— Здравия желаю, товарищ подполковник! — капитан Нелин обернулся к человеку в штатском. — А это наш бургомистр, Ганс Вернер.
Подполковник крепко пожал руку бургомистра и ощутил ее твердость и силу.
— Садитесь, товарищи! — пригласил подполковник. — Сейчас поговорим, потом пообедаем. Ведь вы, наверное, не успели пообедать?
— И позавтракать тоже не успели! — улыбнулся Ганс Вернер.
— Товарищ Вернер всю ночь проработал на электростанции, — пояснил капитан.
— Да, сегодня вечером мы дадим городу свет, — кивнул головой бургомистр.
— Так какие у вас дела? — спросил подполковник, обращаясь к капитану.
— Я не мешаю? — спросил Ганс Вернер.
— Конечно, не мешаешь, товарищ Вернер, — ответил Нелин. — У нас с тобой теперь одни, общие дела.
— У всех коммунистов всегда одни, общие дела, — улыбнулся бургомистр и достал из кармана пиджака прокуренную трубочку. — Тогда я буду курить, если мне разрешат.
— Курите, курите, — подполковник подвинул к Гансу раскрытую коробку “Казбека”.
Немец неторопливо достал две папиросы и вышелушил из них табак в свою трубку.
— Дела у нас невеселые, товарищ подполковник, — нахмурился капитан Нелин. — Сегодня ночью где-то в районе замка работала неизвестная радиостанция. Шифрованная передача продолжалась семь минут. Радиограмма пока не расшифрована.
— Так. — Лицо подполковника стало строгим. — Еще что?
— Ночью была совершена попытка нападения на мучной склад. Часовой убил двух нападавших автоматной очередью. Опознать их не удалось. Наверное, нездешние… — Капитан Нелин взял папиросу, щелкнул зажигалкой и жадно затянулся дымом. — Что за проклятый город мне достался! В других городах давно уже тишина и порядок. А в Эйзенбурге самая настоящая война.
— Осенью, перед смертью, мухи всегда злее, — сказал Ганс Вернер.
— Товарищ Вернер! — подполковник взглянул в глаза немца. — Мы поймали одну такую муху. Она пыталась насыпать стрихнину в пищу раненым. Надо разузнать, откуда она залетела. И, может быть, заставить ее разговориться.
— Я рад помочь, если смогу.
Подполковник распорядился привести диверсанта. Тот вошел с дерзкой ухмылкой на мальчишеском лице. Но, увидев Ганса Вернера, ссутулился, опустил голову.
— О, этот юноша мне знаком! — сказал Ганс Вернер. — Это сын нашего аптекаря Бротта, Эдуард. Хороший, очень хороший человек был старый Бротт. Он не раз выручал наших подпольщиков-антифашистов, прятал их у себя.
— Это ложь! — выкрикнул Эдуард.
— Нет, это правда, — спокойно возразил Ганс Вернер. — Если ты не веришь мне, спроси у своей матери. Кстати, она каждый день приходит ко мне, плачет и просит найти сына. Твоего отца, Эдуард, фашисты угнали на восточный фронт. Там он и погиб. У матери остался только ты.
— Теперь не станет и меня! — Эдуард всхлипнул. — Меня расстреляют?
— Я, пожалуй, во имя памяти твоего отца, буду ходатайствовать за тебя, — сказал Ганс Вернер. — Как вы на это смотрите, товарищ подполковник?
— Ну что ж, ваше поручительство имеет большой вес, товарищ Ганс Вернер. — Подполковник внимательно посмотрел в растерянное лицо мальчишки. — И, кроме того, Советская власть не мстит обманутым. Можешь вернуться к матери.
— Подожди меня внизу, Эдуард, — сказал Ганс Вернер. — Я сам отвезу тебя к твоей матери. Побудь дома, подумай. Если ты настоящий человек, то поймешь, как это подло сыпать яд в пищу раненым. Поймешь и расскажешь, кто поручил тебе совершить эту подлость… Иди, Эдуард!
Мальчишка закрыл лицо ладонями и, пошатываясь, вышел из комнаты.
Петр Захарович Ничипуренко проснулся как и наказывал сам себе — без четверти двенадцать. Сменять сержанта Коновалова на посту в склепе нужно было ровно в полночь.
Ничипуренко потянулся, зевнул и несколько минут протирал глаза. Очень хотелось спать. Отдохнуть удалось всего три часа.
