Николай Богданов
Как мы спорили
Нет, ты не прав!
— А я с тобой не согласен!
— Весь смысл пионерского движения в организованности сверху!
— А я за широкую самодеятельность ребят.
— Но это же анархия, зачем тогда вожатые? Мы же призваны руководить.
— Но не водить за руки. Мы не поводыри, а вожаки!
— Не понимаю разницы…
— Поводырь водит робких слепых, которые без него ни шагу, а вожак ватагу удальцов.
— Ха-ха-ха! Договорился: вместо юных пионеров<p>— юные запорожцы. Пойми, ведь это же дети.
— Нет, наши ребята не дети, а мы для них не няньки, а товарищи!
Сколько же мы тогда спорили, вожатые первых пионерских отрядов! Особенно я с Вольновой. На курсах нас так и прозвали «друзья-враги». Мы всегда занимали крайне противоположные позиции.
Если я говорил:
— Надо всячески поощрять выдумки ребят.
Она тут же вскрикивала:
— Какие выдумки? Мало ли что они напридумывают!
Мы должны им прививать только то, что нужно для людей будущего, ведь им при коммунизме жить!
— Что значит жить при… чем-то, при ком-то? Это приживальчество. Наши отцы не жили при капитализме, а боролись против капитализма. А ребята будут строить коммунизм, а не жить при нем, как иждивенцы!
— Ну знаешь, основное уже будет построено. Их надо подготовить к тому, чтобы пользоваться плодами коммунизма. Быть здоровыми, сознательными, дисциплинированными… Гармоничными во всем.
— А конкретно: пуговицу они должны будут уметь пришить? Обед приготовить? Обувь починить?
— Вот смешно! Вот отсталые понятия! Да в будущем, может, и одежда-то будет без пуговиц. Обед заменит какая-нибудь одна пилюля. И вообще за людей все будут делать машины!
— А людям и делать будет нечего! Вот здорово! Нам нужно готовить в основном бездельников!
— Не бездельников, но людей, у которых, конечно, будет больше свободного времени, чем у нас… Надо им прививать любовь к спорту, к музыке, к театру.
— А к труду? Ведь основа всего<p>— труд.
— Но не к такому, как теперь, ведь они будут уже не рабочими. Само слово это отомрет. Они будут командирами техники, властелинами машин…
— Не люди, а боги!
— Не доводи до абсурда. Не боги, конечно, но и не люди по нашему подобию…
— А по какому же?
— Вот в этом-то и сложность. Мы<p>— люди, у которых еще много от старых навыков, от прошлого, — должны воспитать людей будущего, привить им высшие навыки.
— Я бы с удовольствием привил им и мои старые навыки<p>— умение косить, пахать…
— Ну вот, — смеялась Вольнова. — я же говорю, любовь к анархии<p>— это у тебя от крестьянской стихии, в которой ты провел неорганизованное детство: скакал на неоседланных лошадях, когда человечество давно освоило седло и стремена, глотал дым костров, когда есть электричество, пил ключевую воду, не имея понятия, что есть водопровод. Какие же навыки принесешь ты людям будущего?
— Комсомольскую боевитость.
— Лучше бы организованность!
— Только не на скаутский манер!
Тут Вольнова всерьез обижалась. Она ставила себе в заслугу, что, участвуя в скаутском движении, помогла взорвать изнутри и разоблачить эту организацию воинствующих буржуйских сынков. И считала, что нам нужно перенять немало полезного, что было у скаутов: их военизированные игры, методы физической закалки, строгую дисциплину, основанную на подчинении младших старшим. Я же считал, что нам у буржуйских сынков учиться не следует, у нас свои, комсомольские традиции есть.
— Боюсь, что не выйдет из тебя настоящего вожатого, который смог бы готовить людей будущего, если ты будешь ориентировать их на прошлое.
— Послушай, Соня…
— Сколько раз я тебе говорила, что Соня<p>— это от слова «сон», а мое имя от греческого слова «софия», что значит «мудрость». Ударение на букве «и». Ни в коем случае не Софья и не Софа, это тоже противно, что-то от софы, сафьяна, дивана…
— А вот у Грибоедова<p>— Софья.
