Если бы нужны были дальнейшие объяснения, то случайного ушиба затылка вместе с недавним упоминанием об «Арабских сказках» было вполне достаточно.
Итак, восстановив все это в своей памяти, он пошел на Большую Монастырскую, в свою контору, которая теперь была в его распоряжении, и погрузился в чертежи для Бивора.
Работа была более или менее механическая; она не могла принести ему выгоды, разве только немного благодарности, но Гораций имел счастливую способность основательно делать все, за что брался. Устроившись у широко распахнутого окна, он скоро совершенно забыл обо всем, кроме дела, которым был занят.
Поэтому, даже когда на минуту потемнело, как будто чье-то большое и плотное тело прошло мимо, он не поднял головы тотчас же, но когда ее поднял, то удивился, увидав на своем единственном кресле какого-то полного человека, старавшегося перевести дух.
- Извините, - сказал Вентимор, - я не слыхал, как вы вошли.
Посетитель мог только помахать рукой, как бы вежливо принимая извинение, но, в сущности, скрывая растерянность и замешательство. Это был безукоризненно чистый пожилой господин с розовыми толстыми щеками и седыми баками; его глаза, в эту минуту слегка вытаращенные, были лукавы, но добродушны, он имел большой подвижный рот и двойной подбородок. Одет он был как человек, который уже перестал скрывать свое благосостояние. На малиновом галстуке красовалась крупная грушевидная жемчужина, и, по всей вероятности, он только недавно перестал носить белую летнюю шляпу и белый жакет.
- Милостивый государь, - начал он звучным, гортанным голосом, как только оказался в состоянии заговорить, - вы, конечно, должны считать такой способ вторжения к вам крайне бесцеремонным… да… вторжение в ваше частное жилище…
- Вовсе нет, - сказал Гораций, недоумевая, не хочет ли он заставить его понять, будто вошел через окно. - Боюсь, что некому было вас проводить сюда. Моего помощника как раз тут нет.
- Ничего, сударь, ничего! Я нашел дорогу, как видите. Самое важное, смею сказать, самое существенное, это то, что я здесь.
- Именно так, - сказал Гораций. - Но смею спросить, что привело вас ко мне?
- Что… - Глаза незнакомца на минуту стали рыбьими. - Позвольте мне… я скажу об этом… в свое время. Я еще немного… как вы можете заметить… - Он оглядел комнату. - Вы, кажется, архитектор, г… э… гм?
- Моя фамилия - Вентимор, - сказал Гораций, - и я действительно архитектор.
- Вентимор, конечно! - Он опустил руку в карман и вытащил визитную карточку. - Да, совершенно правильно. Тут так и есть. Архитектор, г. Вентимор, и как мне… мне дано понять… необыкновенно искусный.
- Боюсь, что я не имею право претендовать на это, - сказал Гораций. - Но я могу назвать себя довольно компетентным.
- Компетентным? Ну, конечно, вы компетентны. Вы думаете, сударь, что я, практичный деловой человек, пришел бы к кому-нибудь некомпетентному? - проговорил гость с видом человека, старающегося убедить самого себя, вопреки собственному суждению, будто поступает крайне благоразумно.
- Должен ли я понять, что кто-нибудь был столь любезен, что рекомендовал меня вам? - спросил Гораций.
- Конечно, нет, сударь, конечно, нет! Я не нуждаюсь в рекомендациях, мне достаточно собственного суждения. Я… я… достаточно ознакомлен со всем, что имеет успех в области искусства, и пришел к заключению, г… э-э-э… Вентимор, - повторяю: к свободному, самостоятельному заключению, что вы - единственный на земле человек, который может выполнить то, что мне нужно.
- Счастлив слышать это, - сказал Гораций, искренне обрадованный. - Вы видели что-нибудь из моих проектов?
- Не беспокойтесь! Я не принимаю решений без достаточных оснований. Я недолго думаю, и раз решился, то действую, сударь, действую! Теперь перейдем к самой сути. У меня есть маленькое дело… недостойное… вашего выдающегося таланта… Но это дело я желал бы поручить вам.
«Не собирается ли он тоже просить меня сходить на аукцион? - подумал Гораций. - Если так, я скорей повешусь!»
