Вдруг появился тролль. И был он такой огромный — от каждого его шага в лесу всё шумело и гремело на четверть мили вокруг. Увидал он Рыжего Лиса, что, как тетерев, на верхушке ели сидел, плюнул — тот вместе с ёлкой враз на земле оказался — лежит, дрожит, не дышит.
— Фу! Фу! Человечьим духом пахнет! Ух, я сейчас пообедаю! — взревел тролль.
— Тьфу на тебя! — проговорил проснувшийся Аскеладд и посмотрел на тролля сквозь ушко ключа.
— Уф-фу-фу! Что это ты уставился на меня? — проревел тролль, да как швырнёт в Эпена железный посох — тот аж на пятнадцать локтей в землю ушёл. Но Аскеладд проворным был и легко увернулся.
— Эх ты, старая развалина! — крикнул Аскеладд, — Неси сюда свою зубочистку! Сейчас я тебе покажу, как бросать надо!
Тролль одним рывком выдернул посох. Он был в три раза больше, чем столбы в частоколе. А Эспен как ни в чем не бывало знай себе небо разглядывает — с юга на север и с севера на юг.
— И куда ж ты опять уставился? — прорычал тролль.
— Да вот выбираю, на какую звезду заброшу твою палку, — ответил Аскеладд. — Пожалуй, во-о-он на ту малюсенькую, что горит прямо на севере.
— Нет уж, оставь её в покое, — взмолился тролль, — и не надо никуда забрасывать мой посох.
— Ну, если не хочешь с ним расставаться... то, может, ты не против, чтобы я тебя на Луну забросил?
Но тролль и на это не согласился.
— А жмурки? Может, хотя бы в жмурки со мной сыграешь? — спросил Аскеладд.
Тролль подумал и решил, что он не прочь:
— Только ты первый води!
— С удовольствием, — обрадовался Эспен, — а все ж лучше давай посчитаемся, чтоб никому обидно не было.
На том и порешили. И конечно же Аскеладд устроил так, что первому пришлось водить троллю. Видели бы вы эти жмурки! Завязали троллю глаза и давай по всему лесу гоняться. А тролль о пни спотыкается, на деревья налетает — те ломаются, как хрупкие соломинки.
— Тьфу! Надоело мне водить! — взревел тролль, так он разозлился.
— Погоди, я остановлюсь и крикну — ты меня быстро поймаешь, — сказал Аскеладд, а сам взял гребень и перепрыгнул на другую сторону глубокого озера.
— Теперь ищи, я здесь! — крикнул Эспен.
— Ой, там, наверно, сплошной бурелом?
— Да ты прислушайся! Не то что деревца, ни единого пенька нету! — поклялся Аскеладд.
Тролль шагнул и — плюх! — упал в воду. И как он ни пытался выбраться — ничего не получалось. Стоило ему высунуть голову из воды, как Аскеладд тотчас тыкал ему в глаза острым гребнем.
Тролль стал просить пощады, Эспен его и пожалел. Однако взял с него обещание, что тот оставит в покое старшую королевскую дочь и отпустит ту, что уже похитил, и больше не будет мучить ни скот, ни людей. И только тогда отпустил тролля с миром домой в гору. Но тут Рыжий Лис не растерялся, схватил принцессу, отвёл во дворец и заставил сказать, что это он освободил её. Потом прокрался обратно, да и вторую девушку забрал, что Аскеладд у тролля отнял. Устроил король пир горой, слышно было на всё королевство, а Рыжий Лис собрался жениться на младшей принцессе.
Вот уж все были счастливы! И только троллю не до веселья — спустился он со злости под землю и забил камнями все родники. «Раз по-другому навредить им нельзя, — подумал тролль, — то пусть у них хоть на свадьбе воды не будет — не на чем и каши сварить». Ничего не оставалось, как послать за Аскеладдом. Наказал он выковать железную жердь в пятнадцать локтей длиной да раскалить её добела. А сам посмотрел сквозь ушко ключа и увидал тролля под землёй как на ладони. Тогда Аске- ладд взял жердь и проткнул ей землю насквозь — прямёхонько троллю в спину попал. Палёным запахло на всю округу!
