— Ну, договаривались.
— Тогда идем к Евдокимычу. И кончай психовать. Мне ведь все равно не обидно.
— Могу и пообидней придумать.
— Придумай!
— Дурак!
Колька засмеялся.
И было понятно, что дурак-то как раз я сам.
Больше я ничего не сказал Кольке. Просто я подошел к берегу бухты и вышел на лед. Там еще оставалось немного льда. Такой — как каша. Провалиться на нем — раз плюнуть. Сам не знаю, зачем мне это нужно было, только я протопал почти до самой промоины. Когда я повернул обратно, то увидел, что Колька стоит на берегу. В руках у него была жердина. Испугался, значит, собрался спасать.
Но я не провалился и вышел обратно.
— Дурак! — сказал Колька.
Теперь засмеялся я. Мне было совсем не обидно.
А когда мы пришли к Евдокимычу, то дома его не застали.
ТЯЖЕЛЫЙ ПУНКТ
Пионервожатый у нас на все старшие классы один — Леха Сысоев. Работает он на спасательной станции. Зимой там особенно делать нечего, вот ему и дали такое общественное поручение.
Вообще-то Леха парень не вредный. Если кто из наших зайдет летом на спасательную, то он обязательно прокатит на полуглиссере, даже за штурвал даст подержаться. Но спасательная — в Приморске, и поэтому Леху мы видим редко. Вообще-то он должен приезжать каждую субботу. Но вся беда в том, что Леха — охотник. Только у нас начинается учебный год, — объявляют охоту на уток. Тут уж ни в субботу, ни в воскресенье Леху не увидишь. Потом — охота на тетерева. Вот уж первая четверть кончается, первый снег выпал — самая охота на зайца.
А в декабре лед встает в бухте…
Главная беда в том, что Леха еще и рыбак. В декабре — январе он ловит плотву и окуня, в феврале — налима, в марте и апреле опять начинают брать плотва и окунь, да еще корюшка.
Зато в мае, когда лед подтает, Леха приезжает к нам каждую субботу, и тогда пионерская работа идет со страшной силой.
Сегодня мы с Колькой подошли к школе, а Леха уже стоит возле крыльца.
— Здорово, давно не виделись — говорит он.
— Как рыбка? — спросил я.
Леха махнул рукой.
— Какая тебе рыбка! Не видал, что ли: ледокол прошел, лед поломал? Ты вот что, Мурашов… Или нет, лучше — Стукалов… На, возьми, спиши на доску. — Леха протянул Кольке какую-то бумажку. — И чтобы все в галстуках были!
— А кто не взял? — спросил Колька.
— Пускай сбегают в перемену. А я по этому вопросу сейчас в контору схожу.
— По какому вопросу? — спросил я.
— Там все написано.
Через плечо Кольки я прочитал:
«Сегодня после уроков состоится собрание класса на тему: «Чем я могу помочь своему совхозу?»
После уроков Леха пришел в класс, сел за учительский стол и показал на доску, где было написано объявление.
— Ну, придумали чего-нибудь?
Все молчали.
— Давайте, давайте, — сказал Леха. — А то мы с вами здорово все подзапустили.
— А ты почему всю зиму не приходил? — спросил Батон.
— Почему, почему… Дела были.
— Охотился?
— Было дело.
— И окуней ловил? — спросил Батон.
— Ну, ловил. Сейчас-то речь не об этом. Вы давайте выступайте по делу.
— А зайцев много убил? — поинтересовался Батон.
Леха заулыбался.
— Пять штук, — сказал он. — Один до того здоровый — загонял меня совсем. Я его в первый день не взял, пришлось в лесу ночевать.
— Зажарили? — спросил Батон.
— Да уж не выбросили.
— А мама в духовке тушит. Тушеный — вкуснее, — сообщила Наташка.
— Можно и тушить, — согласился Леха. — Только ты бы, Кудрова, лучше на тему выступала.
— На какую тему?
— Она на доске написана.
— Я еще не думала.
— Ну, так думай. И остальные думайте.
Все замолчали и стали думать. Я тоже думал. Мне хотелось выручить Леху. Я вообще уважаю охотников и рыбаков, а Леха ведь еще и с аквалангом плавает на своей спасательной. Но вот с пионерской работой у него не получается.
— Леха, — предложил я, — ты скажи нам, чего надо, а мы сделаем.
В дверь заглянул Иван Сергеевич.
— Очень интересно, — сказал он, поглядев на доску. — А можно мне с вами посидеть?
