— Ну и зря, самое интересное только начинается.
— Все равно уйду.
— Куда уйдешь? Мы ведь все здесь. Один будешь?
— Не знаю!
— Из-за того, что не выбрали?
— Не из-за этого.
Очень трудно было объяснить Батону, почему мне нужно уйти. В школе, например, там каждый сам за себя. Там я с любым поодиночке справлюсь. На одного крикну, другому просто скажу, третьего стукну… На меня хоть и обижаются и даже отпускают глупые шуточки, но почти всегда выходит по-моему. А вот когда выбирали начальника штаба, все были как будто вместе, а я один. Хоть они ничего не говорили, но я это чувствовал. Одному мне со всеми не справиться, и, значит, нужно уходить. Ведь если так дело пойдет дальше, то надо мной даже Наташка начнет командовать. У меня тоже есть гордость, даже побольше, чем у других. И не в том даже дело, что меня не выбрали. Я не могу быть один против всех. И не потому не могу, что вообще не могу, а потому, что сам не хочу.
Мы сидели с Батоном у костра, пока не зашло солнце, а когда стало прохладно, разошлись по разным палаткам.
Мы договорились спать по очереди. Первая была батонская. Но уснуть он не мог. Я слышал, как он шуршал в своей палатке.
Минут через десять Батон вполз ко мне.
— Мураш, не могу я один.
— Боишься, что ли?
— Вроде не боюсь. Только там что-то шуршит и у палатки кто-то ползает. А еще кто-то топает…
— Пойди посмотри.
— Пойдем вместе.
Возле батонской палатки сидела кошка. Она нас увидела и замурлыкала.
— Это она топала? — спросил я.
Батон насупился.
— Киса, киса, — сказал он ласковым голосом, — иди сюда, я тебе молочка дам.
Услышав батонский голос, кошка полезла на сосну.
Мы вернулись в палатку, легли на один ватник, а вторым укрылись. Никто больше не топал. Было так тихо, что даже в голове звенело.
— Мураш, — прошептал Батон, — а мне отец завтра надает банок.
— Ты же привык.
— Привык-то привык, а все равно надоело, — сказал Батон сонным голосом.
Рядом с палаткой засвиристел сверчок. Чтобы не заснуть, я стал считать его трели, но от этого как раз стали слипаться глаза.
— Вовка, — сказал я, — а может, мне не уходить из клуба?
Батон не ответил. Он сопел и что-то жевал во сне. Я закрыл глаза, на минуту задремал и сразу проснулся…
…И уже взошло солнце. В палатке все стало желтым. Батон ночью стянул с меня ватник, и сейчас мне было холодно. На стенках палатки сидели пузатые комары. Насосались они за ночь нашей крови и теперь летать им было ни к чему.
Я выполз наружу. Солнце уже поднялось над соснами, и я определил время — часов семь.
Может, это смешно, но я никогда не видел такого моря и такого берега.
Обе лодки привалились друг к дружке и стояли как припаянные к воде. На моторе сидела чайка. Острова почему-то плавали в воздухе. Песок был желтым, почти как палатки. Вода застыла ровней стекла; в ней отражалось небо с длинными розовыми облаками.
Сто лет я тут прожил, но только почему-то сегодня мне все это жутко понравилось. «Красиво», — сказала бы, наверное, Наташка.
Я подошел к воде, чтобы умыться, опустил руку и все сразу испортил. От моей руки побежали волны; облака стали изгибаться на поверхности; чайка поднялась в воздух и заверещала так, будто ее режут.
«Тебе обязательно нужно все испортить», — сказала бы, наверное, Наташка.
Я набрал в ладони воды и плеснул в лицо. Потом обтер шею. Наверное, это на меня так подействовала красота, потому что умываться холодной водой удовольствия мало.
Я принес сушняку, разжег костер и хотел вскипятить чаю. Тут я услышал, что кто-то хрупает по песку. Я обернулся. Против солнца было видно плохо, но я разглядел, что идет какая-то девушка. Мне сразу стало неинтересно. Я встал на колени и начал раздувать костер. Слышу, она подошла и остановилась. Но мне-то неважно, остановилась она или нет, я дую в костер. В горло попал дым, я стал кашлять. Она засмеялась. И когда она засмеялась, я перестал кашлять и оглянулся.
Я увидел Наташу.
