— Не расстраивайся.
Из толпы вынырнула Сима Лузгина, метнула ревнивый взгляд на Лену, спросила:
— Чего это они там?
— Борьба титанов, — вздохнул Костя.
Оленька повела плечами, сбрасывая Ленины руки, и, ни на кого не глядя, убежала.
— Что произошло, мальчики? — спросила Сима.
— Нечто среднее между всемирным потопом и извержением вулкана, — пошутил Костя, хотя ему было совсем не весело. Где-то в глубине души таились неловкость и досада. Ведь это его отец, прикрываясь, как щитом, своим возрастом и положением, хотел ударить беззащитного из-за угла. В этом было что-то позорное, постыдное, и частица позора как бы ложилась и на него, на Костю. А Витька парень! «Если бы вы не были седым, я бы вас ударил!» Не каждый сможет. Костя мысленно поставил себя на место Виктора. Нет, не каждый.
В коридоре появились Виктор и Плюха. Они шли плечо к плечу, ни на кого не глядя. У Виктора в кулаке зажаты злополучные листки. У Плюхи кровоточила левая ладонь. Он нес руку бережно, на весу.
— Где это ты? — спросил Костя.
Плюха растерянно улыбнулся.
— Об лампочки, понимаешь. Кокнул я лампочки в усилителе.
— Кокнул?
Плюха кивнул.
— Иди промой руку, — сказала Лена.
— Обойдется.
— Заражение схватишь.
— Они не заразные.
Сима достала из кармашка передника носовой платок, перевязала Плюхину ладонь. Глаза у нее при этом были очень жалостные.
— И прекрасная дама пролила бальзам на его смертельные раны, — невесело усмехнулся Костя. — Ну, я пошел.
— А где?.. — спросил Виктор. Он не назвал имени, но все, кроме Симы, поняли, о ком он спрашивает.
— Убежала куда-то, — ответил Костя.
— Пойдем, Плюха, — повернулся Виктор к товарищу, и они пошли в класс.
А Петр Анисимович в это время выхаживал по своему кабинетику мимо сидящего на стуле Александра Афанасьевича. Шаги его, размеренные и деревянные, были как стук метронома. Он не повышал голоса, не терял выдержки, которая, по его твердому убеждению, была его отличием от прочих смертных.
— Теперь мы сами могли убедиться, к чему приводит снижение требовательности, игра «во взрослых». К ослаблению дисциплины, к проявлению пошлых и низменных инстинктов, которые некоторые наши деятели педагогики стыдливо именуют пробуждением чувств.
— Очень верно и точно, — вставил Александр Афанасьевич. — Однако я бы предпринял какие-то конкретные меры в отношении Шагалова и Веселова. Ведь это, понимаете ли, чуть ли не вооруженное нападение на заведующего учебной частью! Я бы вызвал милицию.
Петр Анисимович поморщился.
— Мне бы не хотелось выносить сор.
— Но и оставлять сор ни к чему, — веско возразил Александр Афанасьевич. — Очень жаль, что нет директора.
— Она бы, пожалуй, чего доброго, взяла их под защиту. Стала бы копаться в психологии подростка. Доискиваться, так сказать, движущих причин. — Петр Анисимович усмехнулся. — А надо пресекать следствие. Причин — миллионы: общая распущенность, склонность к порокам, трудная семья, влияние улицы, ложная романтика, проникновение буржуазной пропаганды… Миллионы. А следствие одно — преступность. В колонии я имел возможность наблюдать и размышлять. Если бы не время, которое целиком отнимает школа, я бы уже написал диссертацию.
— Безусловно, — поддакнул Александр Афанасьевич и добавил: — А милицию я все-таки вызову. Нанесен материальный ущерб. Пусть составят протокол.
— Ну что ж, — сказал Петр Анисимович. — Если вы… вызывайте.
Александр Афанасьевич вышел, чтобы позвонить по телефону.
Молоденький младший лейтенант положил на стол Фаины Васильевны несколько листков бумаги, достал из планшета обыкновенную канцелярскую ручку, ткнул перо в чернильницу, потом стал чистить его о край пресс-папье. Он чистил перо неторопливо, с сосредоточенным выражением лица.
