Ваня осторожно погладил пса между ушами и пошел к выходу. Пес двинулся следом, стуча когтями по доскам. Потом обогнал Ваню и снова глянул ему в лицо: «Только подружились, и уже расстаемся?»
Ваня сел на оказавшийся рядом табурет.
— Иди сюда…
Пес подошел и положил морду со щетинистой бородкой Ване на колени. Тот запустил ему руку в густую шерсть загривка. Совсем как Плутону…
Быстро застонали ступени, и в дверном проеме возник слегка запыхавшийся Квакер. Пес махнул хвостом, но морду с Ваниных коленей не убрал. А Ваня вообще не двинулся. И совершенно не знал, что будет дальше.
Квакер взялся разведенными руками за косяки. Растянул улыбку.
— Ну да… Я ждал чего — то похожего… — И крикнул назад, через плечо: — Гоша, Лёнчик, гуляйте!.. Ну, гуляйте я сказал, сам тут разберусь!.. Да все в порядке, не трепыхайтесь!.. Рубику скажите, что никуда не пойду сегодня!.. Вот так и не пойду, у меня переэкзаменовка по нюркамату, заниматься буду… Ну, ладно, свободны, я сказал…
Он прошел мимо Вани к верстаку, сел там на «тот самый» старинный стул, глянул оттуда уже без улыбки и с любопытством. Спросил деловито:
— А чего не сбежал — то?
— Побоялся, — вздохнул Ваня.
— Правильно, — кивнул Квакер. — Все равно поймали бы…
— Я не за себя. Я за него испугался…. Думал, ты прибьешь его за то, что плохо караулил… — Ваня опять потрепал псу загривок.
— Да не — е… — дружелюбно разъяснил Квакер. — Чего это я буду обижать любимого зверя?.. Зверь, иди сюда…
Зверь оставил Ваню и пошел к хозяину. Теперь положил голову на колени ему.
— Хороший… — шепотом сказал ему Квакер. — Только слишком добрый… — Потом опять глянул на Ваню. — А как ты… это… вошел с ним в контакт?
Было уже ясно: не ожидается ни драки, ни «мучений». Видимо, правду говорила Лорка: Квакер «знал закон».
Ваня пожал плечами:
— Ну, как… стал говорить по — человечески. Он стал слушать… Он, видать, вспомнил, как его в беспризорные времена кормили разные люди. Это ведь Каштан, да?..
— Это бывшийКаштан, — сказал Квакер назидательно и потрепал пса по ушам. — Теперь он забыл свое старое имя. И теперь кормлю его только я…
— Понятно… — кивнул Ваня.
Квакер вдруг спросил:
— А что, в Москве, наверно, нет таких собак? Небось, только всякие породы с дипломами?
— Есть и такие. Только все больше бродячие.
В парках и на пустырях. Их стараются ловить, да всех не переловишь…
— Бродячие тоже хотят жить. Имеют право.
— Да… Старушки их жалеют, подкармливают… — И вырвалось: — Не помидорами, конечно…
Квакер хмыкнул и потер шею:
— Помидор был скользкий и холодный. Где ты взял такой?
Ваня тоже хмыкнул:
— Я не выбирал. Какой попал под руку…
— Метко бросаешь…
— Это не всегда, — признался Ваня. — В редкие моменты. Бывает, что накатит такое…
— А с чего накатило? За Лорку решил отплатить?
— Я тогда еще не знал Лорку, — сипловато объяснил Ваня (как вспомнил ее, зацарапало в горле).
— Лорку тут все знают… — задумчиво проговорил Квакер. — Это человек… Я не думал, что та тетка — ее бабушка…
— А если бы не ее? Можно пиратничать?
— Я нарочно, что ли? Так вышло… А извиняться не обучен, не столичное воспитание…
— В столице тоже не все обучены, — утешил Квакера Ваня.
— А я думал, там все такие тимуровцы… — ехидно заметил Квакер.
— Нет, что ты! — тем же тоном отозвался Ваня. — Квакиных тоже полно… — И охнул про себя: перекличка имен получилась не нарочно.
Квакер будто не заметил. Поднялся, зевнул:
— Ладно, гуляй, Ваня. Больше никто не тронет, пока ты тут… Долго еще будешь гостить в наших краях?
И сразу все, что случилось, опять навалилось на Ваню.
— Недолго, — переглотнув, проговорил Ваня. — До завтра или послезавтра…
— Что? Не понравилось в нашей деревне?
