Чарльз Кингсли
Глава 1
Жил-был маленький трубочист, и звали его Том. Имя коротенькое, и ты его наверняка уже слышал, так что легко запомнишь. Жил он в большом городе на севере страны, где было полным-полно труб, которые приходилось чистить. Том зарабатывал много денег, ио тратил их его хозяин. Том не умел ни читать, ни писать. И он никогда не умывался, потому что там, где он жил, не было воды. И никто не учил его молиться, он даже не слыхал о Боге, хотя ему часто приходилось слышать такую божбу, такие ругательства, которых детям лучше не знать. Полдня он смеялся, а полдня плакал. Он плакал, когда карабкался по темным дымоходам, обдирая в кровь локти и коленки; и еще он плакал, когда зола и сажа попадали ему в глаза, и когда хозяин колотил его, и когда он оставался голодным. А смеялся он по вечерам, играя в «вышибалочку» с другими мальчишками, или в чехарду, или швыряя камнями в проезжавших лошадей, эту забаву он любил больше других — если, конечно, рядом была стенка, за которой можно было спрятаться. Что до чистки труб, и постоянного голода, и порки, то он считал, что так уж устроен мир, где есть и дождь, и снег, и гром; он вел себя по-мужски, переносил все невзгоды стоически, как старый ослик, попавший в бурю. А потом мальчик «встряхивал ушами» и был снова весел. Еще он мечтал о том времени, когда вырастет и станет сам себе хозяином, и будет сидеть в трактире да пить пиво и курить трубку, и играть в карты на деньги, и носить длинные брюки, а еще у него будет собака, и, когда у нее родятся щенки, он будет носить их в кармане куртки, ведь он станет взрослым, а им все можно! И у него тоже будут ученики, два или три, если он сможет себе это позволить. И он будет так же запугивать их и раздавать оплеухи, как и его хозяин. А вечерами они будут тащить к дому мешки с сажей, а он будет ехать на своем ослике, с трубкой в зубах и цветком в петлице, прямо как король во главе своего войска. Да, наступят еще хорошие времена! Так что в те дни, когда хозяин разрешал Тому допить осадок со дна пивной кружки, Том бывал самым веселым парнишкой во всем городе.
Однажды во двор дома, где жил Том, въехал мальчик-грум. Том как раз спрятался за стенкой, чтобы кинуть под ноги коня камень, так было принято у них в округе приветствовать чужаков. Но мальчик заметил его и крикнул:
— Эй, не знаешь ли ты, где живет мистер Граймс[1], трубочист?
Мистер Граймс — да это же хозяин Тома! Ну а Том всегда соблюдал выгоду своего хозяина и вежливо обращался с заказчиками, поэтому он незаметно избавился от камня и подошел к мальчику.
Мистера Граймса просили завтра явиться в усадьбу сэра Джона Хартховера. Дело в том, что прежнего трубочиста засадили в тюрьму, а трубы пора было чистить. Передав поручение, мальчик тотчас уехал на своем прекрасном коне, и Том даже не успел спросить, за что же посадили прежнего трубочиста. Том сам уже успел побывать в тюрьме, и, конечно, ему было интересно узнать, за что сажают взрослых трубочистов. Кроме того, грум был таким чистеньким, у него были такие серые бриджи, серые гетры, серая куртка и снежно-белый галстук с булавкой и чистое румяное лицо, что Том с неприязнью оглядел самого себя — и решил, что мальчишка просто надутый индюк, важничавший из-за своей шикарной одежды, и что тот совсем не знает, как зарабатывать себе на жизнь. Поэтому Том кинулся было за своим камнем, но вовремя остановился: дело есть дело, а потому нужно соблюдать неписаное перемирие.
Хозяин так обрадовался, услышав о своем новом заказчике, что перво-наперво хорошенько поколотил Тома, а потом отправился в трактир и выпил пива зараз больше, чем, бывало, выпивал за два вечера. Нужно же было это для того, чтобы проснуться наутро вовремя, ведь чем больше болит голова, тем приятнее встать спозаранку и выйти на свежий воздух. Встав в четыре утра, он прежде всего снова отколотил Тома, чтобы научить его быть приличным мальчиком (совсем так, как колотят детей в наших школах), ведь сегодня они отправлялись в очень приличный дом, и стоило постараться, чтобы произвести наилучшее впечатление на заказчика.