- Я несколько занят в настоящее время, - сказал он нерешительно, - как можете видеть. Я не уверен, могу ли я…
- Я буду краток, сударь, буду краток. Моя фамилия - Вакербас, Самуэль Вакербас, должен сказать, довольно известная в торговом мире.
Гораций, разумеется, скрыл, что фамилия и известность посетителя, были ему незнакомы.
- Я недавно купил несколько акров на окраине Гампшира, недалеко от дома, где живу сейчас, и надумал - о чем я как раз говорил приятелю, идя с ним по Вестминстерскому мосту, - надумал построить себе домик там, простой, непритязательный домик, куда бы я мог ездить каждую неделю и где бы мог скромно принять одного-двух приятелей, а может быть, и прожить часть года. До сих пор я нанимал помещения, какие мне были нужны, - старые фамильные усадьбы, старинные замки и т. п. Это очень мило в своем роде, но мне хочется чувствовать себя под собственной крышей. Я хочу окружить себя простым комфортом… э… непритязательным изяществом английского деревенского дома. И вы - тот человек - я чувствую это все больше, с каждым словом, которое вы произносите, - вы - тот человек, который может выполнить эту задачу… э… э… исполнить дело, как следует.
Вот он, наконец, давно желанный клиент! Было очень приятно чувствовать, что он явился самым обыкновенным, шаблонным путем, потому что никто не мог бы ни на минуту поверить, глядя на г-на Самуэля Вакербаса, чтобы он был способен впорхнуть через открытое окно. Нет, он был совсем в ином роде.
- Я буду счастлив сделать все, что смогу, - сказал Гораций во спокойствием, которое удивило его самого. - Не можете ли дать мне некоторое понятие о сумме, какую рассчитываете истратить?
- Ну, я не Крез, хотя не скажу, что совсем нищий, и как я уже сказал, предпочитаю не пышность, а удобство. Я не хотел идти выше… ну, скажем, шестидесяти тысяч.
- Шестидесяти тысяч! - воскликнул Гораций, который ожидал суммы приблизительно в десять раз меньшей. - О, не больше шестидесяти тысяч? Я понимаю.
- Я говорю только о самом доме, - объяснил г. Вакербас, - потом будут надворные постройки, сторожки, избы и т. п., а кроме того, я хочу, чтобы некоторые комнаты были особенно отделаны. В общей сложности, чтобы довести дело до конца, можно ассигновать до ста тысяч. Думаю, решил, что на таких основаниях вы могли бы выстроить мне что-нибудь, Говоря скромно, не имеющее себе равного в соседних графствах.
- Я уверен, - сказал Гораций, - что за такую сумму я могу взяться построить вам дом, который вполне удовлетворит вас.
И он начал предлагать обычные вопросы относительно местоположения, грунта, материалов, которыми можно воспользоваться для постройки, авансов, которые потребуются, и так далее.
- Вы молоды, сударь, - сказал г. Вакербас к концу беседы, - но, я замечаю, вы в курсе всех тонкостей… я сказал бы, вы сведущи в мельчайших деталях вашей профессии. Не хотите ли съездить и взглянуть на грунт, а? Конечно, это нужно, а моя жена и дочери тоже захотят сказать свое слово… Нельзя иметь успех, если не угождаешь дамам, а? Вот посмотрим. Завтра воскресенье. Почему бы не поехать с утренним поездом в 8ч. 45м. утра в Линсфильд? Будет для вас повозка, или парный экипаж, или еще что-нибудь… сам свожу вас на место стройки, позавтракать привезу к нам в Ориель-Корт, и мы все обсудим основательно. Затем мы вас отправим в город вечером, а с понедельника можете начать работать. Идет? Ну, хорошо. Завтра будем ждать вас.
С этими словами г-н Вакербас ушел, оставив Горация, как легко себе вообразить, совершенно ошеломленным внезапностью и полнотой счастья. Он уже не был безработным, ему предстоял труд, и, что еще лучше, труд интересный, дававший ему желанную возможность размаха и удачи. Благодаря заказчику, который казался сговорчивым и для которого деньги явно не служили препятствием, он мог осуществить какую-нибудь из своих наиболее честолюбивых идей.
