— Невидаль, — перебила Гунда. — Я тоже среди овец росла.
— Был ли в твоем стаде баран с золотым руном?
— Золотую шкуру видеть не приходилось.
— А Фриксе и Гелле пришлось: все руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты златорунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрикс с Геллой — туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. «Фрикс и Гелла, — сказал он человечьим голосом. — По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги убийцы». — «Что же нам делать?» — в страхе вскричали дети. «Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрикс, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею». Слышишь, что я говорю. Одатис, доверься во всем своему брату, он непременно вызволит тебя из беды.
— Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.
— Прости, царица, спутала имена. Геллой звали маленькую сестренку Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала все шло ладно. Дети послушались златорунного, сели верхом, и баран помчался по горам и долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал не устроил, с разбега бросился в синие волны и поплыл. Заиграли волны, запенились. Любо им царских детей качать. Только руки у Геллы вдруг онемели. «Ах, устала я, братец, держаться». — «Потерпи немного, маленькая сестренка». — «Нет больше сил». — «Смотри, видна уже Азия. Еще немного, и мы у цели». — «Прощай, милый брат». Слабые руки разжались, девочка скрылась в синих волнах. С той поры синее море стали звать Геллеспонтом[10]. Море Геллы значит это слово на языке эллинов.
— Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?
— Фрикс спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.
— Кончилась, что ли, история?
— Истории не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.
— Все равно, в дугой раз доскажешь. Вон опять ошалевшие дружинники несутся пыль поднимать да вопить.
— Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!
— Царь! Царь! — завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом наружу. Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.
— Оу! — затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток и всадников не виделось им конца.
— У-у! — подхватил пролетавший над степью ветер.
— У-у-у! — закачалась трава.
— Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царем!
Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четверке, спеша занять место около Савлия. Но ни один из дружинников не посмел обогнать или подъехать близко к коренастому широкоплечему всаднику, вросшему в кожаное седло горделиво выступавшего серого скакуна. Неожиданно всадник сам повернулся к отцовской дружине. Едва заметным движением повода он заставил коня описать половину круга и, приподнявшись в седле, крикнул негромко, властно:
— Царь! Савлий!
— Савлий! — завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только комья земли брызнули из-под копыт.
Возле царской повозке сделалось пусто.
— Отец, — сказал Иданфирс, нагнувшись над навощенным телом. — Я поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из всех наших клятв, что твое последнее кочевание свершится, как должно. Я выполню клятву. Не гневайся и не насылай беду на народ из-за того, что воины покинут твою повозку и я сам окажусь вдали.
Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и глаза мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то, что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда отец уходит под землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом и провожу тебя, как должно.
С этого дня змей, ползший за царской повозкой уменьшился. Чешуйки его поредели, но не умолкли крики и звон.
— Оу-о! — гудело по-прежнему за вороной четверкой.
— Савлий! Савлий! — вопила дружина. — Радуйся, Гунда! Оу-о! Радуйся! Ты идешь вслед за царем!
— Царь! Царь! — вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.
Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из котлов с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши вино. Для Савлия наполнялся оправленный в золото дорогой ритон, к навощенным губам подносились лепешки, сыр-иппака, перья зеленого молодого лука.
Когда пир кончался и царь отправлялся в путь, кочевья, как раньше, пустели. На месте оставались лишь женщины с ребятишками да дряхлые старики. Мужчины, даже подростки, уезжали все до единого. Только дороги их расходились надвое. Мальчонки, не носившие кипий, отправлялись за Савлием. Остальные, с утроенным запасом стрел в грите у пояса, уезжали в другую сторону, чтобы, составив отряды, пополнить войско. У скифов армии не было. Все скифы-мужчины становились воинами, когда приходила война.
Поредел хвост кибиток и всадников, тянувшийся за четверкой черных, как ночь, лошадей. Из воинов, кроме отряда дружинников Савлия, никого не осталось. Днем дружина сновала растревоженным роем и испускала громкие вопли, ночью с еще большим усердием сторожила кибитку жены своего царя и другое его имущество, сложенное в большую шестиколесную кибитку.
