Николай Дубов
1
Всё началось с балета.
В субботу утром Алексей увидел большие белые афиши и тотчас забыл о них. По дороге к цеху его догнал Виктор.
– Видал? Оперный приехал!
Алексей безразлично кивнул.
– Чудак! – закричал Виктор. – Хоть и областной, так что? Настоящий театр оперы и балета – шутка! Лично я ни одного не пропущу...
Виктор считал себя артистом: больше года ходил в драмкружок при Дворце культуры и без конца репетировал. Однажды он затащил с собой Алексея. На полуосвещенной сцене сквозняк шевелил облупившиеся крашеные холсты. Пахло застоялым клеем и пылью. Худенькая девушка испуганно оглядывалась в зал, где сидел режиссер, и тихонько бормотала, а Виктор, красный от натуги, кричал не своим голосом и поминутно хватался то за руку девушки, то за свой лоб. Потом режиссер что-то им объяснял, девушка снова бормотала, а Виктор кричал.
– Ну как? – спросил Виктор, когда они вышли.
– Глотка у тебя – дай бог!
Виктор самодовольно улыбнулся. В кружок Алексей больше не ходил.
Опера ещё хуже. Это когда долго поют на разные голоса и нельзя понять ни одного слова. Алексей пробовал слушать по радио, но ни разу не выдержал до конца. Один или с Виктором он бы не пошел, но когда Наташа сказала, что она просто не понимает, как можно не пойти, – это же впервые приехала опера, и уж она-то, во всяком случае, пойдет, – Алексей немедленно согласился. Не пойти означало не увидеть в этот вечер Наташу.
Пришли задолго до начала, и Виктор сейчас же убежал. Всю дорогу он хвастал театральными связями и уверял, что достанет самые лучшие места. Должны они идти навстречу художественной самодеятельности или нет?! Время от времени он появлялся потный, взъерошенный, чертыхал администратора, которого никак не мог поймать, и снова убегал. Алексей был доволен – он оставался с Наташей один и мог на неё смотреть. Он даже подумал, как было бы хорошо, если бы Виктор вовсе не достал билетов. Они пошли бы просто гулять, к морю, например. Сидели бы на берегу, Наташа и Виктор разговаривали, а он бы смотрел на неё и был счастлив... Но тут же он спохватился. Счастья никакого не будет. Она так нетерпеливо ждет этого спектакля, так радуется, прямо светится вся. И больше всего боится, что билетов не окажется...
– Чему ты улыбаешься, я не понимаю? – сердито сверкая глазами, сказала Наташа. – Ни за что теперь Витьке не поверю! Наобещал, нахвастал, и вот – пожалуйста! Сама буду покупать билеты, и всё...
Но Виктор уже проталкивался через толпу, по расплывшемуся лицу его было видно, что билеты есть.
– Порядок! Пятый ряд. Правда, немножко сбоку, ну ничего, зато близко...
Места оказались крайними в ряду, у самого забора. Небо еще голубело, и молочный шар фонаря над головой казался желтым и тусклым. За барьером перед сценой торчали головы музыкантов. Там вразнобой пиликали, тутукали инструменты, заглушая всех, резко и отрывисто рявкала в небо медная труба, как отдаленный гром, глухо рокотали невидимые барабаны. Прожектора осветили занавес. На подставку перед оркестром поднялся длинноволосый человек в черном и постучал палочкой. Пиликанье оборвалось, но зрители ещё рассаживались, громко разговаривали и смеялись. Длинноволосый оглянулся, обвел требовательным взглядом ряды скамеек. В зале начали громко шикать друг на друга, шум стал ещё сильнее. Так и не дождавшись тишины, длинноволосый повернулся к оркестру, плавно повел палочкой, и оттуда, где только что раздирала уши звуковая сумятица, хлынула певучая волна. Наташа, будто захлебнувшись в ней, глубоко вздохнула и замерла, так и оставив чуть приоткрытым рот. Волна растекалась всё шире, нарастала, в неё вливались всё новые и новые. Еле заметные вначале, они росли, заслоняли собой прежние, стихали и возникали вновь. Длинноволосый раскачивался всем туловищем, волосы упали ему на глаза, но он не обращал на это внимания и всё требовательнее размахивал обеими руками. Повинуясь ему, волны вздымались всё выше, потом, будто попав в теснину между скал, заметались, взбудораженно и тревожно, и, разбиваясь одна за другой, начали стихать и гаснуть. В зале захлопали. Наташа перевела дыхание.