Более того, теперь он мог обратиться к отцу Сильвии без страха быть отвергнутым. Дело на 60000 фунтов принесет ему около 3000 фунтов, а отделка и другие работы - по крайней мере столько же, если не больше. Через год он может смело жениться; через два или три года у него будет недурной заработок, так как он был уверен, что после такого дебюта он скоро будет иметь столько дела, сколько захочет взять.
Ему было стыдно за свое былое малодушие. Ведь эти последние годы томительного ожидания были только испытанием и подготовкой к этому блестящему выступлению, возможность которого открылась как раз так просто и естественно и именно когда был всего труднее.
Добросовестно выполнив работу, обещанную Бивору, которому отныне предстояло обходиться без него, он почувствовал себя слишком возбужденным и взволнованным, чтобы сидеть в конторе. После обычного завтрака в клубе он вознамерился доставить себе удовольствие и пойти в Катесмарь, чтобы принести Сильвии хорошую весть.
Было еще рано; он всю дорогу шел пешком, чтобы дать выход своему бурно-веселому настроению, и особенно остро наслаждался всем: и серовато-розовым, покрытым мелкими облаками небом над собою, и скудной янтарно-желтой и красноватой зеленью Кенсингтонского парка, и резким запахом осыпавшихся диких каштанов, желудей и блеклых листьев, и голубовато-серым туманом, подползавшим издали, между стволами деревьев, и потом - веселой сутолокой и блеском на Высокой улице.
Наконец ему была дана радость застать Сильвию совсем одну, увидеть ее искренний восторг по поводу того, о чем он пришел ей рассказать, почувствовать ее руки на своих плечах и держать ее в своих объятиях, в то время как их губы встретились в первый раз. Если бы в ту субботу нашелся человек счастливее Вентимора, он хорошо бы сделал, если бы скрыл свое счастье ввиду опасности вызвать зависть бессмертных богов.
Когда вернулась г-жа Фютвой, - что случилось, пожалуй, слишком скоро, - и нашла свою дочь и Горация сидящими вместе на диване, она не стала притворяться довольной.
- Это называется некрасиво воспользоваться моей вчерашней слабостью, г. Вентимор, - начала она. - Я думала, что на вас можно положиться.
- Я бы не пришел так скоро, - сказал он, - если бы мое положение было такое же, как вчера. Но оно переменилось, поэтому я смею надеяться, что даже профессор не станет теперь противиться нашей формальной помолвке.
И он рассказал ей о внезапной перемене своей судьбы.
- Хорошо, - сказала г-жа Фютвой. - Вам надо поговорить об этом с мужем.
Скоро пришел профессор, и Гораций тотчас попросил его поговорить с ним несколько минут в кабинете, на что тот охотно согласился.
Кабинет, куда привел его профессор, был пристроен к дому и завален восточными редкостями всех веков и всякого рода. Мебель была сделана каирскими столярами, а на карнизах книжных полок красовались тексты из Корана, между тем как на каждой спинке блестела золотом арабская надпись «привет». Лампой служил просверленный фонарь из мечети с длинными стеклянными подвесками; оболочка мумии улыбалась из угла с принужденным добродушием.
- Ну, - начал профессор, как только они сели, - значит, я не ошибся, и в медном кувшине все-таки оказалось нечто. Позвольте взглянуть, что это такое?
На минуту Гораций почти совсем забыл о кувшине.
- О! - сказал он, - я его открыл, но в нем ничего не оказалось.
- Ну да, как я и предполагал, сударь, - сказал профессор. - Я вам говорил, что в таких сосудах ничего не бывает, вы просто выбросили деньги, купив его.
- Да, это так, но я хотел поговорить с вами о более важном. - И Гораций коротко объяснил, в чем дело.
- О Господи, - сказал профессор, с раздражением ероша голову, - о, Господи! Мне это и в голову не приходило, совсем не приходило! Я был под тем впечатлением, что в Сен-Люке вам угодно было провожать мою жену и дочь единственно из добросердечия… из желания избавить меня от того, что было бы для человека с моими привычками… в такую страшную жару… трудной и неприятной обязанностью.
- Допускаю, что это делалось не вполне бескорыстно, - сказал Гораций. - Я полюбил вашу дочь, сударь, с первого же дня, как ее увидел, но как бедный человек, безо всяких перспектив, я чувствовал себя не вправе говорить об этом ей или вам.
- Чувство очень почтенное, но мне остается узнать, почему вы преодолели его.