И по-прежнему рядом с черной четверкой, прямо держась в седле, ехал широкоплечий всадник в остроконечной шапке, с гривной на шее, с браслетами на обнаженных ниже локтя руках. Конь под всадником был другой, хоть и серый, но не мышиного цвета, как раньше.
— Трус, — прошептала женщина, убранная как на пир.
Она сидела в проеме белой кибитки. Пухлые пальцы впились в колени. Черные без блеска глаза через головы всадников уставились в ненавистную спину, затянутую в простую, без шитья и меховой опушки, куртку.
— Все воины биться ушли, один сын старшей жены остался. Трус и есть. Эй, рабыня! — крикнула Гунда, не поворачивая головы. — Хватит петь-распевать. Сказывай дальше свои истории.
— Как угодно, царица, — откликнулась Миррина. Но прежде, чем подъехать, она довела до конца свою песню.
«Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придет».
13
Царь царей принимает ванну
В короткий срок Иданфирс собрал пятидесятитысячное войско. Ядро сбили всадники, вооруженными луками, копьями и мечами. Подвластные земледельческие племена составили пехоту. Оружие пехотинцев — дротики с наконечниками, острее змеиного жала, и короткие обоюдоострые мечи.
Пятьдесят тысяч воинов встали против несметных полчищ. На каждого скифа приходилось без малого полторы сотни противников. Но скифы защищали свою свободу и верили, что победа достанется им. В победе не сомневался самый последний бедняк, не имевший ни шлема, ни панциря и защищенный лишь деревянным щитом, обтянутым толстой, грубо выделки кожей.
— С нами Таргитай, — говорили скифы друг другу. — Его силой натянуты наши луки. Золотая пантера хранит нас от вражеских стрел. Ее сбросил священный Меч прямо на щит Иданфирса, когда Иданфирс, закляв стрелу, нацелился в небо.
Среди скифов распространился слух, что Папай наделил Иданфирса способностью находиться сразу во многих местах. Воины, прибывшие из дальних кочевий, клялись покровительницам очага, что Иданфирс по-прежнему сопровождает отца на его пути к жилищу Вечности, что серый конь не удаляется от вороной четверки. Но при этом разве не видели скифы Иданфирса впереди головного отряда? Щит «Золотой пантеры» сверкал в левой руке молодого царя, когда отряд встретился с персами.
Действия разворачивались по плану, выработанному в священном месте Меча. Скифская конница, завидя персов, с громкими криками набрасывалась на врага. Летели копья, стрелы резали воздух — атака напоминала смерч. Внезапно все утихло: ни криков, ни лязга мечей. Лавина откатывалась и успевала исчезнуть прежде, чем к персам подходило подкрепление. Преследуя яростного и неуловимого противника, персидское войско уходило все дальше в степь. Бескрайний простор затягивал, словно болото без дна. Продвижение затрудняли пожары. Отступая, скифы сжигали траву, оставляя коней без корма. Людям тоже приходилось трудно. Обоз, казавшийся неистощимым, заметно скудел. Скифы стали показываться реже, в бой не вступали и исчезали бесследно, как только персы бросались в погоню. То жалили осами, теперь превратились в ускользающих угрей.
От приподнятого настроения, с каким начинали поход, не осталось даже следа. Дарий сделался мрачным.
На рассвете дозор увидел черные точки, перемещавшиеся вдали. Они исчезали вместе с белесым туманом. Но едва солнечный шар выплыл на небо, персы обнаружили скифов у самого лагеря. В четырех перелетах стрелы стоял построенный клином конный отряд и не срывался с места.
— Тахмаспада! Мардоний! — вскричал Гобрий, бросаясь к оседланному коню.
— На коней! — крикнули названные военачальники.
Воины взлетели в седла. Лошади с места рванули вскачь. Два отборных отряда во главе с самим Копьеносцем помчались навстречу врагу. Схватиться, услышать длинный свист стрел, лязг клинков, жаркий храп лошадей, грызущих друг друга в пылу сражения. Встретить врага лицом к лицу!