Леха вскочил.
— Садитесь сюда.
— Спасибо, — сказал директор, но сел на заднюю парту.
Глядя через наши головы на директора, Леха сказал:
— Вот такая у нас тема…
— Считайте, что меня здесь нет, — ответил Иван Сергеевич.
— Как же нет, когда вы здесь, — выскочил Батон.
— Это только кажется, Мелков. А чтобы ты поверил, я больше не произнесу ни одного слова.
— А если произнесете?
Директор промолчал. Все рассмеялись. Леха фыркнул было, но тут же сделал серьезное лицо.
— Я, конечно, понимаю, что у вас конец года и всякое такое, — сказал он. — Но если мы этот пункт не выполним, то он над нами повиснет.
— А откуда он взялся? — спросил я.
— Вы же сами в начале года принимали обязательства. Там было и про помощь совхозу.
— А еще чего там было?
— Ты разве не помнишь?
Я посмотрел на директора. Он внимательно слушал.
— Да помню, — сказал я. — Просто думал, может, забыл кто.
Леха нахмурился.
— В общем, у меня там записано, — сказал он. — Остальное вы вроде бы выполнили.
Но я точно знал, что ничего мы не выполняли, потому что Леха не был у нас с самой осени, а без него мы про все пункты забыли. Но Леху выдавать я не стал. Мне совсем не хотелось, чтобы ему за нас влетело. На одном отыграться всегда легче.
— Было бы лето, — сказал Умник, — можно бы прополоть чего-нибудь.
— Поймаешь вас летом, — вздохнул Леха. — Надо сейчас выполнять.
— А может, не надо? — опять спросил я. — Ты зачеркни этот пункт, запиши чего-нибудь другое.
— Вы сами принимали. О чем же вы тогда думали?
— Да мы и не думали, — сказал я.
— Ты, Мурашов, за себя говори, — вылезла Наташка.
— Давай выскажись, — ответил я. — Все ждут не дождутся твоего умного слова.
— И скажу! У нас все как-то сами по себе. Мальчишки только и знают, что свой хоккей! А девочки… — Наташка умолкла.
— Ну, что девочки?
— Ничего.
— Давай наоборот, — предложил я. — Вы будете в шайбу играть, а мы в куклы.
— Мурашов, — сказал Леха, — хватит тебе трепаться.
— А чего еще делать?
— Предложения давайте.
Но предложений ни у кого не было. Батон повернулся и посмотрел на директора; остальные тоже завертели головами. А директор сидел спокойненько. Вид у него был такой серьезный, будто мы говорили жутко умные вещи.
— Ладно, — сказал Леха, — видно, что к собранию вы не подготовились. Я, конечно, тоже виноват, но ведь и вы не маленькие. Давайте на сегодня закончим, а к следующей субботе вы подготовьте предложения.
Леха встал, посмотрел на доску, на директора, вздохнул и тихо, чуть не на цыпочках, вышел из класса.
Все молчали. Целых двести лет, наверное, молчали. А потом стали орать. И все про Леху. Что вожатый он плохой. Что редко бывает. Что из-за него работа не ведется. Я слушал, слушал и тоже заорал: — Работать вам захотелось?! А кто мешает? Руки у всех есть, валяйте работайте. А если человек ушел, то орать про него — совесть надо иметь.
— Значит, у тебя одного совесть есть? — спросила Наташка.
— Значит, так. Да вот у Кольки еще. Он тоже молчит.
Тут, конечно, все набросились на меня. Но мне на это чихать, я привык.
— Иван Сергеевич, давайте нам другого вожатого! — заорал Батон.
— Он ведь спасателем работает? — спросил Иван Сергеевич.
— Ага.
— Значит, моторы знает — и подвесные и стационарные. Это раз. Имеет права судоводителя. Это два. Умеет обращаться с аквалангом. Это три. Да разве можно такого вожатого отпускать?
— Но ведь обязательства мы не выполнили, — сказала Наташка.
— Зато собрание провели. Наверное, одного собрания тут мало.
— А чего еще надо? — спросил Батон.
Директор усмехнулся.
— Наверное, два собрания. Или три. Или — сто. Сто собраний на тему: как помочь совхозу? А в совхозе можно провести двести собраний на тему: как помочь школе? Вот и будем в расчете.
ТАКАЯ У МЕНЯ СИЛА ВОЛИ
В воскресенье мы с Колькой пошли на берег посмотреть лодку.
На улице нам попался Батон.
— Вы куда?
