Вечные всадники - Байрамукова Халимат 11 стр.


– Что придумать? – переспросил Солтан и неуверенно сказал: – Я уже давно придумал…

– Ну-ка…

– Скажем ей, что меня посылают учиться на фельдшера! Мама же мечтала об этом!

– Придумал! – огорчился отец. -Кто же едет учиться в мае, да еще с незаконченным семилетним образованием?

– Откуда маме все это знать? Она поверит…

– Но ведь все всплывет потом!

– Конечно! – беззаботно ответил сын. – Но ты постепенно подготовишь к этому мать!

– Ох, не переношу я неправду… Вы с матерью меня с ума сводите – она чрезмерной любовью к тебе, ты чрезмерной любовью к Тугану! А я между вами. Уж скорее бы ты стал мужчиной! Я имею ввиду – взрослым стал…

Дома Солтан убедился, как трудно отцу начать разговор с матерью: он тянул, выходил во двор, возвращался, молчал, вздыхал. Мать заметила что-то неладное и спросила напрямик:

– Отец мальчика, у тебя какие-то неприятности? Что же ты помалкиваешь? Говори!

Солтан с нетерпением ждал, что ответит отец, но тот почему-то схватился за топор и напильник, яростно начал заниматься делом и, не поднимая глаз от работы, процедил:

– Слушай, дочь Урусовых, нашему Солтану выпало счастье: его посылают учиться на доктора. – Отшвырнув топор и напильник, он громко, как глухому, повторил: – Понимаешь, на доктора!

– Отец мальчика, ты разве не рад этому? Почему так странно говоришь со мной?

– «Странно, странно»! При чем тут «странно»? Так говорю потому, что тебя боюсь, дочь Урусовых, тебя! Скажешь вдруг, что не хочешь отпускать мальчика от себя! – перешел в наступление отец.

– Что ты! – удивилась мать. – Как можно не отпускать, если наш сын едет, чтобы стать ученым? И не просто отпускать надо, а нужно готовить той – праздник, угощение! – Пригорюнившись, она тихо спросила: – А когда уезжает наш мальчик? Ведь надо ему и новую черкеску сшить, и шапку заказать из серого каракуля, и сапоги скрипучие заказать. А рубашку белую с черными нитяными пуговицами я ему уже сшила, но не давала пока надевать.

– Это все можно и потом, – поспешно сказал Абдул жене, – я потом ему отвезу сам. Ждать он не может, ехать ему через неделю. Да, кстати… Надо ли той устраивать? Лучше уж после окончания учебы, когда он станет доктором…

– Я никогда не думала, что глава нашего дома такой скупой! Разве после окончания учебы мы не сможем еще один той устроить? Не-ет, надо сейчас же начать готовиться, оповестить родню, друзей, соседей. Если ты для единственного сына жалеешь барашка, то я не пожалею и бычка!

Она встала, вытащила из кованого сундука серую каракулевую шкурку, помчалась к скорняжному мастеру.

Отец и сын молча переглянулись, затем отец сказал:

– Воллагий, да биллагий, да таллахий, мать права: хотя она и не знает правды, но ты ведь отправляешься, чтобы стать настоящим мужчиной, ты будешь состязаться в мужестве, так разве это не следует отметить и тоем с бочонком бозы, и новой одеждой? Правда, бычка трогать незачем, обойдемся барашком. Но той сделаем, хлопец!..

Ровно через неделю после этого разговора двор заполнили родня, друзья, соседи. Они расселись за столами, установленными под огромной белоснежной яблоней во дворе. На столах красовалась посуда со всевозможной едой, рядом стояла бочка, полная свежей, бурлящей бозой. Молодой человек разливал ее деревянным черпаком в кружки и деревянные миски. Для тех же, кто любил кое-что покрепче, на столах стояли бутылки из магазина.

Тамада, крепкий белобородый старик, встал с места, обеими руками поднял традиционный деревянный гоббан – чашу, наполненную бозой. В знак уважения к нему встали все остальные.

– Джанымла, кезюмле![22] – начал он. -Хорошо, когда люди собираются по такому счастливому случаю. Дай аллах, чтобы наши аульчане собирались только по таким случаям. Теперь в ауле одним дохтуром станет больше!

– Как дохтуром? – крикнул кто-то с другого конца стола.

