Сани-самоходы - Леонов Алексей Данилович


Алексей Леонов

Повесть в рассказах

От автора

Дорогой маленький читатель! В этой книжке ты познакомишься с героем, которому исполнилось девять лет. Это так мало, если считать по пальцам!. А мало ли в самом деле?

Как живёт этот обыкновенный мальчишка, какие у него мечты, какие совершал он шалости и творил добрые дела, сколько было правильных решений и ошибок, просчётов в его поступках — об этом я и попытался рассказать тебе.

Я взял из жизни моего героя Петьки только те эпизоды, которые, как мне кажется, могут заинтересовать тебя, чему-то научить. Мне мой герой очень нравится. И многие проказы я ему простил — да и как не простить, ведь он сам в них признался…

День рождения

Петьку разбудил петух — раскукарекался, да так громко, что пришлось встать и прогнать его. Было воскресенье, в школу не идти, но снова в постель Петька не лёг, вспомнил о своих делах.

Каждый год в день рождения он сажал у дома деревце. Так они решили с отцом. И теперь ему предстояло посадить девятое дерево, потому что в этот день ему исполнилось девять лет.

Петька родился в середине апреля, в самый разгар весны, когда можно пахать, сеять, сажать деревья. Отец когда-то сказал, что весной рождаются только великие люди, но, чтобы стать великим, надо ещё всегда работать и хорошо учиться, не знать ни в чём лени. Петька понимал, что отец шутил: и весной не все великими рождаются. Васькин отец, Длинный Перекур, тоже весной родился, а никакой он не великий, только курит всегда. Стать великим Петьке хотелось, но он на это не надеялся и жил обыкновенной жизнью.

День был погожий, солнечный. В полях уже тарахтели трактора, пахали землю. Петька взял с собой хлеба, лопату и направился к лесу. Он хотел позвать друга Ваську, братьев Комариков, но не пошёл за ними, не стал терять на сборы время, а сразу направился за огород и вышел на луг.

На лугу было так просторно, что Петька остановился и стал смотреть по сторонам, словно попал в незнакомые места. Зимой луг был тесный, забитый снегом, а теперь кругом занималась зеленью земля, краснели первые листочки щавеля.

Лес стоял ещё голый. На дубах держалась прошлогодняя сухая листва, да на осинках зеленела кора. По кустам и деревьям сновали птицы: пели, чиликали, пересвистывались.

«Это они потому поют, — подумал Петька, — что у меня день рождения».

Он стал приглядывать себе деревце. Дубок у него уже рос. Отец посадил жёлудь, из которого вырос дубовый росток. Теперь дубок поднялся почти с Петьку ростом, но не перегонял его. Другие деревья сразу вытянулись. И кленок вытянулся, и берёзка, а тополь с ракиткой так разрослись, словно посадил их не он, а кто-то другой давным-давно.

Вокруг Петьки и над ним носились дрозды с таким криком, будто их щипали живьём. Петька нашёл без труда несколько дроздиных гнёзд. Одно было совсем низко над землёй на согнутой осинке. Он встал на пенёк и заглянул в гнездо. Там лежали четыре яичка.

— Эх, глупые, не нашли рогатульку повыше для гнезда, — сказал Петька. — Я вас не трону, а кто-нибудь придёт и разорит гнездо ваше. — Птиц Петька любил. Он знал, какую пользу они приносят всем.

Петька вышел на полянку. Здесь росла рябинка отдельно от больших деревьев.

— О, а рябину-то я ещё не сажал, — обрадовался он. — Сейчас я тебя и заберу. Ты не бойся. У нас хорошо будет, не скучно. Ночью электричество горит.

Петька вырыл рябинку с большим комом земли и понёс домой.

— Эх, ворона, мешок-то я забыл, — вспомнил он. — Земля вся растрясётся. Отец всегда корни обвёртывает. Спешишь — всегда себе на вред. Придётся рубаху снимать.

Петька стянул рубаху, обернул ею корни рябинки и пошёл дальше. Теперь можно было идти быстрее, закончить начатое дело и праздновать. Ребята небось носятся по деревне, приходили за ним. Солнце грело уже так, что и без рубахи Петьке стало жарко. У деревни, словно из-под земли, вырос перед ним дед Пальчик.