Виктор и Плюха стояли возле стола, опустив головы. Виктор посматривал на младшего лейтенанта исподлобья. Он не испытывал страха. Даже если его уведут отсюда в тюрьму под конвоем, ему не будет страшно. Потому что он ничего плохого не сделал. Он защищал честь девушки, которую любит. Теперь он не побоялся бы произнести это слово вслух, громко, при всех, и если бы сейчас повторилась неприятная сцена в радиоузле, он бы поступил так же. И Пушкин поступил бы так же, и Лермонтов, и Маяковский, и Уткин, и Михаил Светлов. Ведь не пустые же слова — стихи о любви, о верности, о чести! И не было бы страшно нисколечко! Ни лежащих на столе листков чистой бумаги для протокола, ни сурового лица младшего лейтенанта, ни угрожающей ученической ручки в его крепких пальцах. Люди в космос летают, атомный век, техника такая кругом, а канцелярская машина все скрипит по старинке ученическими ручками. Хоть бы портативную машинку милиционерам для протоколов выдали! «Колибри». Как-то посовременнее было бы.
А Плюха тоскливо придумывал, как бы выкрутиться. Нет, он не жалел, что, спасая товарища, ударил рукой по лампам — и рука ноет. Просто надо же как-то все объяснить. Поправдоподобнее. Чтобы не очень попало. Вот теперь милиция ввязалась. Добра не жди!
Наконец младший лейтенант почистил перо, откинулся на спинку кресла, строго посмотрел на стоящих перед ним ребят.
— Ну что, герои? Наломали дров?
Виктор и Плюха молчали.
— Который из вас Шагалов?
— Я.
— Характеристичку тебе дали.
Виктор пожал плечами.
— Скажите! Он еще плечами пожимает! Да я б на твоем месте сквозь землю провалился!
— Вы пришли протокол составлять? — хмуро спросил Виктор.
— Угадал.
— Ну и составляйте, — сказал Виктор и посмотрел на младшего лейтенанта неприязненно.
— И составлю. Фамилия? Имя? Отчество?
Виктор ответил. Младший лейтенант все аккуратно записал в бланк допроса. Задал еще несколько вопросов, никакого отношения к делу не имеющих, и снова записал ответы.
— Ну, рассказывай.
— Что рассказывать?
— Как дошел до жизни такой, что из-за тебя милицию беспокоят? Или ты думаешь, что у милиции, кроме тебя, забот мало?
— Это уж вы спросите у того, кто вас вызвал. Мы с Плюхой, то есть с Веселовым, ничего такого не сделали.
— Вот тебе и на. Радиоаппаратуру разбили. Завучу угрожали побоями. «Скелет» тут какой-то ввязался. Кто у вас «Скелет»?
Виктор улыбнулся.
— Скелет — это Иван Иванович.
— А фамилия?
— Ну какая ж у него фамилия, если он — скелет. В классе стоит.
— Черт-те что! — сказал младший лейтенант. — А зачем ты в радиоузел ворвался, дебош устроил?
— Не ворвался, а пришел за письмом и стихами.
— За какими?
— За своими.
— Они что, в радиоузле были оставлены?
— Ничего не оставлены. Они у завуча были.
— Так. Дальше.
— Забрал и ушел.
— Завучу угрожал?
— Не угрожал. Просто сказал, что если бы он не был седым человеком, я б его ударил.
— Ай-я-яй! — значит, все-таки угрожал. Ну, а лампы сами разбились?
— Я разбил, — хрипло сказал Плюха.
— Ясно. Ну, а что за стихи? Покажи-ка. Или порвал? — прищурился младший лейтенант.
— Не порвал.
— Покажи.
Виктор колебался.
— Должны же мы с вами тут докопаться до истины? — сказал младший лейтенант.
Виктор переглянулся с Плюхой.
— Видите ли, тут замешана девушка.
— И с девушкой побеседуем.
— Что вы! — вдруг испугался Виктор. — Она ж ни при чем, она даже не знала. Это все я виноват. И Плюха, то есть Веселов, не виноват.
— Может, и лампы ты разбил? — спросил младший лейтенант с усмешкой.
— Лампы — я, — снова хрипло сказал Плюха и откашлялся. Очень уж в горле запершило.
— Так, — младший лейтенант побарабанил пальцами по столу. — Давай сначала. Ты ворвался в радиоузел за письмом и стихами. Взял их и ушел. А Веселов разбил лампы. Так? Так. Вопрос: зачем? Из хулиганства?
— Нет, — ответил Виктор твердо.
— Тогда зачем?