И вот они отправились в путь, впереди мистер Граймс на ослике, а за ним Том вместе со всеми щетками. Прочь со двора, вверх по улице, мимо закрытых ставен и усталых, зевающих полицейских.
Вот они миновали шахтерский поселок, весь тихий и сонный; вот уже прошли дорожную заставу и вышли на проселочную дорогу и двинулись вдоль куч шлака, а вокруг было тихо-тихо, лишь подъемный механизм в шахте на соседнем поле хрипел и стонал. Но вскоре дорога побелела и кучи, насыпанные вдоль нее, тоже. Шлак сменили трава и цветы, покрытые росой, а в небе раздалась песнь жаворонка, разливающего свои вечные трели во славу солнца.
Вокруг было тихо. Старушка Земля все еще спала, и спящей она смотрелась еще лучше, чем бодрствующей, — как и многие люди. Спали огромные вязы в зелено-золотых лугах, спали коровы под ними; дремали облака, спустившиеся прямо на землю и на ветви вязов; все ожидало солнца с его вечным «Подъем!», чтобы встать и заняться каждодневными делами.
А они все шли и шли, и Том без устали вертел головой по сторонам, ведь он никогда еще не бывал за городом. Ему так хотелось пробежаться по лугу, нарвать цветов, поискать птичьи гнезда! Но не стоило даже заикаться об этом, мистер Граймс был деловым человеком.
Вскоре они поравнялись с бедной ирландкой, она медленно шла по дороге, неся за спиной свою поклажу. Голова ее была покрыта серым платком, а юбка была ярко-красного цвета, так что становилось ясно, что она из Голуэя. Ни башмаков, ни чулок на ней не было, и шла она, чуть прихрамывая, как если бы она уже сильно устала или натерла себе ногу. Но она была высокая и красивая, с лучистыми серыми глазами и густыми волосами. И она так приглянулась мистеру Граймсу, что, поравнявшись с ней, он крикнул:
— Тяжкая дорога для таких симпатичных ножек.
а? А ну, красавица, залезай на моего осла да поехали вместе!
По ей, наверное, не понравились вид и голос мистера Граймса, и она спокойно ответила:
— Спасибо, уж лучше я пойду с твоим помощником.
— Ну, как хочешь, — проворчал Граймс, закуривая свою трубку.
И вот она уже идет рядом с Томом и расспрашивает мальчика про его житье-бытье: где он живет, да что он знает, да кто он такой, и вскоре уже Тому казалось, что никогда еще он не встречал такой приятной женщины. А шепчет ли он молитву, прежде чем лечь спать? Нет, он не знает никаких молитв… кажется, ее это расстроило.
Потом он спросил ее, где она живет, и она ответила — далеко-далеко, у самого моря. А что это — море, какое оно? И она стала рассказывать Тому, как шумит море, накатываясь на прибрежные скалы своими огромными волнами в темные зимние ночи; и каким тихим бывает оно веселыми летними днями, когда в нем купаются дети; и много что еще рассказала она, так что Тому захотелось самому все увидеть и обязательно искупаться в чудном море.
Наконец они поравнялись с холмом, у подножия которого протекал ручей. А из маленькой пещерки, возле известняковой глыбы, вытекал небольшой ключ, поднимаясь ввысь настоящим фонтаном, он набухал водой, напевая свою песню, и был он таким чистым, таким прозрачным, что нельзя было понять, где кончается вода и начинается воздух.
Тут Граймс остановился, Том тоже, глядя на пещерку и думая, живет ли в ней кто-нибудь. Но Граймс не думал ни о чем таком, он слез с осла, подошел к источнику, наклонился и окунул в чистую воду свою безобразную голову — и вода помутнела.
А Том тем временем быстро-быстро собирал полевые цветы. Ирландка помогала ему и даже показала, как их связать, чтобы получился букетик. Но тут Том заметил, что хозяин его умывается, и застыл на месте с разинутым ртом. А когда Граймс кончил, Том выпалил:
— Ой, хозяин, я никогда такого не видел!
— И не увидишь. Не чистота меня волнует, а прохлада. Я не какой-нибудь шахтеришка, который вывозится так, что каждую неделю ему приходится умываться.
