В. КРАПИВИН
РАССКАЗ
Рисунки Е. МЕДВЕДЕВА.
За окном был двор и горячие от солнца гаражи. За гаражами — улица. За улицей— тополя. Среди тополей виднелась озерная вода: местами серая, местами блестящая от полуденных лучей. Озеро страдало от жары и безветрия.
Над тополями белела треугольная верхушка паруса. Сережа знал, что это яхта класса «финн», гоночный швертбот-одиночка заводского яхт-клуба. Рулевого с «финна» звали Саша Мартынчук. Сережа и еще двое ребят из морского пионерского отряда «Варяг» позавчера гонялись с этим Сашей на своем швертботе «Четыре ветра» от острова Петушок до водного стадиона. Сперва «финн» ушел далеко вперед, но ребята сбросили стаксель и подняли прямой парус брифок и летучий кливер. У самого финиша они обошли Мартынчука, и Сережа показал ему с кормы кончик пенькового троса…
Сейчас «финн» еле движется. Никакого удовольствия ходить под парусом в такую погоду.
Впрочем, торчать на вахте в кают-компании отряда — тоже не очень большая радость. Ребята купаются или жарятся на песке — животы кверху. Своего помощника Владика Стрельцова Сережа отпустил: все равно на вахте делать нечего, пусть малёк гуляет.
Скучно.
Сережа расстелил на штурманском столе карту Балтийского побережья, взял параллельную линейку. Но заниматься не хотелось. Карта с четкими квадратами меркаторской сетки, с разноцветными колечками маяков и цифрами глубин была знакома, и задачи по прокладке курса уже не вызывали интереса. Все это Сережа изучил еще прошлой зимой. Недаром же у него на форменной рубашке две золотые полоски под якорем: штурманский шеврон. Штурман пионерской парусной флотилии Сергей Коноплев…
Штурманское звание заслужить непросто. Мало тут в картах разбираться и задачи решать, мало уметь управляться с компасом и парусами. Надо, чтобы вообще… Ну, как это сказать? Надо, чтобы ребята знали: такой человек не подведет.
Что ж, Сережа и не подводил. Он второклассником был, октябренком еще, когда его взяли в отряд. Совет дружины в школе ворчал слегка: непорядок, мол, отряд-то пионерский. Ну, только это все же не обычный отряд, как в каком-нибудь пятом «А» или четвертом «Б», а морской, сводный. И вожатый у него не какой-нибудь восьмиклассник, который без классной руководительницы боится лишний шаг ступить, а Валерий Васильевич Стронский. Аспирант университета, почти кандидат педагогических наук. Чемпион области по стрельбе из пистолета и спортсмен-парусник. Командир флотилии. Он сказал совету дружины:
— Люди, не будьте бюрократами. Мы должны воспитывать октябрят? Должны. Кроме того, отряду нужен хороший барабанщик.
А барабанщиком Сережа уже тогда был настоящим.
Сейчас у Сережи на околышке черного морского берета четыре золотистые звездочки: четыре года он в морском отряде. И не расстается с барабаном. На красном, облупленном кое-где барабанном ободе выцарапано «СК». Это чтобы другой барабанщик — Вовка Голосов — не перепутал инструменты. Сам-то Сергей никогда не перепутает.
Каждую неделю, в среду, в семь вечера, на отрядной линейке Сережа и Вовка выбивают торжественный марш, двигаясь навстречу знаменосной группе. Потом они разворачиваются и выводят знаменосцев и ассистентов на правый фланг. Отточены движения, отмерены шаги, палочки будто сами собой скачут в дробном ритме. Другое дело, когда идешь впереди отряда по городу. Шагай, да не сбивайся! За тобой сорок человек, и вся улица смотрит на тебя.