— Ой-ой-ой!!! Отпусти меня!!! — завопил тролль и выскочил из-под земли.
Но Аскеладд был наготове, он тут же схватил тролля и положил его на тимьян. Тролль лежит, стонет, а Эспен колет его гребнем да выспрашивает, где он раздобыл такие глаза, что и под землёй видеть может.
— Украл я сырую репу, хорошенько смазал её маслом, а потом вырезал из неё, что хотел, и посадил на гвозди. Лучших глаз никому не пожелаешь.
И король с дочерьми подошёл взглянуть на тролля, а с ними и Рыжий Лис, разряженный в пух и прах, — нос кверху высоко задирает, тот аж за деревья цепляется. Вдруг король заметил, что у Аскеладда в волосах что-то поблёскивает.
— Что это у тебя? — спросил король.
— А, это кольцо, которое подарила мне твоя дочь, когда я освободил её от тролля, — ответил Аскеладд.
Тут правда и раскрылась. Уж Рыжий Лис и рыдал, и простить его умолял, да всё напрасно — бросили его в змеиную яму, там он и сгинул.
С троллем расправились да свадьбу сыграли. Пили, танцевали — на славу гуляли. Аскеладд взял в жёны младшую принцессу и получил полкоролевства в придачу.
Вот и всё, кладу сказку в возок и отправляю тебе, ведь у тебя лучше голосок, а если твой голосок не так уж звонок и высок, то запру сказку на замок!
Фрикк коротыш и скрипка
Жил на свете старик, и был у него единственный сын по имени Фрикк, хилый да хворый, ни к какой работе не годный. Росточком он был невелик, вот и прозвали его Фрикк Коротыш.
Дома не больно-то еды было, и пошёл старик искать, куда бы сына пристроить — пастухом или на посылки. Никто его взять на службу не захотел, кроме старосты. Прежнего посыльного он выгнал, а больше к такому скряге никто не хотел наниматься.
«Всё лучше, чем ничего, — подумал старик, — хоть с голоду не помрёт». У старосты должен был Фрикк Коротыш работать за харчи, о плате да о платье даже речи не заводили.
Прослужил парнишка три года, стал домой собираться, и тут ему староста жалованье заплатил.
Причиталось Фрикку по шиллингу за год, как сказал староста. Куда уж меньше! И так три шиллинга вышло.
Фрикк Коротыш и рад. Таких больших денег он прежде и в глаза не видывал. А всё ж не удержался, спросил, не причитается ли ему чего ещё.
— Ты и так получил больше, чем договаривались, — возмутился староста.
— А одёжи какой не дадите? — снова спросил Фрикк. — Ведь та, в которой я сюда пришёл, совсем износилась, а другой у меня и нет. Вон, поглядите, одни лохмотья болтаются.
— Я уговор выполнил, да ещё три шиллинга прибавил, а больше у меня для тебя ничего нет, — буркнул староста.
Однако отправил Фрикка на кухню, где положили ему в котомку немного еды в дорогу. Так и пошёл он в город, одежды себе купить. Шёл он, весёлый и довольный, да проверял то и дело, всё ли богатство на месте.
Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли шёл, а пришёл в тесную долину — куда ни взглянешь, горы вокруг, да такие высокие, что и не перебраться. Стал он думать да гадать, что там, за горами, и как бы туда попасть.
Никак не миновать подъёма, и полез Фрикк Коротыш в гору. Силёнок-то у него мало — нет-нет отдохнуть присядет, а пока отдыхает, всё свои деньги считает. Поднялся на самую вершину, ан это не вершина, а только уступ, а за ним равнина, вся мхом поросла. Присел на камень, достал шиллинги и стал пересчитывать. И не успел он до трёх досчитать, как откуда ни возьмись нищий, да такой рослый и мосластый, что хоть в голос кричи от страха. Ну, Фрикк Коротыш и закричал, как нищего целиком оглядел.
— Не бойся, — сказал бродяга, — ничего я тебе не сделаю. Подай нищему шиллинг Христа ради!
— Провалиться мне на этом месте, — отвечал парнишка, — у меня всего-то три шиллинга, и на них надобно мне одежонки себе купить в городе.
