Глава первая
ОБИТАТЕЛИ КРАСНОГО ДОМИКА
В маленьком Даль-городке две улицы и один переулок. На первой улице живут сапожники. На второй улице живут молочницы. В переулке стоит красный домик, вокруг домика сад, а в саду — Цветочное море!
Цветочное море придумал папа.
Папа — учитель географии, а сейчас у него летние каникулы.
У папы борода лопаточкой, во рту курительная трубка, она громко посвистывает, но… не дымит.
Трубка перестала дымить вот почему.
В один прекрасный день мама сварила борщ по-флотски, поставила тарелки на стол и пошла звать папу. Она хотела распахнуть дверь папиной комнаты, но дверь не поддалась.
Мама ещё раз толкнула дверь, но та опять не поддалась. Дверь как будто кто-то придерживал изнутри, а из дырки для ключа шёл дым.
Тогда мама протёрла фартуком очки, прищурилась и заглянула в дырку.
— Ух, вилливауз! — сказала она морское словечко, да так и попятилась. А всем известно, если мама говорит: «Вилливауз!», то наверняка произошло что-то выдающееся. Ведь вилливауз — это не что-нибудь, а морской ветер. Да и не просто морской, а который дует только в одном-единственном месте на всём земном шаре — в далёком Магеллановом проливе.
Так вот, мама сказала: «Вилливауз!» — и не зря! За дверью папиной комнаты в самом деле творилось что-то непонятное.
В дыму почти под самым потолком плавали письменный стол, стулья и этажерка. Папы не было видно совсем.
— Ау! — крикнула мама через дверь. — Где ты? Почему не идёшь обедать?
— Ау! — ответил папа откуда-то сверху. — Я бы пошёл, да не могу.
— Не можешь? Но почему?
— Потому что здорово накурил. Так накурил, что моё кресло всплыло и повисло под потолком. Теперь мне не слезть!
— А ты постарайся дотянуться до форточки ивыпусти дым на улицу.
— Постараюсь, — ответил папа.
Через минуту послышался стук форточки, и дым пошёл на улицу с протяжным свистом. Письменный стол, стулья и кресло с папой опустились на свои законные места.
Дверь в комнату отворилась легко.
Тогда мама сказала:
— Летающая мебель мне нравится. Но, если ты накуришь покрепче, не взлетит ли потолок?
Папа посмотрел вверх, увидел на потолке трещинки, очень удивился и трубку погасил. Именно с этого дня трубка у него посвистывает, но не дымит.
Папа соглашается с мамой во всём, не соглашается только носить вязаный колпак.
— Посмотри, — уговаривает мама, — какой чудесный колпак с помпоном я связала. В нём, да ещё с трубкой, ты как заправский китобой. А кроме того, колпак прикроет твою лысину и по ней в ненастную погоду не будет шлёпать дождь.
— Пусть шлёпает! — отвечает папа. — Пошлёпает, пошлёпает, да, глядишь, у меня и опять вырастут кудри. Мне очень хочется стать китобоем, но колпак с помпоном носи на здоровье сама.
И колпак мама носит сама, и вид у неё вполне китобойский, хотя работает она не на корабле, а в папиной школе библиотекарем.
А ещё в домике живёт-поживает мальчик Шурка. Он тоже собирается стать моряком-китобоем. Он тоже разбирается в морских делах не хуже папы, не хуже мамы. Да это и неудивительно: ведь Шурке девять лет, и человек он вполне самостоятельный.
Теперь слушайте дальше. В калитку на Цветочном берегу по сто раз на день забегали чумазые соседи-сапожники, любовались Цветочным морем и говорили:
— Чудо! Откуда ни посмотри — чудо! Сразу видно, что тут живут толковые люди. Вот если бы они захотели, мы бы их научили и новые сапоги шить, и старые каблуки подбивать, и варить сапожную мазь на скипидаре. Такая тонкая работа у них, конечно, тоже получится.
Следом приходили румяные молочницы и тоже говорили:
— А мы бы таких толковых людей с радостью позвали мыть кринки из-под молока. Уж кто-кто, а они ни одной кринки не разобьют.