Она стояла прямо передо мной и смеялась. В руке у нее было полотенце. Я почему-то подумал, что она сейчас шлепнет меня этим полотенцем. Я сел на песок и смотрел на нее снизу вверх.
— Ты здесь ночевал? — спросила она.
Я мотнул головой.
— А ты откуда?
Я молчал. Я просто не мог поверить, что она меня не узнала. Ведь я-то ее помнил. Я даже думал о ней и один раз видел во сне.
Она снова засмеялась.
— Ты еще не проснулся?
— Проснулся, — сказал я хриплым голосом.
— Тогда скажи что-нибудь.
— А что? — спросил я.
— Что хочешь.
Я спросил первое, что пришло в голову:
— Ты когда приехала?
— Вчера. А ты откуда знаешь, что я приехала?
— Знаю, — сказал я.
— А ты откуда приехал?
— Я не приехал.
— Пришел?
— Не пришел.
И она еще раз засмеялась. Я сидел как дурак. Все слова вылетели у меня из головы. Я все думал, почему она меня не узнает, неужели потому, что у меня другая рубашка. Но я-то ее узнал сразу, а ведь у нее тоже было другое платье. Наташа подошла к палаткам, заглянула внутрь. Батон задергал ногами, но не проснулся.
— Где ваша группа? — спросила Наташа.
— У нас нет группы, — сказал я.
Наташа посмотрела на меня и пожала плечами.
— Все-таки ты еще не проснулся, — сказала она. — Первый раз такого туриста вижу.
— Мы не туристы, — сказал я. — Ты что, не помнишь меня?
Наташа внимательно посмотрела на меня и помотала головой.
— Нет.
— Я же у вас дома был!
— В городе?
— Здесь. Ты мне еще привет передавала.
— Какой привет?
— «Привет Вите».
— А-а-а, — сказала Наташа, — кажется, вспомнила. Так ты — Витя?
— Ну да! — обрадовался я.
Наташа прищурилась и посмотрела на меня с усмешкой.
— Теперь точно вспомнила. Ты варенье любишь?
Ну что мне было делать? Если бы мне кто другой сказал про варенье, я бы вколотил его в песок по самые уши.
Я встал и пошел в кусты за сушняком.
Когда я вернулся, Наташа стояла по колено в воде и что-то разглядывала на дне.
— Сколько здесь маленьких рыб! — сказала она. — Как они называются?
Я молчал.
— У вас так хорошо… Я сегодня с шести часов хожу по берегу. Я проснулась от солнца…
Я молчал.
— Витя, — спросила Наташа, — ты что, на меня обиделся?
— Нет, — буркнул я.
— Ты, наверное, с Лариком дружишь?
— Сто раз в день, — сказал я.
На этот раз Наташа засмеялась как-то хорошо, и мне расхотелось злиться. Но о чем с ней говорить, я не знал. Я ведь с девчон… ну, с девочками разговариваю раз в триста лет. Опыта в этом деле у меня нет никакого.
— Ты в какой перешел? — спросила Наташа.
— А что?
— Ничего, просто так.
— Ну, в восьмой.
— А-а-а, — сказала Наташа, — я так и думала.
— Чего ты думала?
— Да что ты в седьмом.
— Я уже в восьмом.
— Ну, это все равно, — сказала Наташа.
Наташа вышла из воды и села на песок. Теперь она сидела, а я стоял и придумывал, что сказать еще, чтобы она не ушла.
И я придумал. Знал, что нельзя этого делать, но уж очень мне хотелось ее удивить.
— Хочешь на моторе прокатиться?
— А ты умеешь? — спросила Наташа.
— Попробую.
Я подошел к палатке и за ноги выдернул оттуда Батона. Он брыкался и не хотел открывать глаза.
— Дай ключ, — сказал я.
Батон дрыгнул ногой, намотал на голову ватник и растянулся на песке. Я вытащил у него из кармана ключ.
— Садись, — сказал я Наташе. — Держись как следует.
Мотор завелся со второго рывка. Я развернул «казанку» на месте и дал полный газ. Берег сразу будто прыгнул назад.
Я держался недалеко от берега — так больше чувствуется скорость. Валуны на берегу мелькали мимо, как семечки.
Наташа сидела на передней скамье. Она сложила на коленях руки и смотрела вперед.
Не знаю, о чем она думала в эту минуту, но, уж наверное, не о том, что я не могу жить без варенья.