— К пирсу.
— Я с вами. Подождите минутку. Я в магазин сбегаю, меня за подсолнечным маслом послали.
— Некогда ждать, — сказал я.
— А что — море убежит? — спросил Батон.
— Время убежит, — сказал я.
— Подумаешь, время… — сказал Батон. — Заработался ты, Мураш, совсем. Времени тебе не хватает. Прямо генерал!
— Может, ты будешь нашу лодку смолить?
— А что, — сказал Батон, — и буду. Все равно делать нечего. Могу и в магазин не ходить.
Батон огляделся.
Во дворе дома, около которого мы стояли, был пацан. Я даже не знал, как его зовут, знал только, что их фамилия Журавлевы. Пацан сидел возле собаки, которая развалилась на спине около будки. Он чесал ей пузо и шептал что-то на ухо.
— Эй, Серега, — позвал Батон. — Иди сюда.
Пацан вышел на улицу.
— Я не Серега, я Саша.
— Я и говорю — Саша, — сказал Батон. — В каком классе?
— В третьем.
— Молодец. Отличник, — сказал Батон. — На тебе рубль. Беги в магазин, купи бутылку подсолнечного масла. Отнесешь его вон в тот дом, где колонка рядом.
— Не-а… — застеснялся пацан.
— Тогда — семь раз в глаз! Ну! Беги быстро.
Пацан посмотрел на Батона снизу вверх и поплелся к магазину.
— Пропадет твой рубль, — сказал Колька.
— Ну да! Пацанов этих уговорить трудно, а когда уговоришь, все сделают. Пошли на берег.
В бухточке, на мелководье, возле трубы, вбитой в дно, болталась дюралевая «казанка». У нас в поселке ни у кого такой не было.
— Дачники, что ли, уже приехали? — сказал я.
— Это директорская, — сказал Батон. — Он еще и мотор купил «Вихрь». Твой же отец из Приморска на прицепе привез.
— Сам знаю, — сказал я.
— Тогда чего же про дачников спрашиваешь?
— Много ты в чужих лодках разбираешься, — сказал я, потому что «казанка» мне жутко понравилась.
Такую бы лодку я выменял хоть на мопед, хоть на что угодно. С «Вихрем» она пойдет километров на сорок. Если бы меня спросили: «Что ты хочешь в жизни?» — я бы сказал: «Казанку» с «Вихрем».
А наша лодка лежала кверху дном, далеко от воды. Ее вытащили осенью по самой большой воде, да еще по каткам отволокли подальше. Она давно уже обтаяла и обсохла. Краска за зиму облупилась. Из щелей торчали мохрыжки пакли. Это воробьи паклю раздергали на свои гнезда.
Батон пнул в борт ногой, потом залез на днище и попрыгал.
— Смолить надо, — сказал он, — а то потонем.
— Кто потонет? — спросил я.
— Мы.
— А ты тут при чем?
— А у нас вар есть. Целых два куска.
Я же говорил, что Батончик жутко хитрый. Ведь не стал он к нам проситься или уговаривать. Догадался просто, что у нас вару нет. Если мы вар возьмем, то и Батона придется брать. А я уже как-то привык думать, что мы с Колькой вдвоем будем плавать. Но если мы вар у Батона не возьмем, то, может, мы вообще плавать не будем? Прямо не знал я, что делать с батонским варом.
— Мы вообще-то с Евдокимычем договаривались насчет вара, — сказал я.
— А у него нет, — ответил Батон.
— Ты почему знаешь?
— Мой батя у него последний забрал, как раз вчера.
— Так вам же самим нужно, — сказал Колька.
— Утащу. Он еще достанет.
— Попадет, — сказал Колька.
Батон только усмехнулся.
— Мало мне так, что ли, попадает?
Это верно. Батон и в школе в каждую дыру суется. А уж дома от него никому житья нет. Валенки поставит сушить — сожжет. За водой пойдет — ведро в колодце утопит. Опыты всякие изобретает. Корове, например, выкрасил рога белилами. Отец стал рога скипидаром отмывать, а корове запах, что ли, не понравился, она ему как врежет под зад. Отец, конечно, после того Батону врезал. Но ему хоть бы что — привык. И родители его тоже привыкли, они и бьют его как-то мимоходом. Отец или мать ему поддадут, а он только головой мотнет. А назавтра опять что-нибудь придумает.
В общем, ясно, что не сегодня, так завтра, не за вар, так еще за что-нибудь Батона лупить будут. Пускай уж лучше — за вар.