Ловко намотав портянки, старшина обулся, туго подпоясался широким ремнем с висящим на нем кинжалом в ножнах. Потом внимательно проверил автомат.
— Дядя Петя! — шепотом окликнул его с соседней кровати Коля.
— Ну, чего тебе? Чего не спишь?
— А я днем выспался… Можно, дядя Петя, я с вами пойду?
— Со мной? — старшина притворно строго нахмурил брови. — А чего ты там делать будешь?
— Вам помогать… Охранять боеприпасы… И еще читать. Книгу мировую я в полковой библиотеке сегодня взял. Называется “Крестоносцы”. Про этих самых рыцарей, как они над людьми издевались.
— Ну ладно, идем! — кивнул головой старшина — Вдвоем и, верно, лучше охрану нести.
Через несколько минут они уже стучали в запертую изнутри тяжелую, окованную железом дверь. Сержант Коновалов, узнав голос старшины, отодвинул тяжелый засов.
— Ну, как ты тут? — спросил Ничипуренко.
— Да не больно ладно, товарищ старшина. — Сержант покосился на дверь, ведущую во второй склеп и прошептал: — Кто-то возится за дверью. Дергает ее. Я уже помощь звать собирался.
— Может, почудилось? Там ведь нет ни входа, ни выхода.
— Нет, не почудилось. Кто-то через щель в дверях тросик пилить пытался. А как окликнул его, все стихло.
Старшина взял с могильного памятника стоявший там аккумуляторный фонарик и осветил двустворчатую железную дверь, ведущую в соседний склеп. На створках двери были толстые петли из кованого железа. Когда-то в эти петли вставляли дужку замка. А сейчас сквозь них был продет кусок толстого проволочного троса, концы которого соединялись причудливым морским узлом.
— Верно, кто-то с тросом шуровал! — проворчал Ничипуренко. — Две проволочки перепилены… Видать, никак покойнички фашистские не успокоятся… Ладно, иди, сержант! Уж мы с Николаем их успокоим.
Пока Петр Захарович запирал двери за сержантом, Коля с любопытством осматривал склеп — унылое, серое сводчатое помещение с узкой лестницей в углу.
“Это — в часовню”, — догадался Николай.
В каменный пол склепа в два ряда были вмурованы тяжелые гранитные надгробия.
На левой половине склепа надгробий не было. И там экипаж “катюши” сложил свое имущество — небольшой штабель ящиков со снарядами, три катушки телефонного провода, объемистую кружку с автолом, топоры, кирки и лопаты.
Осмотрев склеп, Коля подошел к надгробиям. Их было двенадцать. Мальчик, с трудом разбирая готический шрифт, все же понял, что надгробия были установлены на могилах фон Шлиппенбахов. Здесь было похоронено несколько поколений владельцев замка.
Пока Коля разбирал надписи на могильных плитах, Петр Захарович расстелил на пустых ящиках плащ-палатку и прилег.
— Закурить бы, — мечтательно проговорил он. — В сон клонит.
— А вы вздремните, дядя Петя, — посоветовал Коля. — Я же спать не буду. И как только кто-нибудь станет возиться за дверью, я вас разбужу. Спите, а я почитаю.
Петр Захарович заворочался на своем ложе, зевнул и согласился.
— Ладно, хлопец, неси вахту за старшину. День дюже хлопотной был… Устал я здорово. Как услышишь возню за дверью, так сразу же закрывай ладошкой мне рот. Я враз проснусь. Спать захочешь — тоже меня буди.
Коля повернул к себе фонарь, поудобнее устроился на пустом ящике и взялся за книгу.
Вместе с отважным польским воином Збышко он сражался с кичливым немецким рыцарем Лихтенштейном, пробирался через дремучие дубравы…
Ничипуренко сладко похрапывал. И это было единственным звуком в тишине склепа.
Коля не знал, сколько времени прошло. Но вдруг от внутренней двери послышался сначала шорох, потом чуть слышный скрежещущий звук.
“Пилят проволоку!” — вздрогнул Коля.
Осторожно, постепенно поворачивая луч фонарика, он осветил стену возле двери. Отблески света падали на темные створки дверей, и Коля заметил, как между этими створками появляется и исчезает светлая тонкая полоска металла.
Мальчик протянул руку и закрыл ею приоткрытый рот старшины. Храп оборвался. И сейчас же прекратился скрежещущий звук.