А главный фокус был впереди.
Выйдя из бухты, мы понеслись прямо на гряду. Издали она казалась маленькой черной полоской, но полоска эта на глазах вырастала и поднималась над водой. Вот она распалась на отдельные камни. Камушки были приличные, некоторые — побольше палатки.
Наташа повернулась ко мне.
— Там камни! — крикнула она.
Я показал на свои уши:
— Не слышу!
До гряды оставалось метров двести.
— Камни, Витя, камни!
Я помотал головой и показал на мотор: ничего, мол, не слышно.
До гряды оставалось метров сто.
Наташа схватилась руками за борта.
— С ума сошел! — закричала она.
До гряды оставалось метров пятьдесят.
И тут я плавно и круто вывернул мотор. Лодка заскользила, сильно накренившись на борт. За кормой потянулась пенистая дуга волны.
Мы промчались мимо камней, и почти сразу наша волна стала их накрывать.
А через секунду лодка снова шла ровно, как по струнке, и гряда начала быстро уменьшаться.
Наташа снова обернулась ко мне.
Я засмеялся.
Она покачала головой, точь-в-точь как моя мама, и улыбнулась, но как-то не очень весело.
Я сбавил газ до среднего, чтобы можно было разговаривать.
— Еще хочешь?
— Нет, пока хватит, — сказала Наташа. — У вас все так ездят?
— Можно и почище, — сказал я. — Сегодня не так интересно, волны нет. Ты приходи, когда волна будет. Вот тогда…
Что будет на волне, я рассказать не успел, потому что мы уже подходили к лагерю. Я взглянул на берег и сразу сбавил обороты до самых малых.
На берегу рядом с Батоном стояли Иван Сергеевич и Леха.
Подошел я по высшему классу: перевел на холостые, потом дал задний ход и остановился точно у кола.
Но спасти это меня уже не могло.
— Спасибо, — сказала Наташа. — Мне домой пора.
Иван Сергеевич молча смотрел на нас. Лицо у него было не зверское, но и не очень радостное.
— Как покатались? — спросил он Наташу.
— Ой, здорово! — сказала Наташа. — Никогда даже не думала…
— Ты Желудева? — спросил Иван Сергеевич.
— Желудева Наташа.
— На мать очень похожа, — сказал Иван Сергеевич. — Ну, как тебе понравился рулевой?
— Какой рулевой?
— А вот этот, — Иван Сергеевич показал на меня.
— Хороший мальчик, — серьезно сказала Наташа.
Я чуть не взвыл. Я взял лодку без разрешения! Меня могут попереть из лагеря, хотя теперь я совсем уже не хотел уходить! Но ей этого мало! Я еще для нее — мальчик!
Наташа попрощалась со всеми и ушла.
— Что ж, Мурашов, — сказал Иван Сергеевич, глядя Наташе вслед, — в определенном смысле я тебя понимаю…
За спиной Ивана Сергеевича Батон таращил глаза, дергал себя за волосы, строил плаксивые рожи — показывал мне, что я должен рыдать и просить прощения. Вообще-то я мог бы и попросить. Чужие лодки, да еще моторные, без спросу брать не положено. За это от любого в поселке я получил бы по шее, да еще дома мать меня бы сто лет пилила.
Но я был уверен, что просить бесполезно, особенно если Иван Сергеевич видел мои фокусы у гряды.
— …Но только в определенном, — сказал Иван Сергеевич. — Ты знаешь, что лодка не трактор — на тормоза не нажмешь.
«Знаю, — подумал я, — все я знаю. Знаю даже, что сейчас вы меня напополам словами распилите, а потом выгоните из клуба. Выгоняйте уж лучше сразу».
Но Иван Сергеевич больше ничего не сказал. Он повернулся и ушел с берега.
— Ну, накатался? — сказал Леха. — Рулевой! Фига ты, а не рулевой. Ты соображаешь, что такое гряда?! Ведь ты убить мог девчонку!
Я молчал. Спорить тут было не о чем — подводных камней у гряды хватает.
— Ты соображаешь, что у тебя в руках двадцать пять лошадей?!
И опять все было правильно, и сказать нечего.
— Был бы я не вожатый, дал бы тебе сейчас раза два, чтобы на всю жизнь запомнил.
— И так запомнил, — буркнул я.
