— Ишь какой хитрый! — возразил Дзэнта.
— Но ведь она все равно будет на этом месте. И ты сможешь пропустить один раз, подождать, пока твоя маленькая стрелка сделает круг.
Странное дело! Длинная стрелка приходит к цифре два через каждый час, а короткая будет у трех только через двенадцать часов.
— Нет уж! Я так не согласен. Давай ножик, и все! Видишь, длинная стрелка уже на двух стоит, — сказал Дзэнта, ткнув пальцем в циферблат.
Сампэй хотел подняться с татами, чтобы взять ножик, но остановился и спросил шепотом:
— Ты не слышал? Кто-то меня сейчас окликнул.
— Ты что!
Они оглядели комнату. Дзэнта подумал, что в таких случаях нужно делать вид, что тебе ничего не страшно.
— Сочиняешь все! — сказал он.
Взявшись за руки, они прислушались.
— Никто тебя не окликал, — произнес Дзэнта спокойно, как подобает старшему брату.
— Нет, кто-то окликнул, — твердил Сампэй, прислушиваясь.
— Ну кто? Кто мог тебя окликнуть? Видишь: никого здесь нет. — Дзэнта чувствует, что дрожит всем телом, и потому нарочно громко говорит: — Пойдем-ка посмотрим. Может, собака какая-нибудь забежала.
И он решительно выскакивает в соседнюю комнату.
— Так и есть! Это же Нарасук
Сампэй рассеянно смотрел на все это. Тогда Дзэнта поманил его к колодцу.
— Сампэй, хочешь умыться?
— Угу.
— Ну, иди сюда.
Дзэнта зачерпнул ведро воды, принес тазик для умывания и даже полотенце захватил.
Вытирая полотенцем умытое лицо, Сампэй вдруг громко и безутешно зарыдал. Дзэнта испугался, а мама выскочила из комнаты.
— Ты что, Сампэй? — спросила она тревожно. Но Сампэй тут же перестал плакать и улыбнулся маме. — Ну, что ты? — не унималась мама.
— Да так, просто хотел заплакать.
— Ну зачем же плакать! — сказал дядюшка, он тоже спустился во двор.
Мама выжала полотенце и обтерла им лицо и тело Сампэя. А когда вытирала его исцарапанные ноги, чуть было не расплакалась, глядя на своего озорного сынишку.
— Интересно, зажила шишка у Кин-тяна или нет? — сказал Сампэй — видно, вспомнил о недавней драке.
Сампэй с ранцем за спиной и дядюшка Укаи с узелком в руке стояли на пороге.
— Через день-два я снова наведаюсь к вам, — пообещал дядюшка.
— Ну, я пошел! — сказал Сампэй, будто уходил в школу.
Когда они вышли из ворот, мама выбежала в прихожую, надела гэта и бросилась следом — хотела проводить до порога, да не выдержала, вышла за ворота. А когда они отошли немного, она ласково окликнула сына:
— Сампэй-тян!
Сампэй оглянулся и сделал вид, что улыбается. Дядюшка Укаи тоже посмотрел на маму и засмеялся. Дзэнта вышел за ворота и встал рядом с мамой. Когда Сампэй и дядюшка шли по каменному мосту у фабрики, Сампэй, видимо наученный дядюшкой, повернулся к ним лицом, снял шапку и вежливо поклонился. А дядюшка приложил руку к шляпе. И они ушли вдаль, ни разу больше не оглянувшись.
— Мама, а Сампэй-тян теперь никогда уже не вернется домой? — спросил Дзэнта, когда они с мамой вошли во двор.
— Ну почему же! Обязательно вернется. Вот на школьные каникулы приедет.
— А…
Дзэнта, не заходя в дом, направился к маленьким качелям, которые стояли у хурмы, уселся на сиденье и тихонько качнулся. Качаться он не хотел, он просто решил в одиночестве подумать. Уключины наверху поскрипывали от каждого движения качелей, и это были грустные звуки. Потом он встал, двумя руками высоко поднял сиденье и отпустил его. Сампэй часто качался на этих качелях. «Выше! Еще выше!» — кричал он. Но теперь Дзэнта не смог произнести этих слов. Он с силой толкнул сиденье, а когда оно вернулось к нему в руки, снова толкнул.
Без Сампэя качаться было неинтересно. Занятие это только утомляло.
— Дзэнта-тян, собери вещи Сампэя. Я отправлю их с дядюшкой, когда он приедет, — попросила мама.
— Ладно.
Дзэнта хотел было пойти поискать вещи брата, но этого можно было бы и не делать: вещи его были кругом. И качели его, и хурма. Даже маленький флажок с красным солнцем посередине на верхушке хурмы — и тот наполовину принадлежал Сампэю. И бамбуковая палка, с которой он бегал недавно, стуча но стволам деревьев, чтобы вызвать волшебного джинна, тоже была его. И тоннель (Сампэй вырыл его, чтобы пустить туда лягушку) и круг, который он нарисовал на земле для борьбы сумо, — все было его. И все это Сампэй заведет скоро там, куда его увезли.
Думая об этом, Дзэнта пошел в сарай, вытащил сачок и корзинку для рыбы и положил на террасе. Из прихожей принес гэта, парусиновые тапочки и маленький зонтик. В столе он обнаружил множество вещей, принадлежащих Сампэю. Тут были и тетрадки по чистописанию, и сочинения, и тетради по арифметике. В них стояли отметки: двадцать баллов, тридцать баллов…[30]. В заключение Дзэнта обнаружил листок с сочинением:
Мой папа
У моего папы есть усы. Они очень колючие. Они такие колючие, что, когда мы с папой боремся, стоит мне до них дотронуться, как я сразу же сдаюсь…
Был и маленький кошелек. Дзэнта заглянул в него. Там лежали три медные монетки. У Дзэнты почему-то защемило в груди. Он достал свой кошелек и потряс его. Выкатились две монеты: пять сэн и один сэн. Он положил их в кошелек Сампэя. Еще он нашел в столе копирку, свечи для бенгальского огня и в шкафу — водяное ружье. Ему захотелось пострелять из водяного ружья. Он сунул его в таз с водой, набрал воды, выстрелил и разбрызгал воду. Однако без Сампэя и стрелять было неинтересно.