— Ты счастливей меня, у меня нет ни одного, а платье моё ещё хуже поизносилось, чем твоё.
— Твоя правда, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.
Долго ли коротко, снова сел Фрикк Коротыш передохнуть. Поднял глаза и видит — опять перед ним нищий, ещё выше и уродливее первого, — как разглядел его паренёк хорошенько, так и завопил не своим голосом.
— Не бойся меня, я тебе ничего не сделаю, я прошу всего один шиллинг во имя Господне, — сказал бедняк.
— Не сойти мне с этого места, у меня есть всего два шиллинга, и иду я в город, чтобы купить себе платья. Кабы я раньше тебя встретил...
— Ты счастливей меня: во мне росту больше, одежды меньше, а денег и вовсе нет.
— Ну, коли так, держи, — сказал парнишка и дал ему шиллинг.
Шёл он шёл, пока снова не устал, а уставши, присел дух перевести. И не успел он вздохнуть, как откуда ни возьмись перед ним нищий. И был он такой огромный, страшный и рослый, что, пока голову не запрокинешь, всего целиком не разглядишь. Паренёк чуть шею себе не сломал, пока его оглядывал, а как разглядел всего уродину и его рваный наряд, заревел от страха.
— Не бойся меня, малыш, — заговорила громадина, — я тебе ничего не сделаю, я всего лишь нищий, прошу подаяния во имя Господне.
— Это я и сам вижу, — ответил парнишка, — но у меня всего один шиллинг, в городе я смогу купить на него одежды. Кабы ты мне раньше встретился.
— Ну, а у меня ни одного шиллинга, вместо одежды лохмотья, а сам я вон какой огромный, так что ты счастливее меня.
— Тогда вот тебе шиллинг, — сказал Фрикк Коротыш. А как же иначе, раз такая его нужда. Получив шиллинг, бедняк опять заговорил: «У тебя очень доброе сердце, раз ты отдал всё, что имел, поэтому за каждый шиллинг я выполню одно твоё желание». Ведь встречался пареньку трижды один и тот же нищий, просто каждый раз он менял обличье, чтобы Коротыш его не узнал.
— Частенько мне хочется скрипку послушать да посмотреть на народ, как он пляшет и веселится, поэтому попрошу-ка я, если можно, такую скрипку, чтобы всё живое под её музыку в пляс пускалось, — сказал паренёк.
— Будет тебе скрипка, хоть и непутёвое это желание, — отвечал нищий. — Со следующим шиллингом не ошибись.
— Всегда мне страсть как хотелось охотиться и метко стрелять, поэтому попрошу-ка я, если можно, такое ружьё, чтобы било без промаха, куда ни прицелюсь.
— Будет тебе ружьё, хоть и это желание непутёвое, — вздохнул нищий. — Хоть с последним шиллингом не прогадай!
— Хотелось мне сызмальства водить дружбу с хорошими и добрыми людьми, — сказал Коротыш, — потому, если можно просить всё что хочешь, я бы попросил сделать так, чтобы никто не мог мне отказать, о чём бы я ни попросил.
— Вот это неглупое желание, — сказал бедняк, шагнул за гору и исчез, а мальчик лёг и заснул.
На следующий день спускается Фрикк Коротыш с гор со скрипкой и с ружьём.
Первым делом зашёл он к местному лавочнику и попросил одежды. Затем на одном хуторе попросил он коня, на другом — сани, у добрых людей — шубу, и ни в чём не было ему отказа; даже самый прижимистый хозяин отдавал ему всё, что он ни попросит. Под конец проехался Фрикк Коротыш по всей деревне, эдакий барин-щёголь, и конь, и сани при нём.
Тут и встретился ему на дороге староста, у которого он служил.
Остановил Фрикк коня и поздоровался:
— День добрый, хозяин!
— День добрый! — отвечал староста. — Разве я тебе хозяин?
— Неужто забыл, как я у тебя целых три года служил за три шиллинга?
— Ну и ну, как скоро сумел ты разбогатеть, — подивился староста, — Как же ты в большие господа-то пролез?
— Такова, видно, моя доля.