— Нельзя ли и мне подойти и окунуть голову в воду? — спросил бедняжка Том. — Наверное, это так же приятно, как сунуть голову иод струю из колонки, к тому же здесь нет полицейских.
— А ну топай! — рявкнул Граймс. — К чему тебе умываться? Ты же не напивался так, как я, и голова у тебя не трещит!
— Подумаешь! — отвечал Том.
И он помчался к ручью и стал умываться.
Граймс и так уже был обозлен, ведь женщина предпочла его обществу Тома. Поэтому он кинулся за мальчиком с ругательствами, схватил его за шиворот и стал колотить.
— Неужели тебе не совестно, Томас Граймс? — вскричала ирландка.
Граймс на секунду замер, пораженный тем, что она знает его имя, но тут же ответил:
— Нет, ни сейчас, ни когда-либо, — и продолжал колотить Тома.
— Заметно. Если бы ты хоть раз в жизни устыдился, ты давно бы уже пошел в Вендейл.
— Что знаешь ты про Вендейл? — заорал Граймс, не выпуская Тома.
— Все. Я знаю даже, что случилось в Олдермирской роще почти два года назад, в Мартынов день в ноябре.
— Ну да? — завопил Граймс.
Он бросил Тома, перебрался через изгородь и оказался лицом к лицу с женщиной. Том думал, что Граймс ее ударит. Но нет, уж очень смелый у нее был вид.
— Да, я там была, — спокойно произнесла она.
Выругавшись, Граймс вдруг сказал:
— Что-то ты не похожа на ирландку.
— Неважно, кто я. Я видела то, что видела, и, если ты еще раз ударишь мальчика, я расскажу все, что знаю.
Похоже было, что Граймс здорово испугался. Он тут же молча уселся на ослика и позвал Тома.
— Стойте! — молвила женщина. — Мы еще свидимся с вами, и вот что я скажу вам обоим: кто к чистоте стремится, чистым будет, а кто в грязи погряз, тот грязным и останется. Помните!
Она повернулась и пошла прочь по лугу. Граймс постоял немного, как если бы его стукнули. Потом он кинулся за ней с воплем:
— Стой, вернись!
Но на лугу никого не было.
Не спряталась ли она? Да нет, там негде спрятаться. Все же Граймс поискал ее вокруг, да и Том тоже, он был удивлен не меньше Граймса. Но как они ни искали, ее и след простыл.
Граймс вернулся к своему ослу, и видно было, что он напуган. Он молча тронулся в путь, попыхивая свеженабитой трубкой, и даже не вспоминал про Тома.
Пройдя еще мили три и еще чуть-чуть, они добрались до ворот Усадьбы.
Да, шикарные были ворота, все из железа, рядом домик привратника, по бокам каменные столбы, и на каждом — жуткое страшилище, с клыками, рогами и хвостом, эти штуки украшали щиты, которые прикрывали в бою предков сэра Джона во времена Алой и Белой роз. В предусмотрительности им не откажешь, ведь стоило врагам завидеть таких страшилищ, как они тут же пускались наутек.
Граймс позвонил в колокольчик, и тотчас у ворот появился привратник.
— Меня предупредили о твоем приходе, — сказав он, открывая ворота. — Иди вперед по аллее, да смотри чтобы при выходе я не обнаружил у тебя зайца или кролика из наших угодий, уж меня ты не обманешь, так и знай.
— Разве что положу его в мешок с сажей, — пошутил Граймс, и они оба рассмеялись.
— Ну, коли ты такой умный, лучше уж я провожу вас до дома, — решил привратник.
— Давай-давай, ведь за охрану дичи тебе деньги платят, а не мне.
И привратник пошел вместе с ними. К изумлению Тома, они с Граймсом всю дорогу шутили и смеялись.
Сначала они чуть ли не милю шли по липовой аллее, и один раз Том, весь дрожа от страха и восторга, заметил оленя, дремавшего среди папоротника. Никогда еще Тому не приходилось видеть такие огромные деревья, и, взглянув вверх, он решил, что само голубое небо отдыхает на их кронах. Но сильнее всего его озадачил какой-то непонятный не то шорох, не то шепот, сопровождавший их по пути, так что наконец Том набрался храбрости и спросил у привратника, в чем тут дело.