Сережа вспомнил Ригу. Странный, так и не узнанный до конца город. Высокие башни с флюгерами и мачты парусных баркентин. По старинным улицам шагали к памятнику Ленину отряды, которые съехались на слет юных моряков. И Сережа шагал впереди. Летел вдоль улиц пасмурный ветер, полоскал знамя, взмахивал флажками на трубах горнистов. И далеко разносил стук Сережиного барабана. Барабан стучал лихо и задорно. Отряд тогда впервые оказался у настоящего моря…
Сережа подошел к стеллажу и снял с полки альбом с фотографиями Рижской операции. Вот плавбаза морклуба, на которой жили ребята. Вот немецкая бригантина «Вильгельм Пик» — были на ней в гостях. Вот катерный тральщик «Румб», на котором выходили в море… А вот сам Сережа — в шеренге, вместе с другими ребятами. Это утренняя линейка на палубе плавбазы.
Сережа грыз колпачок шариковой ручки и разглядывал снимок. За спинами ребят видна была покрытая рябью Даугава, старинные башни на том берегу, небо в серых облаках. Крейсерская яхта с приземистой каюткой, накренившись, бежит мимо большого сухогруза «Витя Хоменко»…
Сережа хорошо помнил эти ранние линейки. Погода стояла свежая, и ребята поеживались в строю. Вот и на снимке видно: Валерка Садовский втянул голову в плечи, а у Юрки Сараева лицо такое жалостливое, будто сейчас слезы побегут. Он вообще такой — часто обижается.
Сережа усмехнулся и на Юркиных щеках нарисовал слезинки.
Он тут же испугался. Тут же подумал: «Что это я, с ума сошел? Испортил зачем-то…» Он сразу же вспомнил, что снимок этот единственный, негатив не сохранился. Альбом ребята листают часто, особенно новички. Сегодня же увидят, как Сережка изукрасил фотографию.
А кто узнает, что Сережка?
Это была не очень-то хорошая мысль, противная какая-то, но он представил, какую нахлобучку получит от кэпа, и поежился Кэпом звали десятиклассника Сергея Семенова, капитана флагманской яхты, заместителя командира флотилии. Кэп суров был и требователен. Его побаивались. Впрочем, если случалось что-нибудь серьезное, Семенов никогда не ругал виноватого, ничего не решал сгоряча. Всегда разбирался, что и почему. Но всякое мелкое разгильдяйство и глупые поступки он не переносил. Он считал, что как раз из-за глупых мелочей случаются большие беды, и часто рассказывал, как его яхта вылетела на камни, потому что на стаксель-шкоте был неправильно завязан узел.
Когда кэп увидит чернильные слезы на снимке, он начнет рвать и метать, потому что поступок Сережки совершенно глуп и непонятен. Сережка даже не сможет объяснить, зачем это сделал.
Лучше не рисковать.
Сережа медленно, почти против воли снова взял ручку и добавил еще два штриха: на своем собственном лице нарисовал усики. Кто теперь его заподозрит? Ведь умный человек не станет портить свой портрет.
Сережа зажмурился и захлопнул альбом. Было чертовски неприятно…
А потом все случилось быстро. Будто во сне. Новый вахтенный стал искать список дежурств, начал перетряхивать альбом, увидел испорченную фотографию, разозлился и отказался принимать вахту. Позвонил Семенову.
Кэп сказал:
— Докатились!
И велел собрать отряд.
Собрали. Пришел «командор» — Валерий. Узнал, в чем дело, и сказал привычную фразу:
— С такой жизнью не соскучишься.
Потом спросил:
— Кто свалял дурака? Делать было нечего, что ли? У кого это руки чесались?
Отряд молчал.
— Люди, — сказал Валерий уже встревоженно. — Вы что? Ну, сделал кто-то глупость, так пусть уж скажет. Ну, нельзя же так, это уже и трусость, и обман, и шут его знает, что еще получается. Ведь мы же никогда не врали друг другу.
Самое простое дело было встать сейчас и сказать: «Я». Ну, отругали бы — и все. Но Сережку будто веревками привязали к стулу.
— Может, кто из посторонних начеркал? — сказал Мишка Данько.