— Чтобы Петр Анисимович стихов не прочел, — сказал Плюха.
— Так. Снова стихи. Ты все-таки, Шагалов, покажи их. Хочу понять, что к чему. — Младший лейтенант решительно протянул через стол руку и не опускал ее до тех пор, пока Виктор не достал из кармана помятых листков и не отдал их.
Младший лейтенант стал читать, беззвучно шевеля губами. В комнате с хрипом тикали часы, будто больны астмой. Наконец младший лейтенант положил листки на стол, прикрыл их ладонью. Посмотрел Виктору в глаза.
— Ну, и почему ж это нельзя было прочесть по радио?
Виктор и Плюха снова молча переглянулись и не ответили.
— Разберемся мы наконец или нет? — сказал младший лейтенант не очень сердито.
— Ладно, — буркнул Виктор. — Я письмо и стихи не для радио написал, а для одной девушки. Только для нее, понимаете?
— А чего ж тут не понять, — улыбнулся младший лейтенант.
— А Петр Анисимович хотел их прочесть по радио для всех. Девушку опозорить. И меня. Ну, да на меня-то… — Виктор умолк.
Младший лейтенант перевел взгляд на Плюху.
— А ты лампы разбил?
Плюха кивнул и облизнул сухим языком пересохшие губы.
— Да-а… История… Стихи, значит, сочиняешь? Это хорошо. Стихи — это хорошо. Держи, — младший лейтенант вернул Виктору листки. — Протокола составлять не буду, поскольку состава преступления нет. Лампы новые купишь и поставишь. И не ведите вы себя, как мальчишки. Взрослые ж люди!
— Можно… идти? — спросил Плюха, не веря, что грозный младший лейтенант не составил протокола.
— Можно.
— До свиданья, — сказал Виктор.
— До свиданья, — младший лейтенант неожиданно усмехнулся. — Девушке привет передавай.
Виктор обернулся в дверях, хотел что-то сказать, но промолчал.
Ребята ушли, а младший лейтенант еще посидел минуту, улыбаясь каким-то своим мыслям, потом аккуратно уложил бумагу и ученическую ручку в планшет.
Комитет собрался после шестого урока в пионерской комнате. В кабинет директора не пустили: там младший лейтенант милиции допрашивал Виктора и Плюху.
— Ну и дела, — сказала Вера Васильева, толстушка из девятого «а». — Вечно у «вешек» истории! — Она пренебрежительно поджала пухлые губы, нос ее по-старушечьи сморщился. — Уже и милиция пожаловала.
— Помолчи, — нахмурился Лева Котов.
— Интересно, — Васильева повернулась к нему всем корпусом. — Зачем же мы собираемся? Чтобы молчать?
— Чтобы думать, — Лева выразительно постучал пальцем по лбу.
Васильева в ответ хмыкнула.
Лешка Кучеров из десятого нетерпеливо посмотрел на часы.
— Лена, давай по-быстрому.
— Подождем остальных, — откликнулась Лена Колесникова хмуро. — И завуча. И инструктор райкома должна прийти.
— О-го! Часа на два канитель.
— И не стыдно. Кучеров! — сказала Васильева. — Член комитета, а заседание комитета называешь канителью.
— Отвяжись, — сказал Лешка лениво. — Поговорим и разойдемся. Не первый раз. А дел — по горло. Задают — не продохнешь!
— И нам много задают, однако…
— Отвяжись…
— Прекратите, — строго сказала Лена. — Как дети!
Пришла Валя Горохова.
— Здравствуйте, ребята. Вот вы где. Сунулась было в кабинет директора, а там — милиция. В чем дело? Произошло что-нибудь?
— Внутреннее дело. Семейный скандал, — усмехнулся Лешка.
— Это все «вешки», — сказала Васильева.
— Кто-кто?
— «Вешки», девятый «в».
— Ну и лексикон у вас.
— Они с первого класса «вешки», — пояснила Васильева.
— В отличие от «ашек», — добавил Лева.
Горохова села рядом с Леной.
— Маловато вас.
— Сейчас подойдут.
Пришли две восьмиклассницы — Алла и Густа. Сели молча рядышком.
— Начнем, — сказала Лена. — На повестке дня вопрос о дисциплине.
— Свежий вопрос, — кивнул Лешка.
Лена не обратила внимания на его реплику.
