— Знаю.
— Ладно тебе, Михей. Попугал и будет, — улыбнулся Пушинкин.
— Я что? Я ничего. Умываю руки и отхожу в сторону, — тоже с улыбкой ответил Михеев.
И вот этот Сашка подошёл к гире. Ухватил двумя руками за чугунное ухо, оторвал её от земли и… как начал. Как начал её одной рукой выжимать. Мы только жимы считаем.
Михеев улыбаться перестал. Толкает в бок Костю Пушинкина.
— Ты… Пух-Перо… Чего это Шустрик выкомаривает?
— Гирю жмёт.
— Какую гирю?!
— Не волнуйся, Михей, чугунную. Просто Шустрик такой попался…
— Ну-у, малёк…
А этот Сашка жмёт и жмёт. Уже двадцать два жима сделал.
— Ай да Шустрик! — кричат ребята.
— Молодец, Сашка!
— Вот вам и малёк!
— Михеев! — кричит Вадик. — Можно, я потом??!
— Сиди-сиди. Хватит нам Шустрика. Да и некогда мне с вами возиться, серьёзные рекорды ждут…
А Сашка всё жмёт и жмёт.
— Стоп, Шустрик! — говорит Михеев. — Хватит! Надорвёшься, потом отвечай за тебя — инвалида гиревого спорта. Хватит, кому говорю?? Пух-Перо, забери у него снаряд.
Костя отобрал у Сашки гирю, засунул в сумку.
— А я бы ещё мог, — сказал Сашка.
— Вижу, что дома тренируешься, — сказал Михеев. — Наверно, по ночам с телевизором в руках приседаешь. Только знай, маленькая инфузория, телевизор не сделает из тебя Человека с большой буквы. Нужны пудовые гири.
— А у меня гантели.
— Гантели — мелочь. Пшено! А пока записываю тебя к себе в ученики. Ученик Михеева — это звучит громко. Не так ли, Пух-Перо?
— Так, так…
— Ладно, пошутили и хватит, — сказал Михеев. — Попрошу соблюдать тишину. Кто помнит мой прошлый мировой рекорд?
— Двести!
— Двести жимов!
— Правильно. Сегодня я чувствую себя в отличной форме. Подарю-ка человечеству новый рекорд, — Михеев задумался. — Двести пятьдесят! — говорит.
— Ого!
— Вот это да!
— Ай да Михеев!
— Да что он, очумел? — спросил кто-то тихим голосом. — Хоть бы двести десять, а то сразу двести пятьдесят.
— Ну ты?! — зашикали на тихоню со всех сторон. — Не видел, так помалкивай!
А Михеев выпятил грудь колесом. Растопырил руки. Пальцами потрясывает. Кругами ходит. Отфукивается.
— Тихо, ребята.
— Михеев с мыслями собирается.
— Сосредоточивается, — зашептались вокруг.
Смотрел я на Михеева, как он сосредоточивается, и думал:
«Ну в каком ещё дворе есть такой чемпион? Таким гордиться надо, а мы его проучить хотели. Ведь на двести пятьдесят жимов пойдёт человек! Считать — и то устанешь. Это же какую силищу надо иметь… Наверно, потому он и подзатыльники раздаёт, что некуда ему девать эту силищу. Прямо жалко его. Ладно уж… Потерпим. Щёлкай своей чемпионской рукой. Только не так больно. А ещё лучше, наверно, не попадаться тебе, если у тебя руки не заняты гирями…»
А Михеев всё ходит кругами. Всё сосредоточивается.
— Так, — говорит. — Почти готов. Пух-Перо, доставай снаряд. Не забудь пыль обтереть. Лишние граммы нам поднимать ни к чему.
— Гиря обтёрта, — отвечает Пушинкин. — Снаряд к бою готов.
— Хорошо. Благодарю, — отфукнулся Михеев. — К бою так к бою.
Посмотрел он на гирю, как на вражескую мину. Потом ка-ак бросится на неё.
— Иэа-ах! — гаркнул.
И поднял её над головой. И застыл.
— Ра-аз! — начали считать ребята.
— Михеев, уже почти раз!
А Михеев стоит и держит гирю. Красиво держит. На вытянутой руке. Только лицо розовое-розовое. Как после горячего душа.
Михеев согнул руку и с трудом её вытянул.
— Два!
— Два, Михеев!
— А что он так тяжело?.. — спросил кто-то.
— Погоди. Сейчас у него рука разработается, только успевай жимы считать. У него манера такая.
— Три!
— Четыре!..
— Восемь!..
— Десять!