— Запомни: родители назвали меня не в честь этой размазни, а в честь революционерки Софии Перовской.
Это тебя неизвестно почему назвали Николаем, с таким же успехом могли назвать Иваном или Петром.
— Ишь какая ты организованная!
— Да, я была задумана, и создана, и воспитана как гармоничный человек будущего. У меня все не случайно, и фамилия Вольнова свободно избрана моими родителями.
Это их партийная кличка. Конечно же, не случайно, а в результате тщательного отбора мой отец<p>— человек очень красивый физически и морально<p>— выбрал мне в матери женщину красивую, здоровую, уравновешенную, с соответствующим интеллектом. И вот результат!
София Вольнова становилась в позу, давая собой любоваться. И здесь наш спор прекращался. Красива она была бесспорно. Без единого недостатка. Высокая, стройная, сильная, гибкая. Лицо словно выточенное по классическим пропорциям. Высокий лоб, прямой тонкий нос, идеального овала подбородок. Прибавьте к этому гриву золотых волос, горделивую посадку головы и светящиеся смелым умом глаза. Арабский конь<p>— среди копытных.
Лебедь<p>— среди птиц.
— Придется мне взять над тобой шефство, — говорила она снисходительно.
— Давай просто дружить, — предлагал я.
— Дружить? Это же отсталое понятие. Дружба двоих отделяет их от коллектива. Дружба внутри одного коллектива противопоставляет его всему обществу.
— Ну, София, это уже софизм, софистика, мудрствование лукавое! Как же это жить без дружбы?
— Нет, нет, вот шефство<p>— другое дело. Здесь передовой помогает отстающему, и это на пользу всему обществу.
Шефство надо мной она взяла еще на курсах пионервожатых, где я был простым слушателем, а она читала нам лекции о воспитании подростков.
Как я стал вожатым
После окончания курсов нас распределили по московским районам. Мы с Вольновой попали в Бауманский.
Завом райбюро пионеров был здесь Павлик<p>— так его все звали. Этот веселый парень, никогда не снимавший кепки, со всеми был на «ты», и любимое слово у него было «поддерживаю».
Когда Вольнова доложила ему свой план действий, который составила заранее, Павлик весело сказал:
— Замечательно. Поддерживаю. Действуй!
И она принялась действовать. Отправилась в лучшую опытно-показательную школу имени Радищева, взяла списки учащихся, отобрала отличников, в первую очередь детей коммунистов, и предложила им записаться в отряд.
— Кому же, как не вам, быть пионерами? Дети коммунистов должны быть примером для детей беспартийных родителей.
А учителям сказала:
— Всех ребят мы сразу охватить не сможем, я отберу тех, кого сочту нужным.
Так она создала пионерский отряд весьма разумно, действуя, как всегда, строго логично и продуманно.
Я же, как неисправимый романтик, поддался стихийному влечению сердца. Понравилось мне, что где-то в районе, в каком-то Гороховом переулке, в школе, которая держала рекорд по количеству разбитых окошек, собрался самостийный пионерский отряд. Совет отряда написал Павлику письмо, требуя прислать вожатого, «какой у вас самый лучший, а то не примем».
Вот к этим дерзким ребятам я и явился.
Школа оказалась непривлекательной, обшарпанной.
Переулок кривой, с выбитым булыжником. В начале его, у Садово-Черногрязской, стояли черные, закопченные котлы для варки асфальта, и около них, одетые в грязное тряпье, копошились беспризорники.
Учителя встретили меня неласково.
— Мы считаем организацию отрядов при школе нецелесообразной, — сказал завуч, — будет отвлекать учащихся от занятий.
А ребята<p>— еще круче.
— А почему ты пошел в вожатые? — спросил серьезный паренек, не умеющий улыбаться.
И десятки любопытствующих глаз уставились на меня со всех сторон.
— Да мне само слово понравилось. Важное, уважительное такое: вожатый, вожак.
— Расскажи о себе. Кто такой и почему к нам послали?