Но хозяева домика не собирались ни сапоги шить, ни глиняные кринки мыть. Они думали совсем о другом.
Они мечтали сделать так, чтобы волны Цветочного моря колыхались не только у них в саду, но и рядом с дальгородковской школой, и рядом с кинотеатром, и возле сапожных мастерских, и у магазина, где в ярких жестяных банках продаются сливки да морская капуста.
И они, наверное, так бы и сделали, если бы им кое-что не мешало.
А мешало вот что…
Папа, мама и Шурка все время думали: «А вдруг наше Цветочное море не такое уж хорошее? Вдруг оно совсем не похоже на взаправдашнее? Нет, надо нам сначала к настоящему Синему морю съездить, настоящее Синее море посмотреть, а потом уж делать то, что задумали».
Но поехать все не удавалось.
Путь предстоял не близкий, а оставлять Цветочное море без присмотра, сами понимаете, нельзя.
За Цветочным морем надо ухаживать, море надо поливать.
Ведь волны в саду — это голубые васильки.
Пенистые гребни на волнах — это ромашки.
Чайки сделаны из ярких шапочек белоголовника, а пароход с каютой и трубой — из кустов акации.
Ну как оставишь такое море без присмотра? Никак не оставишь!
Правда, папа говорил:
— Ничего, друзья! Не будем смущаться, будем надеяться. Вот стоит мне закрыться в комнате да как следует посвистеть трубкой, как я сразу что-нибудь и придумаю.
Но он пять раз уже закрывался и свистел трубкой, а придумать пока ничего не мог. И тут еще пришла великая-превеликая беда.
Глава вторая
НЕВЕЗУЧИЙ КРАБ И ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ПОЧТАЛЬОН
В тот день, когда папа сидел взаперти шестой раз, Шурка взял да и вынес на улицу маминого краба.
Этот краб был неживой, и весь-то — с кнопочку, хранился он для коллекции, но все равно с ним было интересно поиграть, и Шурка положил его на траву, на солнышко. Но только положил, как через двор метнулось что-то крылатое, носатое и — краб исчез!
Шурка ойкнул, а носатое, крылатое обернулось обыкновенной вороной Каргой, старой склочницей и воровкой.
Карга уселась на забор, почистила клюв, закаркала:
— Кар-р! Кар-р! Краб хрустнул, как сухар-рик! Кар-р! Кар-р!
Папа распахнул окно, чуть не выронил трубку и с досады закричал:
— Шур-рка, р-разиня! Ну что ты наделал? В старину на корабле не миновать бы тебе чулана-карцера!
А мама выбежала во двор, сгоряча спутала колпак с носовым платком и начала протирать помпоном очки. Она так надавила, что одно стёклышко не выдержало и треснуло.
Тогда мама охнула и побежала принимать успокоительные капли.
И накапала их не в чайную, а в столовую ложку.
— Такого крабика, как этот, нам теперь не достать. Мы и к Синему-то морю съездить не можем, а он был из Японского!
Мама так загоревала, так загоревала, что Шурке хоть пропадай. Хоть со стыда проваливайся сквозь круглую землю туда, где жители-американцы ходят вверх ногами.
Но выручил папа. Папа испугался, как бы Шурка на самом деле не провалился, и сказал:
— Ну, ну, ну! Не надо так расстраиваться. Если несчастье и стряслось, то теперь-то оно позади. Теперь по всем правилам, по морским и океанским, на горизонте должно появиться счастье. Послушайте лучше, как весело свистит моя трубка.
Папа потянул через трубку воздух, она по-птичьи свистнула: «Ци-фить! Ци-фить! Ци-фить!»— и Шурка улыбнулся.
Он сел на ступеньку и стал ждать счастья. Ждал пять минут, ждал десять минут, смотрел на калитку, смотрел за калитку, но счастье почему-то не приходило.
Пришёл всего-навсего папин приятель — почтальон Ладушкин.
Шурка подумал: «Может, счастье лежит в почтальонской сумке?» — но Ладушкин вынул только газеты. Он подал их папе в окно, сказал: «Наше вам с кисточкой!» — и уселся на скамейку.