— Тахмаспада, цепь по левую руку. Мардоний, цепью по правую! крикнул Гобрий на скаку, не оглядываясь.
Конница на ходу перестроилась, помчалась полукольцом, готовым сжаться. Уничтожить врага-невидимку, закончить поход по сожженной земле с заваленными колодцами.
На этот раз скифы от боя не уходили. Клин словно врос в траву. Кони стояли, не шевелясь, всадники с луками на изготовку замерли в седлах. В первых коротких рядах были воины в шлемах и панцирях, вооруженные секирами и мечами. Длинные задние ряды составляла однообразная масса людей в войлочных остроконечных шапках и куртках, стянутых защитными кожаными поясами с бронзовыми пластинами, рядами нашитыми на кожу.
Гобрий поднял над головой копье. Сейчас он подаст команду к атаке. Вдруг степь разорвал страшный гортанный крик. Треснуло небо и грянул гром. Клин рассыпался на три части. Вперед, направо, налево рванулись орущие всадники. Черным дождем хлынули стрелы. Копья затмили солнце.
Персидская конница дрогнула. Раненые и убитые упали в траву, к копытам своих коней.
— Вперед! Скифов меньше, чем нас! Скифы боятся ближнего боя! кричали Мардоний и Тахмаспада.
Но было поздно. Недолгое замешательство оказалось достаточным, чтобы скифы успели повернуть послушных коней. Клин уходил. Быстроногие кони, едва касаясь земли, уносили легко вооруженных всадников.
— Догнать! Догнать!
Гобрий, Мардоний и Тахмаспада вылетели вперед. Отряды бросились следом.
Неистовой была погоня. Дрожала степь от топота конских копыт. Ветер свистел в ушах, и трава, как скошенная, ложилась на землю. Клин становился все меньше и меньше. Расстояние между ним и преследователями увеличивалось с каждой сотней шагов. Последнее, что увидели персы, был ручеек, неожиданно вынырнувший из-за кустов. Скифские кони перескочили через него, не замедляя бега. Когда же персы достигли обрывистых склонов, переправа через ручей не понадобилась. На всем обозримом степном пространстве не было ни души. Скифы исчезли, словно ушли в подземные норы, известные только им. Пришлось ни с чем возвращаться в лагерь, оставив убитых лежать в траве.
— Государь, — сказал Гобрий, входя в царский шатер и тяжело опускаясь на плохо гнувшееся от старой раны колено, — мы гоняемся за ветром в поле.
— Воду хватаем пальцами, — проверещал Бэс.
Карлик сидел на краю огромной бронзовой ванны. Короткими ручками он держался за край. Ножки удобно устроились на головах выпуклых бронзовых человечков, несущих по стенкам ванны дань повелителю стран. В руках человечков были кувшины, слоновьи рога, благовонные смолы, звериные шкуры, золото.
В ванне раздался всплеск. Карлик скатился на пол.
— Ой-ой-ой, — захныкал он жалобно. — Мой повелитель сбросил меня. Он принимает ванну, словно находится в Сузах, а не в диких степях, а меня прогнал от воды. Меня прогнали, я бедный скиф в остроконечной шапке!
Бес дернул воображаемые поводья и поскакал вокруг ванны. Он ржал, топал ножками и покачивался, подражая скифу в седле.
Никто не рассмеялся. Военачальники были хмуры.
— Они исчезли, Гобрий? — раздался из ванны глухой низкий голос царя царей.
— Как вихрь, государь.
— Щит «Золотой пантеры» был при отряде?
— Не разглядел, государь, против солнца скакали.
«Золотая пантера» преследовала царя царей, как неотвязная лихорадка. Дарий обещал титулы, чины и золото тому, кто схватит Иданфирса живым или мертвым или хотя бы добудет щит «Золотой пантеры».