Пришлось рассказать о своем комсомольстве. Об участии в борьбе с бандитизмом. О том, как создали мы первые ячейки на селе. Как боролись с кулаками. Как с оружием в руках добывали спрятанный ими хлеб, снабжая голодающую Москву. А потом по призыву Ленина «Учиться, учиться и учиться» приехали в столицу на учебу по комсомольским путевкам.
— Подойдешь в вожатые. Давай голоснем, ребята!
— Нет, постойте, — заявил я, — теперь расскажите, кто вы такие. Может, вы мне не подойдете.
Ребята были озадачены.
— Костик, давай… Ты председатель совета отряда, тебе первому. Котову слово!
— Я сын рабочего, — сказал Костя.
— А мать<p>— торговка! — тут же добавила девчонка, стриженная под мальчишку, и какой-то паренек показал жестом, что ей нужно отрезать язык.
— Ну и торговка, что же тут такого? Нам жить нечем.
Отца моего беляки зарубили под Воронежем… Вот мать и торгует. У Перовского вокзала, в обжорном ряду, студнем… Кому нужно<p>— пожалуйста!
Дружный хохот покрыл эти слова. Но сам Котов не улыбнулся.
— А ты кто? — спросил я стриженую.
— Я вожатая звена «Красная Роза», Маргарита.
— Бывшая Матрена, — пискнул узкоплечий, большеголовый мальчишка и тут же присел, получив от девчонки щелчок в макушку.
— Ну да, буду я еще носить поповское имя. Мне его без моего согласия дали. Хочу<p>— и буду Маргаритой, и никто мне не запретит! А кто назовет по-старому, тот получит!
— Она вожатая, потому что у нее мать вагоновожатая! — пискнул опять паренек и спрятался под парту.
На все эти шутки снисходительно поглядывал важный, толстый пионер в очках.
— Уйми своего Игорька, доктор! А то мы ему живо ежиков наставим.
— Почему он доктор? — спросил я. — Потому что в очках?
— У него отец тоже доктор.
— Доктор паровозов, — важно ответил толстяк.
— Просто слесарь по ремонту паровозов, это он важничает! — закричали девчата.
Выяснилось, что доктором прозван Ваня Шариков, вожатый звена «Спартак».
— У нас две Раи<p>— одна маленькая, другая большая…
Вот она, самая толстая. Из нее маленьких две получится.
— Рая-маленькая сама пришла, а большую папа привел.
— Чтобы похудела!
— Чтоб ее коллектив воспитал, а то она очень рыхлой растет… Одни мечты и никакой инициативы. А теперь время не то… не для таких.
— И две Кати у нас<p>— одна беленькая, другая черненькая.
Всех я в тот раз не запомнил, конечно. Народец, как видите, разношерстный. В основном дети городской бедноты. Что же их собрало вместе? И я спросил, почему они хотят быть пионерами и что думают делать.
— Насчет почему пионеры<p>— это понятно: хотим быть передовыми. Не ждать, пока вырастем, сейчас действовать… А вот как<p>— мы еще не знаем…
— А я знаю! — выскочил очень чистенько одетый мальчишка с нарисованными химическими чернилами усами. — Давай, вожатый, подготовимся… сухарей там, оружие<p>— и на подпольную работу в Германию. Мы маленькие, через границу проскользнем<p>— шуцманы нас не заметят… А с немцами чего проще геноссен, ауфвидерзеен!
— Да не слушайте, это Франтик, фантазер, — оттащила его девочка сильной рукой. — Лучше всего агитпоход.
На смычку с деревней!
— Мальчишкам даешь экспедицию на басмачей! В горы, разведчиками… А девчонки пусть на борьбу с паранджой<p>— раскрепощать женщин!
— Да постойте вы, пусть вожатый скажет.
Многие бы заткнули уши от такого шума. Но я, как старый комсомольский активист, находил в этой бурливой стихии особую прелесть, это напоминало мне начало нашей комсомолии. Давно ли мы сами были такими!
С улыбкой посматривал на меня и на ребят взрослый человек, сидевший в сторонке у окна и ни во что не вмешивавшийся.
У него было темное, продубленное какими-то нездешними ветрами лицо и белые как снег волосы.
— Все правильно, — сказал я, — но все в свое время, а сейчас посмотрим, умеете ли вы ходить строем. А ну, на линейку строиться! Шагом марш!