Ладушкин всегда начинал свои почтальонские дела с того, что усаживался на скамейку.
Ладушкин любил с утра полистать страницы и поглядеть картинки в свежих журналах.
И никто на Ладушкина за это не сердился, никто не обижался. Ведь он узнавал из журналов и потом всем рассказывал не какие-нибудь пустяки, а всемирные новости. Например, Ладушкин мог точно сказать, почём нынче киты-кашалоты в Тихом океане и как выращивают цветочную рассаду в Африке. В горшках или без горшков, книзу корешком или кверху вершком.
Вот и сейчас он уселся на берегу Цветочного моря и раскрыл журнал «Кошки-мышки». Раскрыть-то раскрыл, да перелистывать не стал. По всему было видно, что ему не терпится выложить новость, причём не журнальную, а свою собственную.
И он выложил:
— У нас на вокзале сидит Дама! Дама с ребятишками. Дама приехала из Синеморска, она ждёт такси.
Ладушкин думал, все скажут: «Да что ты? Да откуда в нашем городке такси?» — но все обрадовались и заговорили о другом.
— Ну-у! — сказал папа. — Неужели с берегов Синего моря? — И выставился из окна, чуть не задев почтальона бородкой.
Мама тоже выглянула.
Очки у неё так и сияли.
— Вот это радость так радость! — сказала она. — Вот у кого можно узнать, получилось у нас Цветочное море или не получилось. Эту Даму надо пригласить к нам! И немедленно!
А у Шурки встал торчком вихорок на макушке.
Шурка кубарем скатился с крыльца, он — скорей, скорей — помчался на вокзал.
— Молодец Ладушкин! Право слово, молодец! Принёс такую хорошую новость!
И, чтобы ноги проворней неслись к вокзалу, Шурка помогал им песенкой про славный город Синеморск:
Раз, два!
Курс на ост!
Через речку,
Через мост!
И в конце пути-дороги
Встретишь город
Синеморск!
Вместо труб
На красных крышах
Там белеют маяки.
В Синеморске
Все мальчишки,
Все девчонки — моряки.
Три, четыре!
Три, четыре!
Это лучший город в мире!
Там у каждых у ворот
Пришвартован пароход,
Там живут морские волки —
Замечательный народ!
— Три, четыре! Три, четыре! — торопился Шурка, чтобы посмотреть на живых синеморцев, а если повезёт, то и познакомиться с ними.
Глава третья
РОЗОВАЯ СЕМЕЙКА
Вот и узенький перрон с тесовыми ларьками, вот и вокзал в тени тополей. Пассажирский поезд прошёл, на перроне пусто, дверь вокзала нараспашку.
Шурка с разгона зацепился за порог и проехался по гладкому полу, как на коньках.
— Молодой человек, осторожнее! — раздалось в гулком зале, и Шурка притормозил. А когда глянул — даже зажмурился.
Перед ним на диване сидела такая Дама, каких он никогда и не видывал. Платье на Даме розовое, в причёске розовый бант, под бантом щёчки-яблочки, нос, как вишенка и только глаза голубые.
Вокруг дамы лежали кульки, коробки, пакеты, и все с конфетами, все с конфетами, все с конфетами.
Возле кульков примостились два толстеньких мальчика в розовых костюмчиках, они вовсю нахрупывали карамель. Мальчишки были похожи на круглые нулики, мамаша — на восьмёрку с пояском, а всё семейство вместе — на число 800. Только нулики были маленькие, а восьмёрка большая.
— А я-то думал, приехали волки… — разочарованно протянул Шурка.
Мальчишки замерли, Дама вздрогнула:
— Какие волки?
— Бывалые, морские, синеморские.
— Ах, вот ты про что! Нет, мальчик, мы не волки. Мы живём в Синеморске, но стараемся с морем дела не иметь.
— Почему не иметь?
— Морское дело опасное, — вздохнула Дама.
— Ну уж! Опасное… Если бы я жил у моря, я бы из него не вылезал! Я бы плавал, как рыба, нырял, как дельфин, плескался, как морж, — вот! — подмигнул Шурка мальчишкам.