— Давай, давай! Двести сорок жимов осталось, Михеев!
А Михеев вдруг застыл. Стоит. Красный как варёный рак.
Отфукивается с диким шумом. И гиря у него над головой так и пляшет.
Наконец отфукался. Успокоился немного.
— Пух-Перо, — говорит сдавленным голосом. — Ты какую мне гирю подсунул?
— Твою личную. Которая для показательных выступлений…
— Врёшь! — гаркнул Михеев. — Ты мне чугунную подсунул!
И пудовая гиря шлёпнулась к ногам Михеева.
Что тут было!.. Шуму-то, шуму! Целый скандал получился.
И до чего же алюминиевая гиря оказалась похожей на чугунную. И тоже чёрной краской покрашена. С виду не отличишь. Зато лёгкая, как спичечный коробок без спичек.
С тех пор двери парадных, как увидят Михеева, не дрожат от страха, а трясутся. Потому что из-за каждой двери Михееву кричат:
— Эй ты, Человек с большой буквы!
И тогда Михеев «летит быстрее лани». И врывается в парадное, как артиллерийский снаряд сверхбольшого калибра. Только мы не боимся. Потому что такой снаряд издалека слышно. Потому что зачем же попадаться Михееву, когда у него руки не заняты гирями…
Ноль внимания, фунт презрения
Если меня просто так послать за чем-нибудь, я, может, и не пойду. Не интересно так. А если скажут: «А ну, Вовка, отправляйся на боевое задание», — совсем другое дело.
Вот раз послал меня папа на такое задание. В «Союзпечать» за газетой «Футбол — Хоккей». Отличная газета! Про футболистов и хоккеистов. Чтобы они, когда выходят на поле, не лоботрясничали, а играли. И не на «хиленькую ничью», а на «звонкую победу». Папа так любит говорить. Так что я эту газету тоже люблю. Ну вот. Постоял я в очереди, купил газету, выхожу из «Союзпечати». Смотрю: у дверей мальчишка ревёт. Отвернулся к стене, ковыряет её пальцем. Только слёзы по лицу катятся. Прямо чудеса. Такой мальчишка, вполне большой и — разнюнился. Я бы, может, пошёл бы своей дорогой, если бы не эти слёзы. Уж больно крупные.
Подхожу.
— Ты чего?
Молчит.
— Деньги потерял?
Молчит, только носом хлюпает.
— Может, ключи потерял, домой не попасть?
Опять молчит, отворачивается.
— Ты, наверно, сестрёнку потерял. Понимаю. Они, маленькие, только и смотрят, куда бы им подеваться. А потом получай дома за них нагоняй…
Тут он взглянул на меня сердито. Даже со злостью.
— Ты чего прицепился?! Чего пристал со своими сестрёнками?!
— Да я не со своими. Думал, у тебя есть…
— Заладил тут: «Потерял, потерял…» Сам-то растеряха!
И верно. Газета у меня под мышкой была, да как-то незаметно на землю упала. Поднял я её.
— Не хочешь разговаривать, не надо. А за газету — спасибо. Она, правда, немного в лужу упала. Но ничего, высушим на батарее.
Смотрит он на меня. Хлопает своими взмокшими глазами.
— Спасибо? За что?.. — спрашивает.
— За газету, за что! Не заметил бы, так и ушёл бы. Вот и вышло бы, что не выполнил боевое задание.
— Задания какие-то придумал, да ещё боевые…
Вижу: человек стал спокойнее. И вообще, весь как-то прояснился.
— Послушай, — говорит он, — а как твоя фамилия?
— Зачем тебе?
— Так… надо…
— Богданов моя фамилия. Зовут Вовка.
— Да-а… — вздыхает. — Хорошая у тебя фамилия, Вовка. Почти Суворов.
— Какой Суворов?
— Тоже мне, Суворова не знает. Полководца Суворова.
— А-а! Полководца. Знаю, как же.
— Суворов — это да. Это — фамилия!
— Ещё бы, — говорю.
В это время мимо нас мальчишки бегут. Трое. Бегут и орут во всё горло:
— Эй, Тюля!
— Тюля, Тюля-загогуля!
— Тюля — мятая кастрюля! — И хохочут.
Рёва мой сорвался с места и помчался за ними. Только кулаки посвистывают в воздухе.
Напрасно помчался, не догнал.
Возвращается. Хмурый такой.
— Дразнятся?
— Ага, — кивает головой.
— Ещё больше дразниться будут.
— Это почему же? Да я, если поймаю, так надаю!..
— Вот-вот. Ещё больше дразниться будут.