Вышли ребята в старинный парк, прилегающий к школе, построились на влажной тропинке в тени больших лип.
Стою перед строем, объясняю законы юных пионеров, рассказываю про обычаи и замечаю<p>— некоторые ребята поджимают под себя ноги<p>— то одну, то другую.
— Чего это вы, как журавли на болоте?
— Тропинка холоднющая, пятки зябнут.
Вижу<p>— многие босиком.
— Вы что, обувку дома забыли?
Молчат босоногие, застеснявшись.
— Родители не дали. Говорят, обувка нужна в школу ходить, ее беречь надо, — важно сказал Шариков, посмотрев на свои заплатанные ботинки.
Переглянулись мы с седым человеком<p>— бедновато, мол, живут еще наши люди, детскую обувочку чиненую-перечиненую берегут! Учти, мол, говорил его взгляд. Я учел и, оставив словесность, переключился на разминку.
— По тропинке бегом, марш!
Полюбовавшись на ребят, раскрасневшихся после бега, и, очевидно, решив, что я овладел стихией, седой человек, как-то незаметно пожав мне в локте руку, ушел.
Это был прикрепленный к отряду от райкома партии старый коммунист Михаил Мартынович Агеев. Все его звали дядей Мишей.
Как мы доставали горн и барабан
Итак, за меня проголосовали единогласно и я вступил в командование пионерским отрядом в качестве вожатого.
Школа, при которой жил мой отряд, оказалась одной из беднейших в районе. У нее не было никаких шефов.
Ребятам некому было подарить даже барабан. Не было горна. А без этого какой же пионерский отряд!
Идеи и способы достать барабан возникали у наших бойких ребят самые неожиданные, простые и фантастические. Вот, например, при помощи перышек и… семечек.
В то время два бича терзали школу: игра в перышки и лущение семечек.
Еще с голодных времен укоренилась эта привычка<p>— грызть семечки, чтоб обмануть голод. И ребята грызли их везде и всюду, даже во время уроков. Послушаешь, учительница что-то объясняет, а в классе стоит сплошное пощелкивание, как треск кузнечиков. А игрой в перышки увлекли их беспризорники до того, что школьники играли, спрятавшись под партами.
Пионеры решили объявить этим порокам беспощадную борьбу.
— Знаешь, вожатый, мы что придумали, — заявил мне на совете отряда Франтик, — обыграть всех наших беспартийных ребят дочиста и все выигранные перышки продать соседней школе. Вот и деньги на барабан!
— Не годится.
— Ну, тогда вынуть у всех грызунов семечки из карманов, сделать такой внезапный налет. А реквизированные семечки<p>— на базар. Вот Костя, его мать нам и продаст, — предложил Шариков.
— Опять не то.
— Ну, вожатый, почему «не то»? У нас же шефов-то нет. Хорошо вон отрядам при заводах, при фабриках, там отцы отработают смену-другую в пользу отряда, вот и все!
— А почему бы, ребята, нам самим не заработать?
Я все ждал такого предложения. Мы, студенты, когда не хватало стипендии, поступали просто: шли на товарные станции, на склады, работали грузчиками. У нас были свои студенческие артели. Конечно, детский труд у нас запрещен. Но видел я, как нанимались мыть и очищать товарные вагоны женщины из городской бедноты и им помогали девчонки.
Может быть, и пионерам можно в виде исключения заработать себе на горн и барабан.
Решили посоветоваться с нашим партприкрепленным<p>— дядей Мишей. При каждом отряде были такие шефы из старых коммунистов. Мы своим особенно гордились.
Богатырь с виду. Лицо загорелое, а волосы седые. Командир одной из краснопресненских баррикад в 1905 году.
Бежал с царской каторги, жил в эмиграции. В гражданскую войну партизанил на Дальнем Востоке. У него были грозные, лохматые брови и детские голубые глаза.
Он выслушал мое предложение, подумал, как всегда, и сказал неторопливо:
— И меня прихватите… Я когда-то большим спецом был витрины мыть, зеркальные стекла протирать. Я этим занимался в эмиграции, в Париже.