— Посторонних целую неделю в кают-компании не было, — сердито сказал Сергей Семенов. — А фотография еще позавчера была чистая, я помню.
— Ребята, давайте кончим этот разговор, — попросил Валерий. — Есть ведь простой выход. Поднимите руки, кто дает честное пионерское, что фотографию не портил.
С облегчением (действительно, как все просто!) вскинули ребята руки.
Поднял руку и Сережа.
Что он думал в этот момент? Пожалуй, так: «Все равно никто не знает. А раз не знает, этого будто и не было. Ну, что хорошего случится, если признаюсь? Ведь снимок лучше не станет, значит, все равно пользы никакой никому. А я с этих пор никогда-никогда не буду больше нарушать слово, врать не буду и дурацких вещей таких делать не буду тоже…»
Потом он увидел очень удивленные, обиженные какие-то глаза Владьки Стрельцова и услышал, как он спрашивает:
— Ну зачем ты? Я же у окна стоял, я же видел. Зачем ты так врешь?
Ух, как тихо и тошно стало кругом!
И в этой тишине Сергей Семенов хмуро сказал:
— Встань… штурман Коноплев. Рассказывай.
Он рассказал. Сбивчиво, но подробно.
— Зачем сделал? — спросил Семенов. Сережка молчал. Если бы он знал, зачем!
— Бестолочь, — сказала семиклассница Ольга Сватова. — И трус. Из-за такой глупости из пионеров вылетишь.
— Ну уж! — вскинулся спорщик Валерка Садовский. — Из-за какой-то фотографии сразу из пионеров!
— Ну и глупый же ты, Садовский, — сказал Мишка Данько. — При чем здесь фотография?
— Жалко же человека, — проворчал Садовский. — Вот если бы тебе так пришлось…
— И меня бы выгнали. А что еще можно сделать? Хоть десять раз жалко…
— Когда из пионеров исключают, должен совет дружины утверждать, — напомнила Ольга.
— Не утвердит совет, — капризно сказал маленький кругловатый Павлик Локтев по прозвищу Бритый Ежик.
— Почему это не утвердит?
— Не утвердит. Скажут: подумаешь, из-за одного слова.
— Вот балда! Не из-за одного, а из-за честного пионерского.
Вовка Голосов метко плюнул себе на колено и начал оттирать с него смолистое пятно. Так, не поднимая головы, он и объяснил:
— В этом совете честными пионерскими, как фантиками, играют. С каждого двоечника требуют: дай честное пионерское, что будешь хорошо учиться. Ну, он и дает, чтоб поскорей отпустили. А через неделю опять «гусей» нахватает, а ему опять: дай слово… Вон, спросите у Валерки Садовского. Его Мария Яковлевна весной два раза на совет вытаскивала.
— А чё я сделал?.. — на всякий случай мрачно сказал Садовский.
В дальнем углу засмеялись.
— Я, что ли, давал слово? — разозлился Валерка. — Я просто сказал, что обещаю исправиться. А что там исправлять, я не знаю. Что ни сделаешь, все равно не так. Раз у меня характер такой…
— От такого характера, знаешь, что помогает?
— Ну, вы! Тут о серьезном деле говорят…
— А я серьезно.
Солнце сквозь окно жарило спину, и Сережа устал стоять. Переступил с ноги на ногу.
— Сядь, — как-то жалостливо сказал Семенов. — Чего тебе зря торчать.
Сережа сел на краешек скамьи между Локтевым и Вовкой Голосовым. Бритый' Ежик чуть отодвинулся. Сереже показалось, будто тихо и пусто вокруг.
А может быть, не случилось ничего? Может быть, не о нем и говорят? Ведь все кругом, как раньше. Вон и фотография на стенде, где он вместе с Вовкой Голосовым барабанит у палаток сигнал подъема. И черный якорь с балтийского тральщика, привезенный из Риги. Он прочно лежит у стены, опираясь веретеном на серый гранитный валун с вершины Солнечной горы. А на треугольной лапе якоря шевелит крыльями залетевшая в окно оранжевая бабочка.