— В девятом «в» классе произошла довольно глупая история с Иваном Ивановичем… — Лена рассказала о проделке Виктора Шагалова.
— А где сам Шагалов? — спросила Горохова.
— С милицией беседует, — усмехнулась Васильева.
— Это особый разговор. С этим надо еще разобраться, — нахмурилась Лена.
— Разберутся, — сказала Васильева.
— Слушай, Васильева, — повернулся к ней Лева. — У тебя что, печень больная? Что ты кидаешься на девятый «в»? — Он посопел носом. — Конечно, история с Иваном Ивановичем — непростительная глупость. И мы все, весь класс за нее в ответе. Но то, что произошло сегодня, — это очень серьезно. И еще неизвестно, кто виноват.
В комнату вошел Петр Анисимович.
— Здравствуйте, товарищ Горохова, — он поздоровался с Гороховой за руку. Потом обвел всех холодным уверенным взглядом. — Так вот, ребята, отсутствие крепкой дисциплины в школе привело сегодня к тому, что…
Лена рассердилась: что в самом деле — комсомол, комитет, взрослые люди… Это когда «им» надо, Петру Анисимовичу и другим… А на деле? Придет, выскажется, распорядится… Почему?
Она сжала губы и встала:
— Простите, Петр Анисимович. Вы несколько опоздали. У нас уже началось заседание комитета комсомола. И слово получил член комитета Котов.
Восьмиклассницы испуганно посмотрели на своего секретаря. Лева, который начал говорить сидя, встал.
Лешка усмехнулся одними губами.
Горохова смотрела в окно, будто она гость и ничто ее не касалось.
Петр Анисимович прервал свою речь на полуслове, побагровел, буркнул:
— Прошу извинить.
И сел.
— Продолжай, Лева, — сказала Лена, сглотнув. И тоже села.
Горохова как ни в чем не бывало повернулась к Леве.
— Так вот, — сказал Лева. — В том, что произошло сегодня на большой перемене, надо очень внимательно и очень чутко разобраться. Все-таки — люди и чувства. А с моей точки зрения, здесь имело место грубое вмешательство, так сказать, во внутренние дела суверенного государства. А это нехорошо. Осуждается.
— С вашим суверенным государством. Котов, — сказал Петр Анисимович, — сейчас беседует милиция.
— Это не может и не должно помешать нам самим разобраться в фактах, в их причинности и связи. И только разобравшись во всем, мы сможем объективно и решительно или осудить своих товарищей, или защитить их. В том числе и от милиции, если появится такая необходимость.
— Ну, знаете. Котов!
— Петр Анисимович, — сказал Лева, — разрешите задать вам один вопрос: для чего понадобилось читать по радио интимную переписку двух молодых людей, которые… дружат, что ли… А может быть, и больше. Может быть, любят друг друга.
— Во-первых, Котов, тебе никто не дает права вмешиваться в педагогический процесс. Это не твое, а наше дело. Во-вторых, мне трудно говорить здесь о таком зрелом чувстве, как любовь, о таком, я бы сказал, взрослом чувстве… Ребячьи фанаберии, фантазии, подкормленные дешевыми литературными образцами, незрелый ум часто принимает за чувство. И кто, как не мы, взрослые, умудренные жизненным опытом, должны своевременно разрушать эти фантазии? Не давать им вырасти в уродливое, кривое деревцо.
— Я с вами не согласен, Петр Анисимович, — упрямо сказал Лева. — Для нас Маша и Дубровский, Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин не дешевые литературные образцы.
— Колесникова, ведите собрание, — сказал Петр Анисимович.
Лена постучала карандашом по столу. В наступившей тишине стук показался гулким. Потом она встала.
— Я думаю, мы не будем решать вопрос о наших товарищах в их отсутствие.
Горохова кивнула.
— Выношу на обсуждение комитета одно предложение, касающееся непосредственно всех комсомольцев.
Петр Анисимович поднялся:
— Прости, Колесникова, что перебиваю. У вас тут сейчас свои дела. Не буду мешать. Только попрошу к вопросу о Шагалове и Веселове подойти со всей комсомольской ответственностью и принципиальностью. Поскольку этот вопрос будет обсуждаться и на педагогическом совете, должен поставить вас в известность, что до решения совета Шагалов и Веселов к занятиям допущены не будут.
И Петр Анисимович вышел.
— Ну, «вешки», с вами не соскучишься, — сказал Лешка Кучеров.