— Наоборот… — честно сказал Ваня. — Еще как понравилось… Только… так получилось…
— Понятно. Столица зовет… А я вот ни разу не был в Москве… Вообще не был нигде на западе дальше Екатеринбурга…
— Успеешь еще, — утешил Ваня.
— А что, интересно жить в Москве?
Ване не хотелось уходить. Потому что ничего хорошего впереди его не ждало. И он не стал обрывать разговор.
— В Москве — то? Я не знаю…
Квакер возвел брови: этакая смесь насмешки и любопытства.
— Как это не знаешь? Там живешь и…
— Но Москва же не город!.. Что такое город, я только здесь и понял впервые. Когда чувствуешь границы. Когда… все одно к одному… А там… ну, это как страна или материк. Неизвестно, где край, где какие районы, никогда там не бывал… будто в Питере или Одессе… А живешь на своей улице, знаешь только школу да ближний магазин…
— А ты где там живешь?
— В Воронцове, на улице Пилюгина… Рядом парк есть, можно покататься на лыжах, на самокате. Ну и все… До ближнего метро надо на автобусе. А оттуда, если в центр, еще целый час… Да одного и не пустят. «Ах, в метро люди на рельсы падают… Ах, опять были сообщения о маньяках, они крадут детей…» Будто под каждым деревом сидят по два маньяка, только и ждут…
— Здесь про них тоже были слухи, — хмыкнул Квакер. — Одного поймали даже. Но оказалось, что просто пьяница…
— Даже когда в школе, и то звонки: «Ванечка, не ходи домой пешком, папа или я заедем…» А идти — то четыре квартала…
Ваня говорил, и пространство словно заполнялось беспросветным серым веществом, которое должно было возникнуть из — за опытов на Большом адронном коллайдере… «Ну и пусть возникает, черт с ним!»
— А в Лужниках был? — спросил Квакер.
— Ни разу. Там все равно сплошная ярмарка. А если матч какой — нибудь, то не попадешь… Некоторые думают, что москвичи только и делают, будто каждый день ходят то в Третьяковку, то в Большой театр. Или гуляют по Красной площади. А я в Третьяковке был все два раза. Один раз с экскурсией, а другой — на выставке, которую мать там устраивала… А в Большом театре — один раз. Отец провел. Просто так туда тоже билет не купишь, не кино… Да и когда? Большинство людей только и знает: работа да дорога туда и обратно…
Квакер молчал (с сочувствием, кажется). И Ваня замолчал наконец. Поднял чемодан.
— Ладно, пошел я… — И посмотрел на оглянувшегося пса. Сказал неожиданно для себя: — Пока, «бывший» Каштан… Ту — убо…
Пес толчком встал. Махнул хвостом. А Квакер изрядно удивился:
— Ты… это что за слово?
— Команда такая. Вроде как «нельзя». Я вспомнил, сказал ему, он и не стал рычать. А потом совсем… как свой…
— Тогда понятно…
— Что понятно? — Ваня опять поставил чемодан.
— У него имя похожее… Матуба…
Бывший Каштан снова махнул хвостом. Раз, другой. Посмотрел на Ваню так, словно хотел сказать: «Понял теперь, в чем дело?» А Ваня… он ничего не понял, но ощутил, будто рядом опять шевельнулся «магнитный стерженек». Тот самый…
— Почему… Матуба?
— Семейный обычай, — охотно объяснил Квакер. — Был в роду у нас, у Григорьевых, давний предок. Сразу и не подсчитаешь какой. Вроде как прадед моего деда. С причудами мужик. Было у него любимое ругательство: «У, Матуба чертова!» В старости нашел он на улице черного бродячего кота, вредного, кусачего, и приручил. И назвал Матубой… Говорят, померли в один день… А потом в родне повелось называть Матубой то кошек, то собак…
Динькнула в душе у Вани мелодия…
Два дня назад бродили с Лоркой по Центральному бульвару, лизали мороженки, говорили про детей капитана Гранта. Ваня, когда узнал, что она не читала эту книжку, почти обиделся: «Столько всего читала, а эту… Она у Жюля Верна самая знаменитая!» — «Я кино смотрела, много серий…» — «Сравнила! Кино и книга!» — «Вань… ну, я не успела. Мне же всего десять с половиной лет…» Его щипнула совесть. «Лорка, да ты не горюй. Кино тоже интересное. Там начало, как в книге. Тоже про бутылку с письмом…» А она вдруг тихонько засмеялась. «Ты чего?» — сказал Ваня. «Песенка снова придумалась…» — «Небось, про волосок?» — понял он. «Да… вот…» — И пропела тихонько:
Тронет пружинку стальной волосок,
Бросит бутылку волна на песок.