— Заладил: «Больше, больше…» Почему больше?!
— Да потому что злишься! Потому что от злости с кулаками бегаешь!
— А как мне прикажешь бегать?
— Вообще бегать не надо. Гулять надо. Понимаешь?..
— Значит, пускай дразнятся, да?!
— Ты погоди, не злись. Я же тебя не дразню. Чего ты на меня-то злишься?
— Я не на тебя, я на них.
— И на них не надо. Вот ты начни дразнить меня.
— Чего-чего?! Тебя?!
— Ну да. Придумай как-нибудь и начни. Вот у меня губа вот эта, видишь? Толстая. Прямо Толстогубик… Пожалуйста, дразни Толстогубиком. Попробуй! Посмотришь, что получится…
— Не-ет, — говорит. — Толстогубик не годится… Меня ведь из-за фамилии дразнят.
— Из-за фамилии?! А какая у тебя фамилия?
Он горько вздохнул:
— Тюлькин моя фамилия.
— Тюлькин?! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..
Я даже не сразу понял, что это я и хохочу.
— И ты тоже! — Он замахнулся на меня кулаком. И треснул. Но мне было не до боли.
— Ты постой, не сердись! — кричу. — Да это же я нечаянно! Я совсем не хотел, честное слово! Я же не дразнюсь. Я, знаешь, отчего засмеялся?
— Отчего?
— Оттого, что у тебя лицо было такое…
— Какое?
— Глупое, вот какое.
— А я подумал, из-за фамилии.
— Фамилия! Что ж, человек, по-твоему, из одной фамилии состоит? А имя?!
— Верно. Имя тоже очень важно, — согласился он. — Меня Серёгой зовут. Ты уж не обижайся…
— Ничего, — говорю, — в другой раз сдачи получишь.
— Ладно, — смеётся Тюлькин.
— Ну вот! Серёга — отличное имя. И ничего смешного. Ну ты и чудак! Застрял, понимаешь, на своей фамилии и про имя забыл.
— Нет, не забыл.
— А вообще-то, не в этом всё дело, — говорю. — Ты вот что, Серёга. Когда начнут дразнить, ты не злись. И кулаками не размахивай. Ты лучше кулакам своим тихо так, про себя, говори: «Спокойно, ручки, спокойно…» Понял? И в ту сторону, откуда дурак кричит, не смотри. Будто это и не тебя дразнят. Стой себе или гуляй как ни в чём не бывало. Будто и не слышишь. Смотри на небо, считай голубей или ещё что. Понял?
Не успел я ему всё растолковать, как из-за угла высунулась голова.
— Тю-у-ля-а! Эй, Тюля!
— Не смотри туда, слышишь?! — шепчу Серёге. — Не смотри! Я, если что, и сам надаю по шее дразнильщику, а ты не смей!
Молодец Серёга. Послушался. Стоит. Как статуя каменная. Смотрит в небо, голубей считает.
Высунулась из-за угла ещё одна голова.
— Тюля, Тюля-загогуля, Тюля — мятая кастрюля!
— Серёга, Серёга, — шепчу, — повторяй про себя: «Спокойно, ручки, спокойно…» Та-ак, молодец. И не вздумай погнаться за ними. Стой себе и на них ноль внимания, фунт презрения. Понял?
Серёга кивнул головой, а у самого лицо уже туча тучей.
— Держись, — говорю ему.
Высовывается из-за угла ещё и третья голова. Я даже глаза протёр. Что за фокусы? Натуральный Змей Горыныч за углом «Союзпечати». «Э-эх! — думаю. — Мне бы сейчас волшебный меч. Так бы и снёс все три башки одним махом!»
— Эй ты, Серёга! — кричат три головы. — Се-рё-га-а! Оглох, что ли?!
— А теперь поворачивай голову, — шепчу Тюлькину. — Тебя же Серёгой назвали. По имени, а не по-глупому!
А Серёга мой стоит, как вкопанный. И ухом не ведёт. Не слышит, что ли?
— Поворачивай голову, дуралей! — шепчу ему громким шёпотом. — К тебе же по-человечески обращаются! Будь и ты человеком!
— Ну? Чего? — хмуро сказал Серёга и посмотрел на Змея Горыныча.
— Отец твой приехал, — ответили головы и скрылись.
— Ну?.. Как? — говорю. — Понял?..
— Здорово, конечно. Только, знаешь, адское терпение надо иметь.
— А ты как думал! Без терпения он захотел! Видали?!
— Да кто спорит?