Те уставились на Шурку, а Дама вдруг насторожилась:
— Мальчик, мои дети в моржи не собираются. У Мики с Никой слабое здоровье.
Мика с Никой, вспомнив про своё слабое здоровье, важно надулись и сели к Шурке спиной.
В дверь влетел воробей, нацелился на пустой фантик. Братья замахнулись — воробей едва успел удрать.
А Шурка постоял, постоял и только хотел сказать: «Эх, вы! Да у вас от конфет не то что здоровья, у вас от конфет и зубов не останется…» — как Мика с Никой ухватились за щёки и разом заревели:
— Ой, зубы! Ой, зубы! Ой, зубоньки!
А потом полезли с ногами на диван, а потом ещё выше, на дубовую спинку дивана.
Дама всполошилась:
— Вот видишь, мальчик, что ты наделал? Дети больные, а ты пристаёшь!
Но разве Шурка приставал? Он и не думал приставать. Глядя на Мику с Никой, он и сам чуть не заревел, да тут вошли радостные папа с Ладушкиным.
Папа вынул трубку изо рта, весело сказал:
— Здрасьте!
— Тс-с… — шепнул Шурка. — Тут больные.
Папа пригнул голову, повторил шёпотом:
— Здрасьте! Это вы из Синеморска?
— Конечно, конечно, это мы! Ох, неужели я вижу таксистов! — обрадовалась Дама и застрекотала чаще швейной машинки: — Знаете, как хорошо, что вы приехали; знаете, нам надо к знакомой молочнице; знаете, у меня дети; знаете, а у детей зубы… знаете-знаете, знаете-знаете!..
Насилу папа выбрал момент и сказал:
— Мы не на такси, мы прикатили тележку.
— Такси в городе нет, мы прикатили для вас отличную тележку, — повторил почтальон.
— Фи! — сразу остановилась Дама. — Так я и знала! Мы попали в ужасную глушь. — Но тут же опомнилась и начала командовать: — Мика, Ника, успокойтесь! Носильщики, выносите вещи, что же вы встали?
Папа с почтальоном переглянулись: «Вот здорово! То за таксистов нас принимают, то за носильщиков», — и потащили пакеты, коробки, кульки на улицу.
Там стояла садовая тележка. Оглобельки и колёса у неё были скрипучие, расшатанные, но она ещё верно служила для всяких полезных дел.
— Если дети больны, их можно посадить наверх, — любезно предложил папа.
— Нет, нет, что вы! На этой колымаге бедняжек растрясёт.
— А мы сядем. А у нас болят зубы. И мы пешком не пойдём, — заявили Мика с Никой. Они распихали пакеты по сторонам и взгромоздились на тележку.
Папа с Ладушкиным взялись за оглобельки, тележка покатилась.
Когда выехали на Сапожную улицу, вымощенную камнем, экипаж затрясло. Но Мика с Никой ухватились за края, реветь не стали, только принялись жалобно охать.
В сапожных мастерских раздавались голоса:
— Что это за оханье? Что это там за клохтанье на улице? А ну, тот, кто сидит у окошка, выгляни да посмотри — не больную ли курицу к ветеринару везут?
Тот, кто сидит у окошка, выглядывал, отвечал:
— Нет, не курицу. Это какие-то зарёванные ребята на тележке едут!
Сапожники принимались хохотать, но Дама на этот смех и внимания не обращала. Она рассказывала папе, какие Мика с Никой слабенькие, какие нервненькие и почему она привезла их в Даль-городок.
— Вы знаете, они всё время плачут. Вы понимаете, они всё время рыдают. А у вас в городке топлёное молоко, от которого дети улыбаются. Правда, в городке такое молоко?
— Правда, только его надо пить прямо с огня, горячим, — отвечал папа.
— А ещё лучше холодным, прямо из погреба! — вторил почтальон.
Шурка слушал этот разговор и думал: «Напрасно я обиделся на больных людей».
Но вот улица Сапожная кончилась, тележка свернула за угол. Впереди показался высокий тын с воротами. На жёрдочках тына висели вверх дном пустые кринки, а дальше, за тыном, стояла большая изба.