— Да ты забавник, как я погляжу, вот и скрипка при тебе.
— Всегда мне охота было народ веселить, чтоб люди в пляс пускались, — сказал парнишка, — а ещё есть у меня ружьё — настоящее сокровище! Во что ни прицелюсь, во всё попадаю, нет для этого ружья далёкой мишени. Видишь там, на ёлке, сороку? Спорим, я её собью прямо нам под ноги?
Староста готов был поставить и коня, и дом, и сто да- леров на то, что Фрикку Коротышу такое не под силу. А пока вот — ставит все деньги, какие у него при себе случились — мол, остальное принесёт, когда проспорит. Не сомневался староста, что ни одно ружьё в мире так далеко не стреляет. Грохнул выстрел, и грянулась сорока в кусты шиповника, в самую гущу. Полез староста сороку доставать, вытащил и подаёт Коротышу. А тот — за скрипочку, и пошёл староста кренделя выписывать по кустам, колючки в него так и впивались. Парнишка всё играл, а староста плясал. Как он ни плакал и ни умолял, играл Фрикк Коротыш до тех пор, пока староста всю одежду в клочья не разодрал — и нитки целой не осталось.
«Ну вот, теперь ты такой же оборванец, каким был я, когда уходил с твоей службы, — сказал Фрикк Коротыш, — иди с Богом». Но прежде должен был староста отдать ему всё, что проспорил из-за сороки.
Придя в город, обосновался Фрикк Коротыш на постоялом дворе. Играл себе на скрипке, людям на радость, и горя не знал: ведь никто ни в чём не мог ему отказать.
Здесь бы и сказке конец, да пришла за ним стража. Хотели было его схватить и отвести в городской совет, потому как нажаловался на него староста. Дескать, напал на него Коротыш, ограбил и так избил, что чуть душа не отлетела; надо его за это повесить. Но на любой совет был у Коротыша ответ, его скрипочка. Заиграл он на ней, и заплясала стража: плясали-плясали, пока совсем не уморились и на пол не повалились. Отправили за ним солдат и караульных, да только так же дело обернулось: достал Фрикк Коротыш скрипку, и солдаты в пляс пустились и не могли остановиться, пока скрипка не умолкла. А сил у них не осталось и того раньше.
Наконец скрутили Фрикка Коротыша обманом: ночью, пока он спал. Как его схватили, тотчас осудили и решили тут же повесить. Повели к виселице. Поглазеть на это чудо много народу собралось, пришёл и староста. Места себе от радости не находит, что к нему деньги вернутся, да и за обиду заплатит теперь Фрикк сполна. Нетерпелось ему увидеть, как Коротыша вздёрнут.
Только скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не силён был Фрикк Коротыш ходить, а теперь и вовсе едва тащился. Волок он за собой скрипку и ружьё, которые ему из жалости оставили. Доплёлся он до виселицы, полез по лестнице, на каждой ступеньке дух переводит. Уселся на самой верхней и спрашивает: не откажут ли ему в последнем желании — страсть ему охота в последний разок на скрипке сыграть. Стыд и позор — отказать в этом человеку, решили все. Никто же не мог сказать ему «нет». Только староста взмолился, чтобы бога ради не давали Коротышу до струн дотрагиваться, иначе всё пропало. А если им так неймется, то пусть хоть его, старосту, к берёзе привяжут. Фрикк Коротыш мешкать не стал — на скрипке заиграл. И все и вся, кто тут ни случился, пошли выкидывать коленца, кто на двух, кто — на четырёх: и поп, и дьяк, и умный, и дурак. Писаря, лекари, староста и судья, собака и свинья. Они плясали, смеялись и друг на друга пальцами показывали: кто плясал до упада, а кто — до обморока. Никто на своих ногах домой не ушёл. Но хуже всего пришлось старосте, ведь его к берёзе привязали: пока его ноги плясали, он всю спину себе ободрал.
После этого уже не нашлось дураков связываться с Фрикком Коротышом, и он мог идти со своим ружьём и со скрипкой куда пожелает. Так что прожил он весь свой век счастливо, ведь никто ни в чём не мог ему отказать.