– Хорошо как, а?! – невидящими глазами посмотрела она на Алексея.
Виктор сложил ладони чашками и гулко, как в бочку, захлопал. Длинноволосый небрежно поклонился зрителям, взмахнул головой так, что волосы его легли на место, снова поднял палочку, оркестр заиграл, и занавес раздвинулся.
Среди плоских, преувеличенно красивых деревьев танцевали пестро одетые девушки и парни. Танцевали долго, на всякие лады. Только один парень, лучше всех одетый, с длинным напудренным лицом и необыкновенно толстыми ляжками, в танцах не участвовал и слонялся как неприкаянный.
– Это принц, Зигфрид, – шепнула Наташа.
Дружная компания всячески старалась развеселить принца, он прикладывал согнутую руку с растопыренными пальцами к голове или к сердцу, медленно отводил её в сторону и, подрагивая толстыми ляжками, отходил. Потом все стали смотреть вверх и показывать туда руками. Перед нарисованным небом, отбрасывая на него тень, проплыла вереница летящих птиц. Очень быстро начало темнеть, все вприпрыжку убежали за кулисы, направо, а принц, схватив игрушечный лук, приделанный к ружейному прикладу, показал, как он будет целиться в пролетавших птиц, и убежал налево.
В антракте гулять не пошли. Наташа, радостно сверкая глазами, объясняла, что будет дальше: её мама видела этот балет в Ленинграде и всё ей рассказала. Алексей слушал, но почти ничего не слышал: он смотрел на Наташу и радовался её радости...
Принц большими скачками сделал круг по сцене, остановился и начал оглядываться. За кустами и камнями виднелось нарисованное озеро. По небу снова пролетела вереница птиц, и вскоре по озеру в затылок друг другу поплыла череда лебедей. Они доплыли до середины сцены, потом, будто наткнувшись на что-то, остановились, разом дернулись вперед и снова остановились.
– Заело! – басом сказал кто-то сзади.
Виктор громко фыркнул, Наташа яростно толкнула его локтем. Лебеди вдруг дали задний ход, потом двинулись вперёд и уже без остановок уплыли за кулисы. Принц ускакал налево, а оттуда, где скрылись лебеди, начали выбегать девушки. Их было тридцать или сорок, и все совершенно одинаковые: как спортсменки, затянутые в трико, только белое, а там, где полагается быть трусам, в коротеньких юбочках. Юбочек на каждой было много, одна короче другой, и все стояли торчком.
– Чего они нацепили? – спросил Алексей.
– Это пачки, – объяснила Наташа.
– Пачки чего?
– Так называется – пачки. Молчи и слушай.
Помахивая руками, девушки цепочкой побежали по сцене. И тут явственно послышался стук копыт.
– Топочут, как козы, – сказал Виктор.
– Ничего ты не понимаешь! – рассердилась Наташа. – Это у них балетки с твердыми носками. Ну-ка, попробуй просто так походить на пальцах...
– А зачем?
– Потому что красиво!
– Ладно, в антракте попробую, – ухмыльнулся Виктор.
Наташа уничтожающе посмотрела на него, и он замолчал.
В оркестре жалобно запели скрипки, виолончели, и, словно скользя по этой певучей волне, появилась Одетта. Плавно покачиваясь и переливаясь, волна подступала всё ближе, незаметно подхватила и понесла за собой Алексея. Он перестал замечать и шевелящиеся от ветра декорации, и топот балерин, и чрезмерно напудренные лица. И то, что происходило на сцепе, уже не имело значения. Простодушная история о том, как Зигфрид полюбил заколдованную Одетту и эта любовь должна была уничтожить колдовские чары, но злой волшебник Ротбарт подставил вместо Одетты коварную Одилию, и Зигфрид увлекся ею и едва всё не погубил, но потом опомнился и стал бороться с волшебником, – всё это Алексея не трогало. Разве может быть в жизни так, чтобы человек полюбил девушку и тут же, с ходу, другую, даже если они очень похожи? Вот он, например? Да пускай будет сколько угодно девушек, и пусть они как угодно будут похожи на Наташу, разве он ошибется, спутает какую-нибудь с Наташей, которая сидит рядом и сейчас не видит и не слышит ничего, кроме происходящего на сцене, словно её тоже околдовали, как ту Одетту? Да ни за что! Только такой слабак, как этот длинномордый Зигфрид с толстыми ляжками, может заблудиться в двух соснах... И, наверно, все это надо понимать иначе, не просто так вот – полюбил одну, потом другую, а вообще: как человек может ошибиться, увлечься, сбиться с пути и тогда может напортить всё, даже погубить и других и себя. Так ведь бывает и в любви, и в дружбе, и вообще в жизни.
