– Никаких денег мне не надо!
Сушеный для острастки вытащил пистолет и повертел его в руках.
«Пугает… А Павка Корчагин не испугался бы!» пришло в голову Шайтану. Он выпрямился на стуле, гордо расправил плечи. Он успел заметить, как забарабанили в окно капли дождя, и больше ничего не увидел, потому что Сушеный нанес ему удар в лицо. Шайтан не упал со стула, но в глазах у него померкло, брызнула из носа кровь, заливая серую бязевую рубашку мальчика.
– Ты у меня все скажешь, сукин сын! Отведи его и запри! – приказал Сушеный Кривому.
Сразу после этого два фашиста и Кривой примчались на мотоцикле к дому Шайтана и переворошили там все вверх дном.
– Огород! -лениво ткнул пальцем в сторону огорода один из немцев.
– Нет, там он не мог спрятать. Потащить саблю с одного огорода на другой? Не такой он дурачок, этот Шайтан, – сказал Кривой и злобно добавил сам для себя: – Сам скажет, змееныш! Сам!
Мать Шайтана, Лейла, была ни жива, ни мертва – она ничего не ведала ни о сыне, ни о сабле. Поняла только, что попал все-таки ее Шайтан в беду!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Куда бы ни занесла человека судьба, а рано или поздно он начинает жаться к дому, даже если там плохо и подстерегает опасность. Так и Солтан. Вот уже неделя, как он с Туганом живут в лесу вблизи родного Аламата, кочуя с места на место. Для Тугана корму пока достаточно, но зато Солтан жив одними полузасохшими ягодами и дикими фруктами.
У него нет еды, нет теплой одежды, а ведь по ночам уже холодно.
Кочевать с места на место уже нет сил, одолевают голод и слабость. Наконец он решился обосноваться в одной из самых больших потайных пещер, на которую он когда-то набрел со школьными товарищами. Вход в нее скрыт кустарниками, на ночь Тугана можно заводить в пещеру. Кто из полицаев и фашистов догадается искать беглецов у себя под боком?
Солтан натаскал в пещеру сухой травы, сделал себе постель потолще, чтобы было теплее. Целыми днями он рвал траву и сушил ее для Тугана, наивно думая, что сумеет запасти так на всю зиму. Но ему трудно было думать вообще: мысли от голода путались. Временами Солтан бросал свою работу и сидел в задумчивости, грызя осточертевшие сушеные груши-дички. Он мысленно видел мать, знал, как ей тяжело, не раз бывало, что он вскакивал с места и хотел мчаться в аул. Но это был повзрослевший Солтан, он умел сдерживать себя: «Не надо лезть в капкан! Абрек Науруз тоже умел ловко избегать погони, потому он так мстил и мстил баям за издевательства над беднотой. И я научусь мстить!»
Он не знал, как будет мстить, и клял себя за то, что бездельничает. На самом же деле время после бегства из аула было потеряно не зря: он научился уходить от врагов, освоился в лесу, научился не бояться темноты, превозмогать голод.
Вечером Солтан сидел в пещере без огня и без лучины, размышляя над тем, как теперь научиться бить фашистов. Туган лежал недалеко от него. Вдруг Солтану показалось, что по пещере прошел страшный гул. Казалось, из тьмы вот-вот вынырнут страшные семиголовые эмегёны и нападут на него. Казалось, что стены пещеры качаются и вот-вот ударятся одна о другую. Солтан подполз к Тугану, упал телом на его шею. Удивительно, конь лежал спокойно, его тепло согревало грудь Солтана. И это привело Солтана в себя.
Он понял, что никакого грохота не было, никаких эмегенов тоже не было. Стучало в голове от голода, от стужи, до чертиков в глазах довела удручающая тьма. Испугался храбрый мужчина из Аламата, Солтан Абдулович Лепшоков! Устыженный этим, Солтан подошел к выходу, стал на колени, посмотрел на ночное небо, которое было в сплошных черных тучах, повернулся в сторону родного Аламата и произнес клятву:
– Клянусь не бояться никакой темноты, не знать страха ни перед кем и ни перед чем!
На душе Солтана стало хорошо и спокойно. Он ощупью нашел свою постель, положил под голову седло и уснул, окутанный тьмой, греясь о круп Тугана.
Проснулся он чуть свет продрогшим. Выпустил Тугана.