— О, Петюшка, ты уже в работе? Да приморило-то тебя как! Видать, далеко ходил.

— Нет. Это я спешил. А солнце, как летом, — сказал Петька.

— Положи ношу-то. Отдохни. Поговорим, — предложил дед Пальчик. — Я вижу, ты с лопатой в лес направился, подумал: за деревцом пошёл малой. Решил вот совет тебе дать, как сажать надо деревья-то.

— А я умею уже, — ответил Петька. — Ямку вырою, посажу, воды налью и засыплю корни землёй.

— Ну, можно и так, только это ненадёжно. А я сколько деревьев пересажал, ни одно не усохло. Так ты прежде глинки принеси, смешай её с землицей и разболтай на воде, как кисель. Перед посадкой в этот самый киселёк и помакай корешочки, а потом в ямку, засыпал и полил.

— А зачем так? — спросил Петька.

— Глинка облепит корни, влагу им будет подавать лучше. В земле-то вода не задерживается, а глина скапливает её, дольше хранит.

— Понял. Так и сделаю. Спасибо, дедушка. Приходи ко мне на праздник. У меня день рождения!

— Ну-ну, приду, — ответил дед Пальчик. — Бабке своей скажу за мастерскими приглядеть, а сам приду. Праздники я вот как люблю.

«Вкусное» одеяло

Ко дню рождения Петьке было приготовлено любимое его кушанье — пенки. Не какие-нибудь от варенья пенки, а молочные, в ряженке. Собирались они для Петьки целую неделю. Сначала кипятилось молоко, потом пенки складывались в горшок и заливались топлёными сливками…

Петька заглянул в горшок и глаза закрыл от удовольствия, у него даже голова закружилась. А когда-то Петька не любил пенки, даже смотреть не мог на них. Если его насильно заставляли есть, он орал и отбивался. Родители удивлялись, что такое делается с ребёнком. А бабушки решили, что у их внука «сглаз», болезнь такая непонятная: позавидует кто, что ребёнок ест хорошо, у него аппетит и пропадает!

Отчего Петька не любил пенки — осталось неизвестным, а полюбил он их вот как. Однажды он провинился и получил за провинность должное. А дело было перед ужином. Обиженный на всех, Петька спрятался в малинник, в тайное место и уснул там. Сквозь сон он слышал, как его звали ужинать, но не откликнулся и уснул голодным.

Ночью Петьке стало холодно; он шарил вокруг руками, искал одеяло, пытался прикрыться колючими ветками малины и тогда же во сне почувствовал, что вдобавок сильно хочет есть. И ему приснились огромные царские залы с накрытыми столами. Он один сидел за кушаньями, а сам царь стоял за его спиной и спрашивал:

— Петр Иванович, не изволите ли ещё чего откушать? Мы живо сготовим для вас.

— Подожди маленько, — отвечал Петька. — Некогда думать, что я хочу откушати. Похлёбкой червяка заморю, потом скажу.

— Как вам угодно, как угодно, Пётр Иваныч, — кланяясь, отвечал царь и размахивал над Петькой опахалом, нагонял прохладу, хотя и без того было холодно.

Всего наелся Петька, вылез из-за стола и сильно захотел спать. И лишь он зевнул, как тут перед ним снова оказался царь и спросил:

— Что теперь пожелают Пётр Иваныч?

— Спать хочу, — сказал Петька бесцеремонно и снова зевнул, ещё шире раскрыв рот.

— В покои извольте, в покои. — Царь поклонился в пояс и, указывая рукой на дверь в каменной стене, добавил: — Там для вас ложе сготовлено с особым одеялом.

— С каким ещё особым? — спросил строго Петька.

— А из молочных пенок, Пётр Иваныч. Извольте входить и не обессудьте. Лучшего ничего не придумали мои слуги.

Петька было засопротивлялся, но его грубо схватили сзади. Он увидел вместо царя человека в красной одежде, услыхал чей-то голос: «Палач!» — подчинился сразу и оказался на мягкой постели под одеялом из пенок.