— И спорить нечего! Ты погоди. Ещё пару разиков с терпением, и всё будет в порядке. Вот увидишь. Уж это проверено. Думаешь, меня не дразнили? Ого-го как дразнили! Бывало, дразнят, а я почихиваю. Не сразу, конечно, научился. Постепенно. О-отстали! Знаешь почему?
— Потому что почихивал.
— Нет. Потому что языком молоть одно и то же — устать можно. А почихивать легко. Совсем не устаёшь. Только немножко терпения, и всё.
— Ладно, постараюсь с терпением. Пошли.
— Куда пошли?
— Отец приехал.
— Ну и что?
— Он на трейлере. По пути заехал. Перекусит дома и нас с тобой прокатит до проспекта.
— На трейлере?!
— На трейлере. У меня отец шофёр первого класса.
— Первого?! Везёт же людям!.. Эх ты, — говорю, — у тебя такой отец, а ты?!
— А что я?
— А ты за дураками с кулаками как дурак гоняешься! Ладно, на трейлере я никогда не ездил, пошли.
— Газету только сунь в карман, а то опять потеряешь.
Ну и машина у Серёгиного отца! Да на ней не то что бульдозер или экскаватор какой-то поместится! На неё можно три Медных всадника погрузить! Вместе со скалами! Такая огромная и мощная машина.
Мы с Серёгой, наверно, полчаса забирались по лесенке в кабину. Я как глянул с последней ступеньки, с самой верхотуры, так у меня чуть голова не закружилась. Высота!
Пока мы по лесенке поднимались, тут эти дразнильщики поналетели. Взмолились хором:
— Серё-ога!
— Ну, Тю-юлечка!
— Будь другом, прокати!
— Хоть метров десять!..
— Хоть пять!..
— Кыш! Фигушки вам!
— Ну, Тюлька, берегись!..
Серёга захлопнул дверцу.
— Зря ты так, — толкаю его в бок, — зря. Вон же места свободного сколько…
Он что-то буркнул сердито. Машина тронулась, я не расслышал.
Мы сидели с Серёгой, как на балконе пятого этажа. Нет, не так! Мы сидели с Серёгой, как на огромном слоне. Слон осторожненько шёл по улице и всё боялся наступить на какую-нибудь легковушку-муравьишку под ногами.
И Серёгин отец легко управлял такой махиной. Только папироску посасывал. Посасывал и не спеша крутил руль.
Его могучие руки спокойно лежали на баранке трейлера. Посмотришь на такие руки, и сам становишься чуточку могучее…
— Всё, — толкнул меня Серёга. — Вылезай, приехали.
Мы спустились на землю.
— Ну и машина?! — говорю. — Вот это машина!
— Понравилась?
— Спрашиваешь!
— Приходи ещё.
— Возьмёшь?
— Возьму.
— И ребят возьми.
— Больно нужно…
— Так, так… Раз не хочешь брать, — значит, злишься на них. А раз злишься — дразнить будут.
— Думаешь?
— Вот увидишь.
— Ладно, посмотрим.
И мы расстались.
Несколько дней я не видел Серёгу. А вчера иду на боевое задание, вижу — он. И с кем?! С дразнильщиками! О чём-то говорят. Вернее, Серёга говорит, а они слушают. Внимательно так.
«Вот тебе раз, — думаю. — Неужели так быстро научился почихивать?!»
И тут у меня — не знаю, как, зачем и почему, — открывается рот, и я…
— Эй Тюля! — кричу. — Тюля — ржавая кастрюля!
Не успел я рта закрыть, как на меня налетели, повалили, оседлали. Прямо не вздохнуть, не охнуть.
Подходит Серёга.
— Отпустите его, — говорит спокойным, полководческим голосом. — У меня на дурака ноль внимания, фунт презрения.
Сказал и посмотрел в небо.
Везучий Борька, или Два испытателя одного самолёта
У бабушки Оли за домом есть огурцовая грядка. Я её поливаю каждый день. Бабушка Оля говорит, что это мой огуречный урок. А с уроками надо справляться. Вот я и стараюсь. Только это очень трудно. Ещё бы! Вчера их поливай, сегодня поливай, завтра… А они пьют и пьют. И никак им не напиться. Хоть бы они в пустыне росли? А то ведь в нашем мокром климате. У нас ведь какой климат? Одни дожди. А бабушкиным огурцам и этих дождей мало. До того напьются, что у них на спинках пупырышки вскакивают. Я заметил, как это получается. Вот льёшь из лейки на огурец. Вода капельками на нём и остаётся. А ночью, пока мы спим, эти капельки постепенно превращаются в зелёные пупырышки. Вот так всё и выходит.