«Вечный всадник», – вспомнил он свое прозвище, данное Шайтаном. – Вот теперь-то я в самом деле вечный всадник, неразлучный с конем,— подумал он,— но в сказании о вечном всаднике говорится, что он является связным поколения с поколением, людей с людьми, народов с народами, стран со странами. А я, какой же я связной, если сам не могу связаться даже со своим другом Шайтаном? Объединить всех юных мстителей Аламата – вот что я мог бы сделать!»
С нетерпением ждал он следующей ночи. Ждать было особенно тягостно потому, что день выдался нудный, холодный, пришлось сидеть в пещере. Зато ночь наступила лучше некуда. Ни звезд, ни луны!
Солтан завел Тугана в пещеру и не привязал его. Но оседлал, потому что когда Туган под седлом, он знает, что им предстоит отправиться в дорогу, и ждет друга на месте, никуда не уйдет. Кроме того, если здесь без Солтана появятся чужие, непривязанный конь сможет убежать, никому не дастся.
Поцеловав Тугана и поговорив с ним, как всегда, Солтан отправился в путь. Идти по лесу можно было быстро, потому что отсыревшие ветви деревьев не трещали, если Солтан задевал их головой или плечом.
Через рубашку впились в тело сосновые иголки, кожа горела, а сквозь разорванные чарыки кололи ступни ног щепки и сучья. Но Солтан научился терпеть. Научился он и видеть в темноте, как кошка: шел уверенно, одной рукой откидывая ветки, другой – опираясь на толстую дубовую палку.
Тишина была жуткая, к ней Солтан никак не мог привыкнуть, хотя и не боялся ее.
К полуночи он вышел из леса и спустился в овраг, который тянулся до окраины Аламата. А там по огородам легко добраться до дома Шайтана! Конечно, не до своего дома, за которым наверняка следят.
Его шатало от усталости: шутка ли, от пещеры до аула больше двенадцати километров. Но надо было спешить, чтобы успеть обратно к пещере до рассвета.
Вот и родной аул. Он словно год не был здесь!
Лениво гавкнула сквозь сон чья-то собака. Солтан затаился, присел. Потом бесшумно перелез через плетень какого-то огорода, одолел еще один огород, еще один… Без Тугана в поводу он мог бы разгуливать незамеченным и перед самой комендатурой!
Следующий рывок – и будет огород Шайтана!
Собака узнала Солтана, завиляла хвостом. Солтан, оглядевшись, легко стукнул пальцем в окошко. Никто не отозвался. Постучался еще. Прислушался.
Кто-то подошел к дверям и замер. Солтан прошептал:
– Это я, Солтан. Открой, Шайтан! Скорей…
Громыхнула щеколда. Солтан заскочил в приоткрывшуюся дверь и попал в объятия Шайтана.
Лейла плотно завесила окно, зажгла керосиновую лампу с разбитым стеклом и вдруг отшатнулась от Солтана, прошептав:
– Кто ты?
– Это же Солтан! Не видишь, мама?
– Вижу, но не узнаю. О аллах, что с тобой стало!
– Шайтана тоже не узнать! – сказал Солтан.
Нос у того был распухший, на лице кровоподтеки, а глаза горят незнакомым Солтану огнем.
– Хороши оба! – промолвила Лейла, вытирая глаза, и пошла собирать на стол.
– Я спешу, – сказал Солтан другу. – Передай маме, что я жив, здоров. Мне нужна моя сабля, она зарыта в нашем огороде. Нужна еда, одежда. И спички, непременно спички! И топор.
Он объяснил Шайтану, где его пещера.
– В пещеру я приду, – ответил друг, – но все, что ты просишь, можешь получить сейчас.
Он вышел и через несколько минут вернулся с саблей в руках, изумив этим Солтана.
Лейла, что-то греющая в печи на неостывших углях, заметила саблю и ахнула:
– Откуда она взялась? Из-за нее держали Шайтана под замком, чуть не забили его там насмерть… Ах, мальчики, мальчики, и чем у вас все это кончится?
– Мать, он спешит! – оборвал ее Шайтан по-взрослому. – Пожалуйста, приготовь ему в дорогу еды, а одежду он возьмет мою.
– Нет, сначала пусть поест, он же ополовинился от голода!
Солтан с жадностью набросился на хлеб и молоко, забыв все на свете. Тем временем мать с сыном укладывали ему в сумку все, что могли.
Потом Шайтан сел против друга и рассказал ему, что делается в ауле.