Палач взял угол одеяла, заткнул им Петьке рот, чтобы он не бунтовал, и ушёл, громыхнув дверью.

Петька вначале провалился в глубокий сон, потом почувствовал, что стал задыхаться. Он сжал зубы и, к своему удивлению, вдруг откусил угол одеяла. Он хотел выплюнуть его, но во рту оказался такой приятный вкус, что он невольно разжевал весь угол и проглотил. Ему захотелось откусить от одеяла ещё кусок. Но показалось, что под дверью кто-то топчется. Он схватил второй угол одеяла и затолкал его в рот сам. Палач ничего не заметил.

В спальню никто не вошел. Солнце проникло в царские покои, когда Петька дожёвывал последний клок одеяла и думал, что надо таких одеял делать побольше. И выспишься под ним, и сыт будешь…

Тогда же Петька и проснулся. Он спал в сарае на своём месте. А как попал в сарай из малинника — не помнил, а спросить было не у кого, все уже ушли на работу. Петька не знал, что ночью отец разыскал сына в кустах и отнёс в постель, а мать накормила его, сонного, пенками.

Полежав, вспоминая сон, Петька почувствовал пустоту в животе, вскочил и пустился в дом. И лишь переступил порог, уловил вкусный запах: в печке томилось молоко.

«Пенки, — подумал Петька и загремел поспешно заслонкой. — Одеяло во сне было из пенок, вкусное. Попробую, какие они есть на самом деле».

С тех пор Петька удивляется, почему он когда-то не любил пенки. «Всё оттого, наверно, — решил он, — что маленький был, непонятливый». Теперь он готов принимать по горшку пенок хоть каждый день, а не только по праздникам.

Семивёрстный лапоть

Дед Пальчик был самым низеньким человечком в Маленке и самым знаменитым. Он всю жизнь сторожил трактора и машины. Ни одной пропажи при нём никогда не случалось. За это его хвалили всегда на колхозных собраниях, а однажды дали почётную грамоту и сфотографировали в газету. На собраниях ему ставили самый высокий стул, и сидел дед Пальчик всегда чуть-чуть выше других, чтобы всё ему было видно. А когда он собирался что-нибудь сказать и порывался встать со своего сиденья, его останавливали, говорили: пусть высказывается сидя, его и так будут слушать внимательно, потому что он уважаемый человек в деревне.

Петька часто ходил к деду Пальчику слушать его рассказы про старину-матушку, про злой и добрый люд. А подружился Петька с ним тогда, когда был ещё маленьким, не умел читать, но был очень любопытен и мог по деревне расхаживать самостоятельно, потому что знал, куда можно соваться, а куда нельзя.

Знаменит дед Пальчик был не только тем, что сторожил трактора и машины. Делал он из различных древес шкатулочки точёные, свистульки многоголосые, трещоточки ступенчатые, птушек-поклевушек, певунов-драчунов, проказников-древолазников, коз с козлятками, бабушек с малыми ребятками, царей-королей и Иванушку-дурачка. И всё, что ни делал дед, — всё людям хорошим отдавал.

Инструментов особых у него не было. Ножичек кривой да долотцо с корытцем и брусочек. И какую ни возьмёт дед Пальчик палочку или чурбашечку — оглядит её так и этак, повертит, покрутит и начнёт точить-резать. Глядишь — драчливый петушок из чурбашечки выходит. Смотришь на такое чудо — рот от удивления раскрывается. А дед Пальчик только улыбается и сам дивится: он ли это выточил, как смог?

И Петька однажды попросил деда:

— Дедушка Пальчик, научи и меня строгать!

— Научить, милок, нетрудно. Да только в этом деле сноровка нужна.

— А где её берут? — спросил Петька. — И какая она?

— А она такая, что никакая. И там её берут, где лыко дерут!

Петька почесал за ухом, сказал:

— Я умею лыко драть! Весной ракитки обдирал и из коры рожок делал!

— Настоящее лыко в липовом лесу дерут, — сказал дед Пальчик. — Оно на верёвки, на лапти идёт, а дерево — на порезки разные.