— Прежде все было иначе, Гобрий, — зазвучал снова голос из ванны. — Я говорил тебе: «Иди и разбей эламитян». Ты шел, и Элам становился моим. Я говорил тебе: «Пригни шею заносчивому Египту», и не было нужды повторять тебе дважды.
— Царь царей, скифы неуловимы. Они знают все тропы и находят лощины там, где мы видим ровную степь.
Дарий словно не слышал.
— Не сокрушил ли я мятежную Парфию? — продолжал звучать низкий тяжелый голос. — Разве осталась армия у Вавилонии после того как я переправился через Тигр? Кто не был убит на суше, тот утонул в реке. Я наложил ярмо на вероломную Лидию. Перед моим мечом дрожала Бактрия. Мое копье уничтожило девятнадцать армий вместе с их крепостями. Я захватил в плен девять царей. Милостью Ахурамазды, великого бога, золото их государств переправилось в персидские кладовые. Скажи, Видарна, разбивший Мидийское государство, почему ты не можешь разбить непокорную Скифию и бросить к моим ногам их царя?
— Мы брали крепости, царь царей, — ответил начальник «бессмертных». Мы воевали с армиями, защищавшими города и селения, стоявшие на одном месте. У скифов нет крепостей. Домами им служат кибитки на скрипучих колесах, их богатство — блеющий и мычащий скот. Скифы не привязаны к месту и уходят вместе с имуществом, не неся никаких потерь.
— Что же, персы, мы не справимся с диким врагом, сильным быстрым конем и разящей стрелой? — донеслось из ванны.
— Ты прошел по этой земле, государь, — счел нужным вмешаться Отан. Ты глубоко вонзил меч в горло Скифии. Носящие остроконечные шапки не осмеливаются оказывать тебе сопротивление. Они прячутся в землю, как мыши или сурки. Скифия по праву должна считаться твоей, повелитель стран.
— Я Дарий, сын Гистаспа. Я не ворую победу. Я добываю ее мечом.
В шатре стало тихо. Замерли слуги, сновавшие вокруг ванны. Карлик Бэс прижал ладошки к щекам и втянул голову в плечи. Всем своим видом насмешник выразил страх. Но не до шуток было Отану. Желая успокоить царя, растревожил его самолюбие. Теперь приходилось ждать вспышку неукротимого гнева.
Дарий любил повторять, что злость самый плохой советник, но когда на него находил приступ ярости, мудрые наставления забывались. Царь царей делался страшным.
К счастью, на этот раз буря не разразилась. В шатер вошел дежурный начальник охраны и торопливо приблизился к вазиру.
— Государь, царь царей! — воскликнул Отан, выслушав донесение. — В знак изъявления покорности вождь невров просит принять дары. Его пастухи пригнали в лагерь огромное стадо. Невры ненавидят скифов и рады отдаться под защиту твоего могущества, государь.
— Наконец поедим мяса, — пропищал Бэс и, ухватившись за головы бронзовых данников, по-обезьяньи ловко взобрался на ванну. На этот раз его никто не согнал.
— Сделай милость, Отан, — проговорил миролюбиво Дарий, — прикажи привести старшего из пастухов.
До самой смерти вспоминал потом невр, как нашла на него оторопь, когда он понял, что голос, звучащий в огромном вытянутом котле, это и есть царь персов Дарий.
— Повелитель стран принимает ванну, — объявил ему важный, в расшитом платье, высокого роста человек.
— Повелитель стран соскребает грязь, пропищал маленький.
Бронзовые человечки — с локоток — оберегали стенки котла, а один из них исхитрился живым обернуться и взгромоздиться на край. Сидел на чане, пищал и болтал недомерками-ножками.
— Угу, — промычал невр, плохо справляясь с увиденным.
Жители степей от грязи освобождались иначе. На три шеста натягивался шерстяной войлок — получался шалаш. Внутри устраивали котел с водой, но человека в воде не топили, а бросали раскаленные докрасна камни. То-то жар и пар поднимался, то-то становилось хорошо и для тела приятно.