Чей там листок?
Сколько там строк?
Ваня…
«Чё?» — сказал он не по — московски, а по — здешнему. От неожиданной неловкости.
«Ты, когда приедешь в Москву, напиши письмо сразу…»
«Я ведь уже обещал…»
«Ты не по электронке, а рукой. Своим почерком…»
«Ладно…» — И сразу защемило от того, что «ведь когда — то и правда я уеду». Но сразу утешил себя: «Еще не скоро…»
А вот теперь оказалось, что скоро. Почти сейчас… Конечно, он успеет попрощаться. А дальше что?
Серое вещество…
Но в мелодии, которая вспомнилась, была не только тоска. Было напоминание. Про бриг «Артемиду».
— На острове Гваделупа есть вулкан Матуба, — сказал Ваня, переглотнув соленый комок. Он готов был объяснить, что это за остров и какая ниточка связала Гваделупу с Туренью. Пусть только Квакер спросит…
Но Квакер сказал без удивленья:
— Вот оно что. Может, и правда…
— Что правда?
— Пра — пра — прадед этот… Павел Кондратьевич Григорьев… вроде бы любил рассказывать, что родом он из каких — то южных краев. Чуть ли не с экватора. Вроде бы его совсем маленьким привезли в Россию какие — то моряки. Ну, никто не верил, конечно. Мол, с фантазиями мастер…
«Неужели…» — словно сказал кто — то рядом с Ваней. И застукало сердце.
— А… по чему он мастер?
— Был он резчик по дереву, дома украшал. Он и этот сарай строил, его узоры на нем. Видел, небось, сколько тут всякой резьбы на старых домах? Но это уже остатки. Почти все рассыпалось, или строители посносили под новые дома… Музейные работнички подбирают обломки, где сумеют… Мы с моим дедом тоже, пока жив был… Вот, погляди, если охота… — Квакер пошел в дальний полутемный угол. Ваня подумал — и за ним… Квакер отодвинул лист фанеры. За этой загородкой оказались прислоненные к стене доски и просто куски дерева. Черные от старости. Все — покрытые глубокой резьбой. Сплетение цветов, солнечных дисков, кистей винограда, листьев и птичьих голов с гребешками…
— Но это все уже не его, — насупленно сказал Квакер. — Это его учеников или… так, других мастеров. А от Павла Кондратьича остался только этот сарай, да еще вот… — Квакер с натугой раздвинул два узорчатых карниза и вытащил на свет столб. Ростом с себя, диаметром с трубу для чертежей. Тоже черный, щелястый. Вокруг столба вьюнком обвивался вырезанный из того же дерева стебель с цветами — колокольчиками. Снизу доверху. Лишь кое — где колокольчики оказались обломаны.
Была в этом стебле, в этих цветках удивительная живость, словно мастер не вы?резал их, а вырастил в саду и оплел древесный ствол…
— Еле спасли с дедом, — хмуро сказал Квакер. — Отобрали у тех, кто ломал неподалеку дом купцов Максаровых. Даже не дом, а беседку в саду… Такая резьба сохранилась только в одном еще месте, на музее городского быта, два столбика у крыльца. Но там тоже не Павла Кондратьича, а тех, кто повторял его работы… А это его собственная. Сперва это была здесь у меня подпорка для крыши, а потом я убрал, чтобы не намокала от дождя, потому что щели вверху…
— Это, наверно, в музей надо… — осторожно сказал Ваня.
— А вот фиг им! У них там места нет. Засунут куда — нибудь в подвал… А этот рисунок резьбы у мастера был самый любимый. Называется «Повилика»…
— Как?! — тонко спросил Ваня.
— Повилика… Цветок такой. Не слыхал?
Ваня ладонью осторожненько провел по деревянным колокольчикам. Потом тронул колючий лепесток щекой. Путаница мыслей, загадок и догадок снова смешалась с мотивом «Стальной волосок». «И надо уезжать, да?..» Он глянул на удивленного Квакера, сказал виновато:
— Будто родственника встретил… У меня фамилия такая: Повилика…
Он не успел больше ничего сказать. А Квакер, видимо, не успел удивиться. Матуба прыгнул к верстаку и поставил на него передние лапы. Над ним, в крыше, разошлись доски. В широкую щель увесисто упал на верстак Тростик.