Тут Гораций в третий раз рассказал историю внезапной перемены в своей судьбе.
- Я знаю этого Самуэля Вакербаса по слухам, - сказал профессор. - Это - один из главных пайщиков фирмы Экере и Ковердэль, крупных земельных спекулянтов… Очень влиятельный человек, только бы вам удалось угодить ему.
- О, не имею ни малейших сомнений на этот счет, - сказал Гораций. - Я намерен построить ему дом, который превзойдет его самые пылкие ожидания, и вы увидите, что через год у меня наберется несколько тысяч. Нечего и толковать, что, вступая в брак, я положу на имя невесты сколько вы найдете нужным…
- Когда вы будете обладать этими тысячами, - сухо заметил профессор, - то мы еще успеем поговорить о женитьбе, о помещении денег. А пока, если вы с Сильвией хотите считать себя помолвленными, я ничего не имею против… только настоятельно прошу вас обещать мне, что вы не станете уговаривать ее выйти за вас без согласия родителей.
Вентимор обещал это довольно охотно, и они вернулись в гостиную. Г-жа Фютвой не могла не пригласить Горация остаться обедать на правах жениха; нечего и говорить, что он с восторгом согласился.
- Есть одна вещь, мой дорогой… а… а… Гораций, - торжественно сказал профессор после обеда, когда опрятная горничная оставила их за десертом, - одна вещь, против которой я считаю долгом предостеречь вас. Если хотите оправдать то доверие, которое мы вам оказали, согласившись на вашу помолвку с Сильвией, вы должны обуздать вашу склонность к излишней расточительности.
- Папа! - воскликнула Сильвия. - Откуда ты взял, будто Гораций расточителен?
- Да, в самом деле? - сказал Гораций. - Я ведь не нахожу себя таким.
- Никто никогда не находит себя особенно расточительным, - возразил профессор, - но я наблюдал в Сен-Люке, что вы обыкновенно давали пятьдесят сантимов на чай, когда двадцать или десять было бы за глаза достаточно. Кроме того, никто, придающий какую бы то ни было цену деньгам, не дал бы гинеи за ничего не стоящий медный кувшин, ради сомнительной возможности, что он содержит рукописи, чего не оказалось, как и можно было предсказать.
- Но кувшин вовсе не плох, - защищался Гораций. - Если вы припомните, вы сами сказали, что форма его незаурядна. Почему он не стоит этих денег или даже дороже?
- Для коллекционера, может быть, - сказал профессор со своей обычной любезностью, - а вы не коллекционер. Нет, я могу только назвать это бессмысленной и предосудительной тратой денег.
- Ну, так сказать по правде, - заявил Гораций, - я купил его с той мыслью, что он, может, заинтересует вас.
- В таком случае вы ошиблись, сударь. Он меня не интересует. Да и чем для меня интересен металлический сосуд, о котором нельзя доказать, что его не отлили в Бирмингеме на днях?
- Найдутся и доказательства, - сказал Гораций, - какая-то печать или надпись, выгравированная на крышке. Разве об этом я не упомянул?
- Нет, вы ничего не говорили о надписи, - ответил профессор с несколько большим оживлением. - А какая надпись? Арабская? Персидская? Куфская?
- Я этого но могу сказать… она почти сгладилась… странные треугольные отметки, вроде птичьих следов.
- Что-то похожее на клинообразные письмена, - сказал профессор, - которые могли бы указывать на финикийское происхождение. А так как я не знаю восточных медных изделий ранее девятого века нашей эры, то должен бы счесть ваше утверждение явно невероятным. Все-таки я хотел бы иметь возможность как-нибудь лично осмотреть сосуд.
- Когда вам угодно, профессор. Когда вы можете пожаловать?
- Ну, я так занят весь день, что не могу назначить наверное день моего возможного прихода к вам в контору.
- Теперь и мои дни будут достаточно заполнены, - сказал Гораций, - и вещь эта не в конторе, а у меня на квартире, на площади Викентия. Почему бы вам всем не пожаловать запросто к обеду как-нибудь на следующей неделе? А потом вы, профессор, могли бы спокойно рассмотреть надпись и узнать, что это, в сущности, такое. Ну, скажите, что вы согласны!
Он страстно хотел иметь возможность принять Сильвию у себя на квартире в первый раз.