Говорил Том очень вежливо и на всякий случай именовал привратника «сэр», это очень понравилось слуге, и тот объяснил мальчику, что в цветах липы гудят пчелы.
— А что такое пчелы? — спросил Том.
— Они делают мед.
— А что такое мед? — спросил снова Том, но тут Граймс фыркнул:
— Заткнись!
— Ничего, — вмешался привратник, — он вежливый парень, да ненадолго его хватит, если он останется при тебе.
Граймс расхохотался, решив, что это комплимент.
— Хотел бы и я быть привратником, — сказал Том, — тогда я жил бы в таком же прекрасном месте, ноенл бы такие же брюки и свисток, как у вас.
Привратник рассмеялся: он-то был достаточно добр.
Ну вот они подошли еще к одним большим железным воротам перед домом, и Том уставился на цветущие рододендроны и азалии, а потом на особняк. Сколько же в нем труб, и давно ли построен дом, и как звали того, кто его построил, и сколько же ему заплатили?
Да, задай он свои вопросы, на них трудно было бы ответить, потому что Хартховер строили в девяносто разных эпох, да следовали девятнадцати разным стилям, и смотрелся особняк так, как будто бы кто-то построил целую улицу самых разных домов, а потом ссыпал их в кучу и перемешал гигантской ложкой.
Но Том н его хозяин не вошли в дом через парадный вход, как какие-нибудь графы или епископы, нет, они обошли дом кругом, и долго же им пришлось кружить; они вошли в дом через черный ход, а дверь им открыл зевавший прислужник; а потом они прошли по маленькому коридору, где их встретила домоправительница, одетая в такой красивый цветастый халат, что Том принял ее за миледи. И она принялась давать Граймсу наставления, как и что сделать, как если бы это он сам полез в трубу, а Граймс лишь кланялся и тихонько шипел Тому:
— Слышал, негодник?
Том слушал и запоминал — все, что мог.
Потом домоправительница отвела их в огромную залу, вся мебель там была укрыта коричневой бумагой, и велела им приступать к делу таким громким и величественным голосом, что Том задрожал. Но хозяин пнул его пару раз, после чего Том полез прямо в камин и стал карабкаться вверх по дымоходу. А в комнате устроилась горничная, чтобы присматривать за мебелью.
Не могу сказать тебе точно, сколько труб уже вычистил Том на своем коротком веку. Сколько же труб было в Усадьбе? Он потерял им счет. К тому же они не были похожи на привычные городские трубы. Такие еще встречаются в старых деревенских домах — большие и изогнутые, к тому же дом без конца перестраивали, меняли и трубы, так что местами один дымоход переходил в другой. Том совсем заблудился среди них. Правда, его это совсем не волновало, хотя вокруг царил кромешный мрак, он ведь привык к темным трубам так же, как крот привыкает к своему подземелью. Но вот наконец он спустился вниз, как ему казалось, туда же, откуда и начал. И оказался на каминном коврике в комнате, каких он еще никогда не видел.
Да, никогда еще он такого не видывал. Ему не приходилось бывать в благородных домах, а там, где он бывал, ковры к их приходу свертывали, занавески убирали, мебель накрывали бумагой и тряпками, а картины — специальными фартуками. Случалось ему, правда, задумываться над тем, как же выглядят комнаты после того, как трубы прочищены и все чехлы сняты. И вот он увидел как, и ему это очень понравилось.
Комната была вся в белом — белые занавески на окнах, белый полог у кровати, белая мебель, белые стены; на полу цветастый ковер, на стенах картины в золоченых рамах. На картинах были изображены дамы и господа, собаки и кони. Кони ему понравились, а собаки не очень, среди них не было ни бульдогов, ни терьеров. Две картинки поразили его сильнее всего. Одна ему понравилась. На ней был изображен мужчина в длинной хламиде, а вокруг него стояли дети и их мамы. Неплохая картинка для комнаты, где живет леди, — а что здесь живет леди, Том не сомневался.
На другой картинке был нарисован человек, прибитый гвоздями к кресту, и это Тома поразило. Где-то он уже видел похожую картинку, но зачем она здесь? «Бедняга!» — подумал Том. Но зачем же неизвестная леди повесила такую картинку у себя в комнате? Может, это ее родственник, убитый дикарями? Тому стало грустно, и он отвернулся.