– Ш-ш… Не мешайте тамаде говорить! – поспешил шикнуть обеспокоенный Абдул.

– Вот так: дохтуром, и все! – продолжал старик. – Давайте пожелаем Солтану, чтобы он благополучно окончил учебу, вернулся, но чтобы к тому времени исчезли все болезни и чтобы ему некого было лечить…

– А за что же он будет тогда казенные деньги получать? – засмеялся кто-то.

– А за то, что будет оберегать нас от болезней, – нашелся старик.— Это называется про-фи-лак-тика!

Старик приложился к гоббану, и, пока он не поставил на место осушенную чашу, никто не пил и не садился.

Абдул чувствовал себя как на иголках. Тем, кого приглашал сам, он говорил правду, что провожает сына на ипподром, и просил помалкивать об этом. Но кое-кому приглашение на той передавала жена, и уж она-то, конечно, похвасталась, что сын едет на учебу. «И зачем я взялся в мои-то годы лукавить? – сокрушался Абдул. – Ведь у неправды короткие ножки!»

И в самом деле, недалеко ушла неправда, быстро открылась… Солтан тоже предчувствовал это. Одетый во все новое— в белую с черными нитяными пуговицами рубашку с высоким воротником, перетянутую поясом с позолоченными бляхами, в черных блестящих скрипучих сапогах, в серой каракулевой шапке с белым суконным верхом, – сидел Солтан рядом с Шайтаном, страшно переживая: не проговорится ли кто-нибудь? Шайтан, конечно, знал всю правду. Его так и подмывало объявить ее всем. И совсем не потому, что он хотел подвести Солтана. Нет, для друзей он всегда был железной стеной! Ему просто хотелось бы посмотреть, какой переполох поднимется за столом! Шайтана ведь всегда искушает бес… Но желание желанием, а дружба дружбой, и потому Шайтан помалкивал.

Может быть, все прошло бы гладко, потому что гости увлеклись едой, напитками и разговорами о всяких сельских новостях, если бы не Мазан. Он знал правду, его приглашал сам Абдул. И он обещал помалкивать, но от выпитой бозы и нахлынувших чувств забыл об уговоре.

– Люди, – поднялся он, -горец без коня – это не горец, горы без коня – тоже не горы. Они созданы друг для друга, горец должен отлично знать коня, потому что конь воспитывает характер мужчины, конь…

– Чего это он все о конях говорит? – спросила Марзий у сидящего рядом юноши.

– А как же не говорить о коне в такой день, тетя Марзий? Я бы даже самого Тугана посадил сегодня за этот стол. Да, да! Прикажи ему Солтан, он бы сел, – отшутился тот, чтобы не проговориться.

– Так вот, дорогие люди, – продолжал Мазан, – в такой важный для Солтана день, конечно, надо говорить именно о коне, а не о какой-то там профилактике, о которой что-то непонятное говорил нам здесь тамада. Я думаю, что конь для Солтана – это…

Кто-то смущенно рассмеялся. Абдул закашлял. Солтан залился краской и с тревогой смотрел на мать. А Мазан совсем разошелся:

– Выезд наших ребят на ипподром надо всегда отмечать вот так, как сегодня: ведь это большой день в жизни человека— он едет за славой. Но завоеванная им слава будет принадлежать не только ему, а нам всем, всему аулу. Люди будут говорить: «Вы знаете, что знаменитый наездник Солтан Абдулович Лепшоков – выходец из аула Аламат? А его знаменитый конь Туган родом с конезавода имени Буденного, и сам Буденный подарил этому парню саблю!» Я бы зарезал не барашка, а быка для такого тоя!

– О чем это он говорит, люди? – воскликнула Марзий и начала искать глазами пригнувшегося мужа

– И правда, – подхватил кузнец Идрис, чего ты завел здесь о конях, если парень едет на учебу? Если не умеешь ничего говорить к месту, то рассказал бы лучше о стульях, на которых нельзя сидеть!

Солтану стало вдруг нестерпимо стыдно перед матерью и жалко отца. Он вскочил с места и звонко сказал:

– Дядя Мазан прав, дядя Идрис! Я еду не на учебу, а на ипподром вместе с Туганом, чтобы стать наездником, участвовать в состязаниях. Разве учиться на жокея хуже, чем на доктора? Мать не захочет мешать мне!