Петр Захарович вскочил со своего ложа, схватил фонарик, подошел к двери, подергал ее. Пока было перепилено только четыре проволочки из двадцати.
Ничипуренко вернулся к ящикам и зашептал на ухо Коле:
— Услышал, злыдень, что я проснулся. И враз бросил пилить… Ну, теперь я спать не буду. А вот храпеть придется.
Он опять прилег на ящики и стал звучно похрапывать. Но глаза его оставались открытыми. От дверей не доносилось ни звука.
Коля прочитал пару страниц, взглянул на старшину и увидел, что глаза у него закрыты и, как видно, храпит он по-настоящему.
Мальчик покосился на дверь. Над нею был зачем-то вбит большой штырь.
Коля вспомнил, как он дома устраивал ловушки старшей сестре, которая имела привычку рассказывать матери обо всех шалостях брата. Тогда получалось здорово.
Коля усмехнулся, отрезал кусок провода и привязал его к ручке кружки с автолом. Потом бесшумно подставил пустой ящик к дверям, взобрался на него и повесил тяжелую, двухкилограммовую кружку на штырь. Спрыгнув с ящика, он привязал другой конец провода к массивной дверной ручке.
Теперь уже не читалось. Коля напряженно следил за дверью. И вот снова мелькнула металлическая полоска, опять раздался скрежещущий звук.
Мальчик вновь прикрыл ладонью рот Ничипуренко. Храп на мгновение оборвался, но сейчас же стал еще более громким. Однако старшина уже не спал. Его большое могучее тело сжалось в тугой комок, а глаза напряженно смотрели на дверь.
И вот перепиленный трос почти беззвучно упал на каменный пол. Стало совсем тихо. Только старшина захрапел еще громче.
Створки двери стали медленно раскрываться. Между ними появилась белая высокая фигура.
В это мгновение тяжелая кружка сорвалась со штыря и угодила прямо в голову “привидению”.
— О майн готт! — простонало “привидение”, оседая на пол.
— А ну, стой! — Ничипуренко прыгнул вперед и ухватил “привидение” за его белую одежду.
В руке “привидения” молнией мелькнул нож. Старшина с трудом парировал удар.
Послышался треск рвущейся ткани. “Привидение” рванулось из рук старшины.
— Стой, тебе говорят! — крикнул Ничипуренко, устремляясь за неизвестным в темноту маленького склепа.
До Коли донесся громкий топот, странный скрежет и чей-то вскрик.
— Дядя Петя! — позвал мальчик.
В маленьком склепе было тихо.
Коля поднял фонарь, подхватил автомат Ничипуренко и подбежал к дверям склепа.
Свет фонаря осветил одинокое надгробие, изваянное в форме саркофага, крупные каменные плиты пола с пятнами автола и белый скомканный лоскут, валяющийся у двери.
В маленьком склепе никого не было.
Следы ног, измазанных автолом, огибали саркофаг и тянулись до противоположной глухой стены.
И тогда Коля, сдерживая слезы, бросился к выходу, отодвинул засов, распахнул дверь и дал длинную автоматную очередь в темное, безразличное небо.
Сейчас же из замка выскочил дежурный наряд бойцов.
Весь день в маленьком склепе неумолчно стучали кирки и ломы. Разведчики поочередно долбили толстую каменную плиту, под которую уходили следы ног диверсанта. Но стены замка были выложены из крепчайшего гранита. И после десятичасовой работы в пазах между плитами оказались только неровные канавки сантиметров по пятнадцать глубиной.
Все эти десять часов Коля просидел на каменном саркофаге. Он понимал, что ему, боевому разведчику, не подобает плакать, но не мог сдержать слез.
В склеп то и дело входили люди — подполковник Смирнов, военврач Надежда Михайловна, выздоравливающие раненые или свободные от дежурства разведчики. Несколько раз прибегала заплаканная Наташа. Она садилась рядом с Колей и уговаривала его поесть.
Его пытались увести из склепа, убеждали, что Петр Захарович обязательно будет спасен. Но все было напрасно.
Немного оживился он, когда зашел разговор о том, чтобы взорвать стену толом. Но от этой мысли пришлось отказаться, так как нельзя было определить, не обрушится ли от взрыва стена замка.
Только теперь Коля по-настоящему осознал, кем для него был суровый и ласковый старшина Ничипуренко.