Пять ри дядюшка Укаи и Сампэй ехали на автобусе. Затем они шли по высокому мосту. Внизу шумно неслась река. Река была довольно широкой. Отсюда дорога вела в долину. Прошли еще два тё[31], и Сампэй увидел дом дядюшки Укаи.
Дом стоял у горы. Большой дом под тростниковой крышей, по бокам две пристройки, рядом — соломенная крыша докторской приемной, позади одной из пристроек белели стены амбара. У ворот амбара росла высокая и толстая сосна. Когда они подошли к дому, дядюшка Укаи сказал:
— Войдешь в дом, поклонись и скажи тетушке: «Прошу любить и жаловать». А потом располагайся, как у себя дома.
Сампэй кивнул. Они приблизились к дому, поднялись по трем каменным ступеням.
— Вот и я! — сказал дядюшка у входа.
— Добро пожаловать! — из дальней комнаты показалась тетушка.
— И Сампэй со мной.
— Вот как! Какой славный мальчик! Наверно, уже в школу ходишь? — спросила тетушка Укаи.
Тогда Сампэй снял шапку, поклонился и сказал:
— Прошу…
Остальные слова словно в горле застряли.
— Ну что «прошу»? Что? — спросила тетушка.
Тут из дальней комнаты выскочили Миёко-тян и Косукэ-кун. И Сампэй уставился на них, улыбаясь. И они заулыбались, глядя на Сампэя.
— Прошу любить… — вдруг громко выкрикнул он.
Все заулыбались еще радостнее. И Сампэй, набравшись храбрости, закончил фразу:
— … и жаловать!
— Ха-ха-ха! — расхохотались все.
— Ну, заходи! — пригласила тетушка.
Миёко, Косукэ и Сампэй сидели на веранде и сосали карамель. Разговаривать было некогда, да и незачем. Достаточно было взглянуть друг на друга, и они сразу начинали улыбаться. Но тут до Сампэя донесся разговор тетушки и дядюшки, которые сидели в столовой.
— Ужасно! — Это тетушка.
— Куда уж хуже! — Голос дядюшки.
— Ну и в чем же вина Итиро-сан?[32]
— Говорят, подделка документов. Жаль его: года два дадут.
— И Сампэй все это время будет у нас?
— Что говоришь! Я и в университете собираюсь его учить.
— Да ну! Такого мальчика.
— Да, такого!
— Правду говорят, в семье не без урода. Так что, может, всю жизнь придется приглядывать за ребенком, вместо родного папаши.
— Ничего не поделаешь.
— Добро бы за ребенком честного человека…
— Что болтаешь! Еще неизвестно, как обернется дело Итиро-кун. Даже если он и виноват, и то сначала нужно узнать обстоятельства, при которых все случилось, а потом уж…
Сампэй перестал улыбаться, а через час исчез. Его не оказалось ни в доме, ни в усадьбе, ни у моста. Все бросились в разные стороны на поиски: и дядюшка, и тетушка, и Миёко, и Косукэ…
— Сампэй-тян! — звали они.
А Сампэй тем временем сидел на высокой сосне у амбара. Он залез туда, чтобы посмотреть, не видно ли родного дома, но кругом стояли лишь высокие горы, освещенные заходящим солнцем.
Сампэй забрался на сосну у амбара еще и потому, что ему расхотелось жить в доме дядюшки Укаи, после того как он подслушал разговор дядюшки и тетушки. Он решил спрятаться. А когда солнце стало садиться и Сампэй услышал голоса, зовущие его, он не откликнулся, а продолжал сидеть на суку. И слезать с него не собирался. Было интересно смотреть, как солнце садилось за горы. Огромное, оно, казалось, катится по горным хребтам. В это время дядюшка Укаи подошел к крестьянину, работавшему на поле у дороги.
— Не видали ли вы мальчика лет восьми? — спросил он. — Днем привез от родственников, и вот исчез куда-то…
— Так вот оно что! А я-то думаю, кто это там на сосне у вашего забора виднеется? Неужели, думаю, ребенок? Так ведь и свалиться недолго. — И крестьянин показал пальцем на сосну.
— Вот, пострел, куда забрался! — удивился дядюшка и поспешил к дому. — Это ты, Сампэй? — запыхавшись, окликнул он мальчика, подбегая к сосне.
— Я. Солнцем любуюсь. Очень красивое оно.
— Вот сорванец! Как ты туда залез? Спускайся!
— Сейчас спущусь. Уже слезаю.
Сампэй стал потихоньку скользить вниз по стволу.
— Стой! Посиди там немного. Я лестницу принесу. Слышишь? Лестницу, говорю, принесу.
— Не надо. Я сам спущусь.
Забыв о том, что он может подорвать свой авторитет в этой горной деревне и еще на два ри окрест, и думая лишь о своей сестре, чей сын сидел теперь на дереве, дядюшка Укаи со всех ног бросился бежать к амбару. А Сампэй тем временем слез с сосны, и, когда дядюшка вернулся с длинной лестницей, он уже стоял под деревом в окружении тетушки, Миёко и Косукэ.