Снова Повилика
Он упал и, не вставая, обнял пса за шею.
— Матубушка, не рычи! Они все — свои!..
«Свои» падали через щель следом за Тростиком. Первой — Лорка во вздувшемся, как пестрый парашют, сарафанчике. Затем — с деловитостью бывалых десантников — Федя, Андрюшка и Никель. Потом, изящно свесив ноги в дырявых кроссовках, — Лика. И… наконец — Тимофей Бруклин в камуфляжных штанах до колен и белой рубашечке концертного фасона. Прыгая с верстака на пол, он светски подал руку Анжелике (та хлопнула его по пальцам).
Остальные тоже прыгали на пол. И вставали по сторонам от Вани. Только Тростик продолжал сидеть и обнимать Матубу. Матуба не пытался освободиться, махал хвостом. Он не удивлялся вторжению. Видимо, потому, что не удивлялся Квакер. Стоял, скрестив руки, и наблюдал за налетчиками со своей лягушачьей улыбкой. Потом сказал:
— Но комбатант…
— Чего? — удивился Федя.
— Говорит, что он — невоюющая личность, — разъяснил Тимофей Бруклин.
— Да, мы помирились, — сказал Ваня.
— Как «после пушки»? — понятливо спросил Тростик и наконец отпустил Матубу.
— Нет, насовсем, — сказал Ваня с горькой ноткой. Потому что сколько этого «насовсем» еще оставалось у него?
Лорка оказалась с ним рядом. Взяла за рукав, встала на цыпочки, щекочуще шепнула в щеку:
— Вань, ты, что ли, правда решил уехать?
«Господи, а что делать — то?»
— А что делать — то? — сказал он, кашляя, чтобы не разреветься.
Что делать — лучше всех знала Лика. Протянула Ване свой мобильник и велела вполголоса:
— Позвони Ларисе Олеговне… балда.
— Зачем?
— Еще раз балда. Если ты поругался с неродным дедом, зачем доводить до инфаркта родную бабушку? Она обзванивает всех мальчишек и девчонок: куда сбежал любимый внук? Ты знаешь, что у нее повышенное давление?
Ваня про это знал, но не помнил. Зато сразу вспомнил: у Ларисы Олеговны, конечно же, есть номера всех его знакомых ребят. И понятно, какой она подняла тарарам. И понятно, как поднялись друзья по тревоге!
— А как вы узнали, что я здесь…
— Это нетрудно, — разъяснил Никель. — Малыши на Герцена видели, куда тебя… куда ты пошел…
— Звони немедленно, — повторила Лика. — Она ждет…
Голос Ларисы Олеговны был необычайно сух. А речь — на удивление лаконична.
— Иван! Если ты решил покинуть наш дом, надо вести себя разумно. Дождаться кого — то из Москвы, никуда не убегая и не устраивая драм, как в киносериале…
— Я не устраивал… — буркнул Ваня. — Я поживу у ребят, пока не приедет мама… Не хочу я с ним…
— Дело твое… А может быть, вы все — таки попробуете объясниться?
— Как? Опять с помощью ракетки?.. Меня сроду никто пальцем не трогал! А он… размахался… из — за какой — то паршивой стекляшки…
— Не из — за какой — то… Впрочем, не в этом дело. Граф старый человек, и можно было бы пощадить его нервы…
— Вот я и решил пощадить. Не буду больше мозолить глаза…
— Ты безжалостное существо, — твердым голосом известила внука Лариса Олеговна.
— Да? А он «жалостное»?.. А руку подымать на того, кто слабее, это «жалостно»? А унижать человеческую личность?..
Ваня вдруг ощутил, что говорит не то. Вернее — не так. Без настоящей убедительности. Будто на переменке в перепалке с одноклассниками. А Лариса Олеговна сообщила:
— Вы с дедом — два сапога пара. Он куда — то ушел, а перед уходом сказал… знаешь что?
— Что? — вырвалось у Вани, хотя следовало ответить: «Мне это неинтересно».
— Он сказал, что идет на помойку, к мусорным контейнерам. Туда выбрасывают золу из каминов. А зола — это пепел. И он сказал, что будет пеплом посыпать себе голову…
— Еще и издевается!
— Ничуть не издевается. Иногда под горькой шуткой прячется печаль и виноватость… Как, например, у моего знакомого, это дядя Софьи Андреевны, у которой племянник недавно поехал в Сочи и…