Кавабэ очень хотел, чтобы ему дали главную роль мальчика-трубача, но ее, самым наглым образом, увел прямо у Кавабэ из-под носа Сугита. Вообще-то роли обычно распределяет учитель, однако Сугита вдруг заявил перед всем классом, что готов на все, лишь бы эта роль досталась ему. Это было очень обидно, и Кавабэ не сдержался:
— А мой папа был актером, — сказал он. — «Гений второстепенных ролей» — так его называли. И он никогда не опускался до игры в скучных телевизионных сериалах. Он был предан театральной сцене.
— Да? — ехидно спросил Сугита, и глаза его недобро блеснули. — А разве твой папа не летчик?
Кавабэ не нашелся, что ответить.
— Врун! — обозвал его Сугита. — Твой папаша занимался… даже стыдно сказать, чем он занимался!
Я никогда не забуду того выражения, с которым Кавабэ посмотрел на своего обидчика. Он крепко сжал зубы, побледнел и так вперился взглядом в Сугиту, что мне показалось, что от напряжения очки вот-вот свалятся у него с носа. Странно, но в тот раз он совсем не дергал ногой.
Я всегда вспоминаю о том случае с раскаянием.
Кавабэ хотел накинуться на Сугиту, но я обхватил его сзади и держал изо всех сил. Я так испугался, что сейчас он прикончит Сугиту на месте, что у меня даже волосы встали дыбом. По-хорошему, я должен был не Кавабэ держать, а врезать этому придурку Сугите как следует! Но я струсил.
По правде говоря, наша с Кавабэ дружба началась как раз с того злополучного дня. Потом к нам присоединился Ямашта, и нас стало трое. Очкарик Кавабэ, Пончик-Ямашта и я. Как-то раз мы договорились вместе сделать домашнее задание, и эта парочка пришла ко мне домой. Стоило моей маме хоть что-нибудь сказать Кавабэ, он как сумасшедший начинал дергать ногой, а Пончик просто взял и пролил на диван сок. Короче, это был кошмар. Когда они ушли, мама сказала мне: «Пожалуйста, пригласи в следующий раз каких-нибудь более приличных мальчиков». Так что домой к себе я их больше не приглашал.
— Ух ты, настоящий сыщик! — Ямашта расплылся в блаженной улыбке так, что его глаза превратились в две маленькие щелочки. Он уже успел расфантазироваться и, похоже, представлял себя эдаким элегантным частным сыщиком в кожаном плаще и надвинутой глубоко на глаза шляпе.
— Хорошо, давайте наметим время. — Я, по-прежнему сидя на корточках, раскрыл зонт, и Кавабэ с Ямаштой тут же под него залезли. Дождь усилился. — С понедельника по пятницу собираемся здесь после уроков, перед тем как идти на дополнительные занятия.
— А как же бейсбол? У меня тренировка, — сказал Ямашта.
— Ты сыщик или не сыщик, в конце концов? — возмутился Кавабэ. — К тому же ты все равно постоянно в запасе сидишь. Так что выбирай — либо следить за дедом, либо бейсбол.
— Либо за дедом… либо…
— Отвечай давай!
— Ну… следить за дедом.
— Вот и правильно!
— Ага, — Ямашта кивнул головой.
— А в субботу, — начал было я, но Ямашта перебил:
— Я это…
— Что опять?
— Ну, в лавке папе помогаю. Он рассердится, если я уйду.
Папа Ямашты держал рыбную лавку.
— Знаешь, Кияма… — задумчиво сказал вдруг Кавабэ, — у меня вообще-то по субботам плаванье.
— Ладно, — сказал я. — Тогда Ямашта по субботам отдыхает, а мы с тобой встречаемся после твоего плаванья. Оно у тебя в два начинается?
— Ага. В два. Договорились.
— А воскресенье?
— В воскресенье тоже дополнительные занятия и еще футбол. Нда-а…
— Тогда по воскресеньям будем по ситуации договариваться.
— Отлично! — понимающе кивнул Кавабэ. — Только вот смотрите, что получается: мы почти все время будем вместе — ну кроме моего плаванья и рыбной лавки Ямашты… Вам не кажется, что кто-то что-то забыл?
И с этими словами он ткнул пальцем в мою сторону:
— Ты!
— Что я?
— Ты, что ли, забыл, что у тебя урок фортепиано?