Никто не старается накрыть бабочку беретом. Никто даже не смотрит на нее. Все слушают Валерия.
— …Когда мы шли на операцию «Черные ветры» и тральщик мотала волна, — глуховато говорит он, — помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина — зрелище, которое видишь не часто.
А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: «Честное пионерское, не мы».
А когда группа «Ветер» дала слово, что через три дня соберет библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?
До сих пор наше слово было как закон. Давшему слово верили, как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана… А теперь?
Тридцать девять человек смотрели на Сережку и молча спрашивали: «А теперь?» Может быть, не только его спрашивали, но и себя.
Если бы речь шла о другом каком-то деле, Сережка огрызнулся бы уже десять раз. Он вспомнил бы, что часто попадало Садовскому за то, что тот грубил учителям, что Бритый Ежик однажды в походе отказался вставать на ночную вахту и заревел, когда его стали будить покрепче, что у Мишки Данько вечно мятая форма и, кроме того, он чуть не заработал годовую двойку по русскому. Он мог бы сказать, что тихий и дисциплинированный Саша Сыретин взорвал недавно в лесу бомбу из карбида, а сам Сергей Семенов чуть не был пойман в сквере детского сада, когда лазил за сиренью (знаем, для кого!).
Но все эти грехи, большие и маленькие, все-таки можно было простить. Они не нарушали главного. А главное нарушил он — Сережка Коноплев, — человек, никогда не просыпавший ночных вахт, не боявшийся трудных походов, смело встречавший на паруснике семибалльные шквалы, гордо носивший отрядную форму и дробными веселыми сигналами встречавший пионерское знамя.
И снова стало тихо и пусто вокруг.
— Что же теперь делать? — спросил Валерий. Негромко и грустно спросил, совсем не для того, чтобы лишний раз упрекнуть Сережку.
И все молчали. Было ясно, что в словах Валерия не один, а два вопроса. Во-первых, что делать вообще. Во-вторых, что делать с Коноплевым.
Вообще делать было нечего. Просто с горечью запомнить этот случай. Потому что никуда не денешься: что было, то было.
А с Сережкой?
— Как же нам быть? — громко и с легкой усмешкой спросил Сергей Семенов. — Что с тобой делать, бывший штурман Коноплев?
И многие поняли, что за этой усмешкой и громкостью он прятал нерешительность: начиналось самое неприятное.
Сережа встал. Можно было уже и не вставать, все равно. И все же он встал, подчиняясь давней привычке, опустил по швам руки. Только голову не поднял.
Он знал, что никто не станет считать его врагом. И разговаривать с ним будут и футбол будут гонять вместе. И в кино бегать вместе. И лишний раз не напомнят о том, что было.
Но когда заполощут у пирса паруса, когда выйдут горнисты на, склон горы и заиграют старый сигнал «Ветер с утра», когда мимо окон побегут с рюкзаками и веслами Вовка Голосов, Павлик Локтев, Мишка Данько, как же он, Сережка, будет жить?
Вот если бы заплакать сейчас, сказать, что больше не будет никогда-никогда… Но заплакать почему-то нельзя.
И, отвечая на прямой безжалостный вопрос, он одними губами сказал:
— Выгнать из пионеров и с флотилии.
Видимо, этим он спас себя.
Все-таки, сами понимаете, у каждого сердце не камень. Четыре года он был вместе со всеми. Шагал по горам, спал у костров, строил яхты и пел отрядные песни.
— Все-таки жалко, — сказал Вовка Голосов и стал смотреть в угол. — С ума, что ли, вы посходили?
Как будто ему одному было жалко! Но что делать?
— Пусть просто так уйдет из отряда, — сказал Мишка Данько. — Не надо его ниоткуда исключать. Просто пусть уйдет. Мы никому ничего не скажем. И в школе никто не узнает. Будет он в отряде шестого «А», запишется в какой-нибудь кружок… И будет вроде как все люди.