– А саблю, добавил он, – я, можно сказать, и не прятал. Она висела себе у самого входа в наш двор, на столбе ворот!
– Что ты плетешь? – удивилась мать. – Висела на виду у полицаев?
– Не на виду, а под дощатой обшивкой столба, – объяснил Шайтан. – Я приподнял этот четырехугольный колпак и повесил саблю на гвоздик столба. Так она и висела, встречая и провожая полицаев, которые приходили к нам с обыском…
– Значит, и к вам мне нельзя было являться? Следят, как и за нашим домом?
– За моим уже перестали, – сказал Шайтан. – Поняли, что ничего здесь не добьются…
– Спасибо тебе! – произнес Солтан растроганно. – Ты бесстрашный друг.
Он начал одеваться. Лейла дала ему теплое белье, толстую черную черкеску, шубенку, шапку и почти целые чарыки сына.
– Голова у меня все еще сильно болит после комендатуры, кружится, – пожаловался Шайтан. – Я ждал, пока мне станет лучше, чтобы начать разыскивать тебя.
– Готовь самых наших верных ребят. Шайтан! Будем мстить гадам фрицам. Встречаться нам лучше не у пещеры, а у Белой скалы. Первая встреча через два дня, в субботу. Условный знак: свистнешь три раза. Мне пора, беспокоюсь за Тугана!
…Марзий впустила Шайтана в калитку без всякой надежды на добрую весть.
– Как твоя голова, сынок? – скорбно спросила она.
– Голова ничего, тетя Марзий, я о Солтане…
– Никаких новостей, мальчик! И не произноси ты его имя при мне! Мне же переворачивает душу каждый раз!
– Произнесу, тетя Марзий! Я с ним ночью сидел, как вот с вами!
В это время сильно постучали в ворота.
– Говори же! – кинулась Марзий к Шайтану.
– Стучат, тетя Марзий!
– Какое мне дело до всех? Говори!
– Вдруг это полицаи? Выйдите. Я вам все-все потом расскажу.
– Хорошо! Спрячься… Смотри не убегай! – Это недобрые люди стучатся, – сказала Марзий, вставая. – Бедный Самыр (теперь после гибели она не называет его Медным казаном), вот сейчас он залаял бы вовсю, на недобрых он не жалел голоса. А ты сиди не высовывайся, -сказала она Шайтану и пошла.
Во двор ворвались Кривой и два фашистских солдата.
Увидев Марзий, Кривой трусливо погрозил ей пальцем:
– Опять поднимешь вой на весь аул и начнешь говорить грязные слова? Не вздумай!
– Зачем мне выть? Это тебе надо выть. Кривой. Это у тебя все время неспокойно на душе…
– А ты-то чему улыбаешься? – удивился Кривой, не веря своим глазам.
– Не только горе есть на свете. Кривой!
Да, есть и радость. Жив ее мальчик…
Кривой оттолкнул женщину в сторону и направился к ишаку. Баран недовольно поднял голову от еды, глаза его налились кровью, и он пошел на Кривого. Тот хотел увернуться и оказался спиной к барану, которому только того и требовалось. Баран поддал рогами. Кривой брякнулся на живот. С него слетела шапка.
Марзий неожиданно расхохоталась. Соседки, заглядывавшие через плетень, изумленно переглянулись и начали шептать молитвы. Давно они не слышали смеха Марзий. Рехнулась? Столько на нее навалилось!
Двое зеленых уже уводили упиравшегося осла, накинув на его спину седло.
Баран, забыв, что хотел поддать Кривому еще разок, кинулся выручать друга. Кривой вытащил в ярости наган, хотел пристрелить рогатого дьявола, но один из солдат сердито отнял у него оружие и велел вести барана живым.
Марзий стояла недвижно, смотрела с каменным лицом вслед своим питомцам.
Есть на свете горе…
Но есть на свете и счастье: ее сын жив.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В последние дни через Аламат шли и шли фашистские части. Они шли к перевалам, а оттуда повозки возвращались груженные трупами фрицев… Видно, ожесточенные были там бои. Фашисты возили на перевал оружие и продовольствие на лошадях и ишаках, дорог для машин через это ущелье не было. Вот и оставили аул без тружеников-ишаков, без которых ни один двор не обходился. Забирали фашисты подчистую и скот.