— А я уже бросил. — Мне не очень-то хотелось разговаривать на эту тему. Мама, когда решила, что я должен заниматься, понятно, меня даже не спросила. Это было очень давно. Просто в один прекрасный день у нас дома — бац! — и появилось пианино… А сейчас оно стоит, и никто на нем не играет. Знаете, какое это психологическое давление! — У училки ребенок родился, и ее словно подменили. Она на каждом уроке то и дело впадала в истерику…
— Это все ее муж виноват, — сказал Кавабэ, как какая-нибудь тетушка-сплетница.
— Думаешь, муж?
— Конечно, муж! Ребенка нужно воспитывать вдвоем… Постой-ка…
— Что?
— Она что, замужем была?
— Да, а что?
— Ты разве не говорил, что собираешься на ней жениться?!
— Кавабэ, заткнись, придурок!!!
Я никогда не понимал, как работает его память. О том, что я хочу жениться на учительнице, я сказал Кавабэ всего один раз, и было это в детском саду.
— Та-а, та-а, тара-та-та-та… — запел Кавабэ «Свадебный марш» Мендельсона и, пулей вылетев из-под зонта, встал в театральную позу прямо под дождем и заорал: «О, моя любезная учительница, не согласитесь ли вы стать моей женой?»
Ямашта по-идиотски заржал. Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Я вряд ли сумел бы сыграть даже этот марш.
Эти двое всегда ходят парой. Один — высокий и худой, второй — низенький и толстый. Они — как Рыжий и Белый клоуны, классическое «единство противоположностей». Вид у обоих взъерошенный, волосы растрепанные, глаза вытаращенные…
Почему я представлял себе оборотней именно так? Не знаю. Когда я был маленьким, мне часто снилось, как эти двое гонятся за мной… То я шел по полутемному коридору и вдруг передо мной на полу вытягивались их тени, а сами они бросались на меня из своего укрытия… То я бежал по широкой дороге под мрачным, затянутым тучами небом, а они неслись за мной с хохотом и гиканьем… Длинный был похож на лодочное весло — он раскачивался на бегу взад-вперед, взад-вперед. А маленький толстяк двигался по причудливой траектории, как шаровая молния. Со стороны они напоминали героев комикса, но мне было страшно по-настоящему. От этих ночных кошмаров я даже несколько раз писался в кровать.
С тех пор как я узнал, что у Ямашты умерла бабушка, эти двое начали снова появляться в моих снах.
Потрясая в темноте факелами, они гонятся за мной, гогочут, вращают своими выпученными глазами. И я знаю, что если догонят — точно сожгут. Теперь чуть ли не каждую ночь я просыпаюсь от этих детских снов в холодном поту и каждый раз готов умереть со стыда. Но я уже не маленький и догадываюсь, почему эти двое так меня пугают. Просто им абсолютно на меня наплевать. Они нисколечко не пытаются меня понять, а я их не понимаю, потому что у меня не получается это сделать. И сколько бы я ни кричал им: «Я не хочу умирать! Не убивайте меня!», они только гогочут, будто бы до них не доходит смысл моих слов. Они — жители другого мира. Мира, не похожего на мой… может быть даже, мира смерти…
Они просто нападают. И все. Они даже не понимают, что я боюсь. И вот это-то и есть самое страшное!
Прошло несколько дней. Дед только и делал, что сидел, засунув ноги под столик-котацу, и смотрел телевизор.
— Везет ему. Сидит себе, телик смотрит. Мне вот больше часа в день не разрешают смотреть. — Ямашта уселся на корточки у забора. — Хотя… если, кроме как смотреть телик, больше делать нечего, так жить — тоже скучно, наверное…
— А ты как думал? — сказал я.
— Да, скучновато… вот если бы еще в компьютерные игры можно было играть!
— Ямашта!
— Чего?
— Вот поэтому-то ты такой толстый!
— Ага, тебе спортом надо больше заниматься, понял?
— Ну при чем здесь это?! Я же сказал «вот если бы»…
— Слушайте, а вдруг… — в отличие от меня и Ямашты, Кавабэ ни разу не присел отдохнуть, а все это время стоял на цыпочках и смотрел поверх забора, — а вдруг телевизор просто так работает, а на самом деле дедушка того… уже умер. Сидел-сидел под котацу, да так и умер… А телевизор остался работать. А? Разве не может такого быть?