– Правильно, хлопец, правильно! раздались дружные голоса, и остановившееся было пиршество снова пошло весело, дружно.

Марзий встала из-за стола и юркнула и дом, чтобы наплакаться вдоволь. Сконфуженный Абдул стал незаметно пробираться за ней, чтобы покаяться и утешить ее.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

О коне Тугане и о наезднике Солтане к осени 1940 года заговорила вся округа. Можно было услышать даже такое: «Этот наездник на таком коне может перепрыгнуть через Эльбрус. Пока аул Аламат ляжет спать вечером и проснется утром, конь Туган и наездник Солтан успеют объехать шар земной!»

Кто-то пытался доказать, что у Тугана есть крылья, потому-то он быстр, как птица. Другие уверяли, что слышали своими ушами, как Солтан разговаривал с Туганом на каком-то лошадином языке, и что поэтому Туган так хорошо понимает своего наездника, хотя Солтан своему другу говорил одну-единственную фразу: «Будь мужчиной, мальчик!» Солтану при этом казалось, что будто Туган отвечал ему: «Ты тоже будь мужчиной, мальчик!»

Ни один из них двоих нигде не робел и ничего не боялся. По малейшему движению, по каждому взгляду они понимали теперь друг друга.

После обучения с мая по сентябрь Солтан и Туган должны были участвовать в рядовых соревнованиях. На ипподром приехал в этот памятный день чуть не весь Аламат: шутка ли, такое событие! Приехали и старики, и молодые, приехали бывалые работники; завода во главе с директором. Конечно, приехал Абдул, но мать Солтана осталась дома в слезах, а на приглашение мужа ответила с горечью и упреком:

– Не могу же я смотреть, как под копытами коней будет погибать мой второй сын!

Расстроенный Абдул сердито плюнул в сторону и быстро выбежал из дома, чтобы догнать отъезжающих. Марзий выскочила вслед и смотрела на пылившую дорогу.

Ей виделось, как со стороны Пятигорска везут по этой дороге окровавленное тело ее единственного сына – ведь и с первым было так. И ведут в поводу белого Тугана, который лишился своего наездника….

Но на дороге показалась лишь громко мычавшая красная корова, бредущая впереди стада. Долго стояла Марзий у ворот, глядя вдаль…

А в это время на трибунах ипподрома яблоку негде было упасть от наплыва людей. У каждого терпение на пределе: «Какой конь возьмет? Скорей бы начинали!»

В программе скачек были указаны имена десяти лошадей-двухлеток, их номера.

Вот кони торжественно выходят на дорожку, идут по ней шагом, а назад, к линии старта, возвращаются легким разминочным галопом-кентером. Стали на старте, выровнялись голова к голове. Жокеи ждут звонка.

Туган выделяется среди своих собратьев и мастью, и статью. Он чувствует торжественность момента. Ноздри раздуты, уши торчком, глаза горят нетерпением. Солтану кажется, что мышцы коня натянуты как струны; он похлопывает Тугана по шее, успокаивает, а сердце у самого колотится так громко, что слышит, наверное, весь ипподром.

На мгновение Солтан вспомнил тот давний старт у околицы Аламата, когда он делал свой «заезд» на Сером, на ишаке, и опозорился. Сегодня он не опозорится. Взять себя в руки!

– Будь мужчиной, Туган! – шепнул он и погладил коня.

Звонок! Приготовиться!

Стартер взмахнул флагом.

Кони, как пушинки, полетели вперед, чтобы взять дистанцию в тысячу двести метров.

Трибуны загудели, зашевелились. Аламатцы, как и другие зрители, повскакивали с мест, устремив взгляд на дорожку ипподрома.

Абдул, бледный и беспокойный, то вскакивал, то садился и прикрывал на миг лицо руками, то опять вскакивал, готовый побежать вслед за сыном, но успокаивал себя и зачем-то еще больше затягивал свой и без того затянутый серебряный пояс.

– Ничего, Абдул, немного терпения, – взволнованно сказал директор завода, положив руку на его плечо, а сам не находил себе места.

От его завода в сегодняшних пробных соревнованиях участвует только Туган – значит, ему и доверена честь завода. Коню доверена. И Солтану! Неужели подведут?