После фашистской каторги ребята особенно нуждались в сердечном тепле и заботе. У Наташи Звонковой в госпитале сразу же появился добрый десяток заботливых старших подруг из числа медсестер и санитарок. Сама Надежда Михайловна относилась к девочке с материнской теплотой.
А Коля с мальчишеской прямотой отвергал всякие попытки женщин приласкать его, выразить ему сочувствие. Суровая военная действительность учила его замкнутости и сдержанности.
Но мальчишеская душа тоже тянулась к ласке, искала теплоты и внимания.
Петр Захарович Ничипуренко был строг и сдержан. Но Коля все время ощущал его любовь и заботу. Старшина следил, чтобы мальчик был сыт, чтобы у него всегда было чистое белье и одежда. Когда раза два взвод разведчиков попадал в перестрелки, Петр Захарович оказывался рядом с Колей, старался защитить его от опасности.
И самое главное — Петр Захарович был настоящим другом — заботливым, но строгим и требовательным. И разговаривал с Колей как с равным, как с другими бойцами, не обижал мальчика снисходительной, покровительственной шутливостью.
И вот теперь Петр Захарович, дядя Петя — исчез, может быть, погиб. Коля был готов на все, только бы спасти своего старшего друга.
В склеп вошли подполковник Смирнов, капитан Нелин и бургомистр Ганс Вернер. Несколько минут они молча смотрели, как от тяжелых ударов кирок и ломов отлетают от стены крошечные осколки камня, иногда вспыхивающие в свете фонаря сверкающими блестками слюды.
— Дело идет недопустимо медленно, — хмуро проговорил подполковник.
— Я думаю, что тут бы нам помог ваш подшефный Эдуард Бротт. Вы беседовали с ним? — спросил подполковник Ганса Вернера.
Тот опустил голову, и лицо его стало суровым.
— Эдуард Бротт уже не сумеет помочь нам.
— Почему? — удивился подполковник.
— Сегодня утром, как говорит фрау Бротт, ее сын оделся и пошел ко мне в ратушу. Но он не дошел. Его обнаружили в развалинах на пустыре. Он убит ударом кинжала в спину. Тонкий такой кинжал с кованой рукояткой и надписью…
— “Вервольф”? — подсказал лейтенант Серков.
— Да, “Вервольф”, — подтвердил бургомистр. — Я еще не сообщил фрау Бротт о гибели ее сына. Никак не решусь пойти к ней.
Несколько минут все молча смотрели, как под сильными ударами еле крошится камень стены.
— Толщина стен здесь, наверное, не меньше метра, — хмуро заметил капитан Нелин. — Если так долбить, то потребуется по меньшей мере неделя. Едва ли к этому времени, мы застанем старшину живым.
— Нет! Нет! — горячо выкрикнул Коля. — Дядя Петя жив! Жив!
Коля с силой ударил сапогом в боковую стенку саркофага.
И вдруг он ощутил, что под ногой что-то упруго спружинило, а тяжелый каменный гроб под ним дрогнул.
— Стена шевельнулась! — крикнул один из бойцов, работавших кирками. — Честное слово, шевельнулась!
Солдаты отскочили от стены. Лейтенант Серков расстегнул кобуру.
Коля вскочил с камня и, нагнувшись, стал осматривать то место, по которому он ударил каблуком.
И низ, и верхнюю часть саркофага украшали выпуклые изображения человеческих черепов. Все они были совершенно одинаковыми. Но Коля надавил только на один, на тот, по которому он ударил ногой.
Череп, упруго сопротивляясь, вошел в незаметный паз. Каменный гроб стал опускаться вниз. И одновременно тяжелая гранитная плита в стене поднялась вверх. Открылось черное зияющее отверстие.
— За мной! — крикнул лейтенант Серков, выхватывая пистолет и направляясь в темноту.
За ним бежали солдаты, вооруженные кирками, капитан Нелин, доставший из кармана электрический фонарь.
— Здесь коридор! — послышался голос Серкова.
Подполковник Смирнов взял аккумуляторный фонарик и вошел в потайной ход. За ним, дрожа от возбуждения, на цыпочках крался Коля, и последним шел Ганс Вернер.
Сразу за входом в толще стены оказалась квадратная камера с двухметровыми сторонами. По бокам входа выступали два ржавых железных рычага, концы которых уходили в каменный пол. Один рычаг был опущен почти до пола, а другой — поднят и шел параллельно стене. Слева чернела арка бокового прохода, в который ушла группа лейтенанта Серкова.