Так Главная улица превратилась в улицу слез, причитаний и проклятий. Солдаты по приказу коменданта шныряли по аулу с оружием, загоняя взбудораженных людей во дворы.
Шайтан, завидев патруль, нырнул во двор своей одноклассницы «А». Ее дедушка и мать стояли среди двора и растерянно оглядывались кругом.
– Вот, сынок, двор уже совсем пуст, – развел руками старик, обращаясь к Шайтану. Ни кур, ни скота, ни ишака. Будто ничего и не было, будто и не жили!
– Я бы это горе и горем не считала… заплакала его сноха.
– Дочь у нее захворала. Моя внучка! опустил старик печальные глаза и оперся обеими руками на свою гладкую, с железным наконечником палку. Шайтан, сынок мой, зайди в дом, проведай нашу сиротку Мариам. Вот уже третий день она вся горит огнем. А где найдешь доктора? Наш Аскер где-то лечит раненых. Он бы рукой снял хворь с девочки!
– Я уже все травы перепробовала: и поила девочку снадобьями, примочки ей на спину клала, говорила мать, идя в дом впереди Шайтана.
Шайтан стал у кровати. Слабый луч полуденного солнца еле осветил лицо Мариам, и Шайтан увидел, что ее лицо пылает, дыхание тяжелое. Мариам открыла глаза и еле слышным голосом спросила:
– А почему у тебя лицо пухлое. Шайтан?
– Зеленые его били, доченька. Зеленые! – ответила мать за Шайтана.
– А за что? – жалобно спросила «А».
Шайтан рассказал.
– А мы, девочки, хотели создать свой отряд, чтобы отомстить фашистам за все…— прошептала «А».
Шайтан в другое время высмеял бы девчоночью затею, а сейчас он с жалостью посмотрел исподлобья на худые руки «А», на ее горящее лицо и сказал:
– Вот ты встанешь, наберешься сил – и создадите свой отряд из девчонок!
– А я видела, как фашисты рубили наши парты…— печально произнесла «А». – А в кабинете директора живет фашист. А тополя в школьном дворе вырублены…
Мариам заплакала. Крупные капли слез катились из ее глаз и тут же высыхали на горячих щеках.
Шайтану сдавило горло. Он перескочил через стульчик, на котором лежал маленький пестренький котенок, и выбежал из дома.
Он крался по родному аулу, словно вор. Одна мысль обгоняла другую. В условленное время надо явиться к Солтану; для «А» разыскать лекарство; надо вызволить знаменитого барана – он, этот «проклятый», вдруг оказался для всех дорогим и необходимым. И надо, надо собрать отряд юных мстителей! Это главное. Об этом и надо думать с Солтаном.
Голова продолжала болеть. Но это пройдет. Противнее всего, что у него такой распухший нос и синяки: на лице твоем написано, что тебя избили! Какой мужчина может простить этот позор?!
Недалеко от его дома ему наперерез выскочили из кустов несколько одноклассников.
– Мы ждем тебя! – сказал Хасан.
– Давайте спрячемся, – направился к кустам Шайтан. – Патруль ходит.
– Помнишь, ты сам напоминал нам о «красных дьяволятах». Они могли бороться против Махно, а мы против зеленых – нет? – раздумчиво сказал степенный Хасан, словно обвиняя в чем-то Шайтана.
– Значит, они были храбрее нас. Только и всего! – не сразу ответил Шайтан.
– Нет, и мы не трусы! – горячо возразил худой, длинный Сулейман. – Но нужен командир. Ты и будешь им!
– Из Солтана получился бы настоящий командир!..— осторожно сказал Шайтан.
– Нет нашего Солтана…— хмуро произнес Хасан. – Наверное, погиб он. Не захотел терпеть фрицев, как терпим мы…
Шайтана обожгло радостью. Но он сдержал ее и деловито спросил:
– У кого из вас есть дома лекарства?
– «Лекарства»! – передразнил возмущенно Сулейман. – Мы ему – о чем, а он только о том и думает, как свой нос вылечить.
Шайтан дружески положил ему руку на плечо и объяснил:
– Наша смешная «А» тяжело больна, у нее жар. Ищите лекарства! Дружба, верная дружба – вот что прежде всего нужно мстителям.
– О лекарствах мы мигом разузнаем по домам, – заверил степенно Хасан. – А на главное ты все же не ответил.
– Сулейман прав, ребята: о своем носе думаю! – улыбнулся Шайтан. – С таким носом какой же из меня командир!