— Ладно, — говорю, — сейчас можешь принести?
— А что, — говорит Батон. — Они же на работе. Только пакли у нас нет.
— Паклю я принесу, — сказал Колька. — А ты, Мураш, ищи банку побольше.
Пока они ходили, я сбегал на свалку и принес оттуда жестяную банку из-под солидола. Потом наломал сухой ольхи и сложил ее около лодки.
Первым прибежал Батон. Он нес вар прямо в руках, прижав его к груди, как дрова носят. Поэтому курточка у Батона немножко подсмолилась. Но на этой курточке было уже столько пятен от батонских опытов, что смолы было почти незаметно.
Колька принес паклю и две конопатки. Батон стал разжигать костер, а мы начали забивать паклю в щели. Работа эта неинтересная. Интереснее стало потом, когда смолить начали.
— Дайте мне, — попросил Батон. — Я умею, я видел, как батя смолит.
Батон взял палку, обмотал один конец паклей и обвязал бечевкой.
— Р-разойдись! — крикнул Батон. — А то брызну!
Вар давно уже нагрелся, даже булькал.
Батон сунул палку в банку, покрутил ее там и провел палкой вдоль щели лодки. На днище лодки остался черный мазок, но еще больше вару стекло вниз, поперек досок.
— Много набираешь, — сказал Колька.
— Почему много? — спросил Батон. — Нормально набираю. Все так делают.
Я-то как раз не думаю, что все так делают. Потому что, когда Батон уставился на Кольку, он забыл про палку и опустил ее вниз. Смола потекла с палки, и струйка попала за голенище батонского резинового сапога. Смола текла по штанине вниз, а мы ничего не замечали. И Батон тоже ничего сначала не замечал. Мы все смотрели на лодку. Вдруг я увидел, что Батон вдохнул воздух и замер, вытаращив глаза. Потом он подпрыгнул на месте, будто его лошадь снизу лягнула. Потом он заболтал ногой и заорал: — Ай-ай-ай! Ой, кто меня укусил?! Ой, кусается!
Батон брякнулся на спину.
— Ой, стяни сапог! Стяни сапог, говорю!
Я сначала ничего не понял. А Колька сразу сообразил. Он сдернул сапог с батонской ноги, и я увидел ручеек смолы на штанине.
Батон вскочил и помчался по берегу. Он бежал очень быстро. Одна нога у него оставалась в сапоге — и потому он хромал. Только он с такой скоростью хромал, как будто его за шкирку трясли. Я бы, наверное, и до десяти не досчитал, а Батон уже скрылся в дальних кустах.
Но мы с Колькой, конечно, ничего не считали. Мы с Колькой ржали как сумасшедшие. Меня даже пополам согнуло от смеха. Мы понимали, конечно, что больно Батону. Если кто горячей смолы не пробовал, пускай сунет в нее хоть кончик пальца. Но Батон так быстро хромал, что мы чуть на землю не попадали. У меня внутри все ослабло от этого смеха. Чувствую, что стоять не могу, ноги дрожат. Я даже на лодку сел. А Колька на меня пальцем показывает и еще сильнее хохочет. Я не понял сначала, чего он на меня показывает, тоже на него показываю и заливаюсь. А сел я как раз на то место, которое Батон смолой мазнул. Она еще горячая была, но через штаны я не сразу почувствовал. И Колька ничего не говорит, только рукой машет, чтобы я с лодки слез, и хохочет. А я не понимаю, думаю, что он над Батоном смеется, и тоже смеюсь.
В общем, смеялся я, пока мне сзади будто кто-то нож воткнул в это место. Я как подпрыгнул. Наверное, не хуже Батона. А сзади еще сильнее жигануло. Я рванул по берегу. Меня жжет, а я бегу — от своих штанов убежать хочу.
До кустов я добежал быстро, быстрей, наверное, Батона. Только легче мне от этого не стало. Вар этот разогревается медленно, зато и остывает медленно. Может, он уже и остыл немного, но я этого не замечаю, пру по кустам, как лось, только ветки хрустят. Зачем бегу — сам не знаю. Но это уже потом стало понятно. А тогда ничего понятно не было.
Если бы я не упал, то бежал, может быть, до самого Приморска. Но я за что-то зацепился и упал. Упал — и штаны у меня отлипли, и сразу легче стало. Только тут я догадался, что делать. Оттянул штанину, чтобы до кожи не доставала, и лежу, боюсь шевельнуться — жду, пока остынет.