Вдруг трибуны ахнули. Кони шли вровень, Туган если и выделялся, то белизной, шел он вроде бы неторопливо.

Но в какой-то миг он легко, словно играючи, вырвался вперед, опередил всех на целый корпус. Казалось, он плывет над дорожкой.

– Вот это конь! – закричал кто-то на трибуне.

Без видимых усилий Туган увеличил разрыв, словно расстелившись над землей.

Финиш!

Публика разом поднялась на ноги, аплодировала, слышались крики: «Ура, Туган!», «Ура, Аламат! »

Сидеть остался один Абдул, затем опомнился, вскочил на ноги и увидел, как сын ведет Тугана вдоль трибун, люди забрасывают их цветами, счастливых, возбужденных…

***

А Марзий вдруг увидела в конце улицы то, чего страшилась увидеть: вереницу подвод с людьми, множество всадников, а впереди – белоснежная точка. Марзий покачнулась, еле удержалась на ногах и опустилась на скамейку у ворот. Схватилась за сердце, долго не могла смотреть в ту сторону. А когда посмотрела и пригляделась, то ясно различила, что Тугана не ведут по-траурному под уздцы – на нем кто-то сидит. Да, верхом ехал ее сын Солтан, а все остальные на почтительном расстоянии от победителя!

Марзий, теперь от счастья, не могла подняться на ноги даже тогда, когда белый конь и всадник в белой рубашке и серой каракулевой шапке стали перед ней.

***

Осень 1940 года для Солтана и Тугана была самой щедрой на победы и славу: они участвовали в нескольких состязаниях и каждый раз приходили к финишу первыми. О них пошла громкая молва. Даже с дальних краев приезжали конники, чтобы посмотреть на эту «крылатую» лошадь и попытаться приобрести ее.

Газеты печатали фотографии Солтана с Туганом.

Завод, конечно, не думал продавать Тугана – такой производитель нужен был ему самому. Но при виде каждого приезжего Солтан настораживался. Он бы не вынес разлуки с другом.

Солтан вытянулся, возмужал. А Туган… Пришла его зрелость! К маю 1941 года у него уже был свой косяк, начались его новые заботы: он отвечал теперь зa кобылиц, был всегда начеку, белоснежным метеором носился вокруг своего косяка, кого-то наказывал за неповиновение, настораживался при виде любой опасности. Хозяин!

Как всегда, к лету, табуны откочевали на альпийские пастбища. На Бийчесын Солтан поехал с отцом, но уже в роли заправского табунщика, а не подпаска.

В один из дней Солтан пас табун сам, отец же остался на кошу, готовил обед. С утра был дождь, но потом взошло солнце и умытые травы, как бы повеселев, заулыбались синему небу.

Солтан во все горло пел свою любимую песню «С неба полуденного» и расхаживал рядом с табуном в своих кирзовых сапогах, к которым прилипли мокрые травинки. Табун из четырех косяков пасся спокойно под охраной своих жеребцов.

Вдруг лошади шарахнулись в сторону. Солтан еще не понял, в чем дело, а разъяренный Туган уже отгонял огромного волка, бесстрашно оттесняя его от косяков. Волк, видимо очень голодный, вел себя нагло, норовил ворваться в середину табуна, чтобы вцепиться в горло какой-нибудь замешкавшейся лошади. Туган все время следовал за ним и наконец настиг, опрокинул его. Вскочив, тот трусливо помчался с вершины вниз, чтобы укрыться в скалах. Он не ждал, что его будут преследовать.

Но Туган яростно преследовал хищника и перед самыми скалами, не дав ему увернуться, затоптал его насмерть.

Солтан бежал за Туганом, не зная, чем сумеет помочь, и собственными глазами наблюдал его схватку с волком.

Немного постояв над поверженным хищником и убедившись, что тот больше не поднимется, Туган победно заржал, зарысил к табуну, даже не остановившись около Солтана. Солтан заметил большую рану на его задней левой ноге.

Туган, убедившись, что его косяк цел, понемногу стал успокаиваться, но дышал еще тяжело, грозно раздувал ноздри. Он так и не дотронулся больше до травы, без конца оглядывался по сторонам, то и дело обходил свой косяк. Рану на его ноге Солтан перевязал своей нижней рубашкой, предварительно приложив листья подорожника…

Назад Дальше