— А зачем лапти делают? — поинтересовался Петька.

— Лапти плетут, — поправил дед Пальчик. — Раньше их плели, чтобы носить, а теперь на музей посылают да на театр.

— Дедушка, а мне можно научиться лапти плести?

— Это всегда пожалуйста! — обрадовался дед Пальчик. — У меня и лыко припасено, и свайка найдётся. Дело только за учениками!

Петька помчался к другу Ваське. Васька был дома, делал себе рогатку.

— Васька, бросай всё, побежали! — крикнул Петька.

Васька положил рогатульку, нож и спросил:

— Куда бежать-то?

— Потом скажу. Дело есть! Мишку тоже возьмём… и Витьку… и Комариков…

Петька привёл ребят на стоянку машин, сказал деду Пальчику:

— Вот, дедушка, привёл всех. Учи нас.

Дед Пальчик успел сходить домой, пока Петька бегал за друзьями, принёс свайки, лыко. Оно баранками плавало в ведре с водой, мокло.

— Петь, что будет? — зашептал Васька. — Ты обещал сказать.

— Учиться будем!

Дед Пальчик осмотрел ребят, словно впервые встретил их, никогда не отпугивал от машин, не кричал, чтобы они сторонились этого места, и велел сесть. Ребята сели, но радостный был один Петька, а все вдруг заскучали.

— Так зачем пришли-то? — спросил дед Пальчик, суетясь и поглядывая на дорогу.

— Учиться, — ответил за всех Петька. — Лапти плести учиться.

— Ах, да. Насчёт лаптей… Так тут такое дело: лык-то у меня на одну пару только сохранилось. Чередоваться придётся.

Дед снова посмотрел на дорогу. Никто ниоткуда не шёл, не ехал. Из мастерских все разошлись на обед.

— Терпение есть? — спросил дед Пальчик.

— Есть, — ответил снова за всех Петька.

Дед взял нож, лыко из ведра и разрезал его на узкие полоски, убрав сучки и прочие выступы.

— Значит, сперва надо сделать циновку. Тут важно иметь строгий глаз, чтобы полоска в полоску приходилась. Держите-ка, а я буду циновать.

Ребята схватились за широкий скользкий конец лыка. Петька проговорил:

— Прямизна-кривизна. Пошли-поехали — не догонишь.

— Не погонишь, не догонишь, — подхватил дед. — Лапоть не каждый одинаков. Бывают лапти, бывают бахилы. Бахилы и полегче и покрасивше. Их-то мы и сплетём. Начинаются они таким манером.

Дед Пальчик взял несколько лык, сложил их и стал переплетать.

— Бахилу начинают с пятки. Заложили пятку, ведут подошву, а потом загибается головашка.

— Головашка! — удивился Васька и стукнул по голове Мишку. — Вот тоже головашка!

— И вот тоже она ж-ка! — ответил Мишка.

— Эка сцепилась кукарека, — сказал дед Пальчик. — Лапти плесть — не сметану есть! — И он строго посмотрел на ребят. — Работа ручная, работа скучная. Будешь шевелиться вяло, заработаешь мало.

Работа правда была скучная. Братья Комарики стали зевать. Васька одному сунул в раскрытый рот палец, тот тяпнул его — да так, что Васька подскочил и завопил.

— Учёба кончена, — объявил дед Пальчик. — Завтра утром пойдём дальше.

Ребята с радостью разошлись. Один Петька остался.

— Дедушка Пальчик, а можно, я сам поплету?

— Поплети, — ответил дед Пальчик. — Так-то оно вернее будет. Дурака не выучишь и с кулака. Ему любая наука не в руку. Умной головушке наука, как песня соловушке, от ума даётся сама.

Дед Пальчик оставил Петьку, ушёл приглядывать за машинами. Время катилось на вечер, поспешало, повело с работы народ и машины погнало на ночную стоянку. У мастерских слышались разговоры, люди делились новостями и своими успехами, а Петька всё плёл лапоть, гнал ступню, огромную, великанскую — плёл, пока лыки не кончились.

Дальше