— До завтра, — сказал Леха. — А завтра опять начнешь. Это у тебя характер такой, Мурашов, — против всех идти. Всех не победишь, Мурашов.
— Алексей Степанович, — сказал Батон подлым таким голосом, — вы его простите, он больше не будет.
— В том-то и дело, что будет. — Леха повернулся ко мне. — Ну?
— Не буду, — сказал я.
— К мотору не прикасаться!
— Не прикоснусь. Только меня все равно Иван Сергеевич выгонит.
— Он-то не выгонит, — сказал Леха, — для этого теперь штаб имеется. Вот поставить тебя перед ребятами… Ты же у нас победитель всех. Вот тебе про все и вспомнят.
— Не надо, — сказал я. — Лучше сразу выгоняйте.
— Ладно, — сказал Леха, — пока воздержимся. Только учти: чуть что — я против тебя первый проголосую. А что это за девчонку ты катал? Симпатичная девчонка. Твоя, что ли?
Батон захихикал. Рукой до Батона мне было не дотянуться, но ногой я все-таки его достал, и он замолк.
— Почему это моя?! — ответил я. — Ничья она. Государственная.
ВРАТЬ ТОЖЕ НАДО УМЕТЬ
Первую лодку мы построили за восемь дней.
Евдокимыч сказал, что он пальцем не шевельнет; мы все должны делать сами, а он будет только руководить. Но утерпеть он не мог, все время бегал от одного к другому, выхватывал инструменты, кричал, что мы безрукие и лучше он все сделает сам.
Сто раз на дню он говорил, что не может видеть, как мы переводим материал, что плюнет сейчас на все и уйдет. Но мы к этому привыкли. Так же он кричал на уроках столярного дела.
Мы с Колькой обстругивали доски рубанком. Еще двое ребят делали с Евдокимычем каркас лодки. Девчонки чинили старые пробковые спасательные нагрудники.
Иван Сергеевич и Леха привезли из Приморска кучу всякого барахла: брезент, веревки, канаты, блоки, старую парусину, два спасательных круга. Все это надо было разобрать, почистить, покрасить.
Мы приходили на берег с утра и уходили вечером.
Те, кому не было работы на берегу, рыскали по поселку — высматривали, где можно поживиться материалом. Тут здорово поработал Батон. У него просто чутье какое-то на всякий мусор. Ну, конечно, мусор — это в совхозе так называется, а для нас это были очень полезные вещи.
Например, ломали старый сарай: зацепили тросом, дернули трактором. Доски бы сожгли, а Батон тут как тут. Из этого сарая набрали досок для настилки причала.
Возле гаражей валялись старые покрышки. Батон первым сообразил, что их можно развесить по бокам причала, чтобы лодки не терлись о сваи.
Батон так старался, что даже перестарался.
Один раз он принес маленький двухлапый якорь. Все удивились, откуда он его выкопал, потому что якорь был почти новый.
— Секрет, — сказал Батон. — Тайна двух океанов.
Тайна раскрылась на другой день.
В обеденный перерыв пришел дядя Костя. Он молча обошел вокруг палаток, отыскал якорь, присел на него и закурил. Уходить он как будто не собирался. Мы послали Умника в поселок предупредить Батона. Но Батон явился совсем с другой стороны. Он пришел по берегу и приволок здоровенный красный буй.
Я побежал к нему навстречу, но было уже поздно. Дядя Костя вышел из-за палатки.
— Иди сюда, — сказал он.
— А зачем? — спросил Батон.
Все бросили работу и смотрели на них.
— Иди, иди.
Батон подошел, заранее втянув голову в плечи. Дядя Костя врезал ему по шее.
— Тогда оставь якорь, — быстро сказал Батон.
Дядя Костя взвалил якорь на плечо и зашагал к дому.
— Ты же его бесплатно на дне нашел! — заорал Батон.
Дядя Костя даже не обернулся.
Леха был тут. Когда дядя Костя стал уходить, Леха позвал его:
— Дядя Костя, постой.
Дядя Костя обернулся.
— Я ведь тебя знаю, — сказал Леха.
— И я тебя знаю. Ну и что?
— А то, что доберусь я до твоих сеток. Ведь запрещено это.
— А ты докажи.
— Я и доказывать не буду. Найду — порежу.
— На то ты и инспектор, — согласился дядя Костя. — Вовка, ну — домой!
— Не пойду! — ответил Батон.
— Придешь, никуда не денешься.