Алексей смотрел на сцену, слушал музыку, но она уводила его всё дальше от того, что происходило на сцене, и думалось ему почему-то не о Зигфриде и Одетте, а о его собственной жизни, пускай она пока ещё не очень долгая, но было в ней уже немало всякого. Ему вспомнилась такая далекая жизнь в Ростове с мамой, а потом с дядькой, жизнь здесь, в детском доме; как на киноленте, всплывали в памяти люди, с которыми он встречался, сталкивался. Он придирчиво смотрел из нынешнего своего далека на самого себя. Может, и он был в чём-нибудь слабаком, вроде Зигфрида, кого-то обманул, подвёл? Было всякое: и глупое, и детское... Но ни обмана, ни предательства не было. Ну, а уж теперь и подавно не будет. Разве может он обмануть надежды Наташи или подвести, скажем, лучшего своего друга Виктора? Смешно даже думать...
Черный волшебник со сверкающими глазами был повержен, корчась, упал в озеро, волшебные чары сброшены, возлюбленные соединились в ликующем танце. В ограде театра вспыхнул свет, танцоры, тяжело дыша, улыбались и кланялись.
Виктор, гулко хлопая в ладоши, повернулся к Наташе.
– Тю! Чего ты ревешь?
В глазах у Наташи стояли слезы.
– Дурень, это от радости...
– Хорошее дело! Конечно, маленькие лебедята и этот Роберт вкалывали здорово...
– Не Роберт, а Ротбарт! И вообще лучше не высказывайся...
Наташа вытерла слезы. Они долго хлопали выбегающим артистам, потом вышли в сад. Домой идти было рано, они побродили по аллеям. Наташа захотела пить. Около зеленой фанерной будки стояли парни и ждали, когда освободятся кружки. В будке продавали только пиво.
– Пошли в ресторан? – сказал Витька.
– Из-за бутылки воды?
– Не только воды...
– А чего же ещё? – сухо спросила Наташа и остановилась.
– Мороженого, например. – Виктор подмигнул Алексею.
У Алексея загорелись уши. Он переодевался второпях и забыл деньги. Что-то есть, но. наверно, пустяки. В кармане три мятые бумажки. Хорошо, если пятерки, а то, может, трешки или даже рубли...
В летнем ресторане почти у самого входа сидел Олег Витковский. Несмотря на духоту, он был в толстом, как одеяло, пушистом свитере. Витковский увидел их, замахал рукой.
– Приветик, детки! Давайте к нам, у нас весело.
На столе стояли пустые коньячные бутылки, пивные кружки. Остатки еды были утыканы окурками. Сидящие за столом парни уставились на Наташу. Шея у Алексея одеревенела.
– Ни за что! – тихо сказала Наташа.
– Другим разом, – ответно помахал рукой Виктор.
Они протиснулись в угол террасы, где освобождался столик. Маленький плешивый официант в засаленной белой куртке, стоя к ним спиной, составил на поднос грязную посуду и ушел. Алексею показалось в нём что-то знакомым, но он не уловил что.
Наташа брезгливо завернула край скатерти на залитую столешницу, положила книжку.
– Может, всё-таки трахнем, а? – Виктор наклонился над столом. – По маленькой?..
– Мальчики, если вы будете пить, я сейчас же уйду!
– Чутошную...
– Без меня.
– О женщины! – Виктор трагически откинулся на спинку стула и тут же снова наклонился. – Ну, а пиво? Мужчины мы или не мужчины?
– Пейте, если не можете без гадости...
– Абсолютно!
Алексей знал, что Виктор врет. Не так уж он любит пиво, а водку тем более. Просто считает – раз пришли в ресторан, надо пить, чтобы быть не хуже других.
– Знаешь, что я тебе скажу, Виктор... – Наташа осеклась – к ним пробирался Витковский.
Он был пьян, толкал сидящих, хватался за спинки стульев. Следом шел длинноволосый парень в светлом костюме. Правую руку он держал в кармане, голову слегка наклонил и повернул так, будто косился на свою левую пятку. Длинные желто-рыжие волосы падали ему на лицо, он вздергивал голову, грива ложилась на место я тотчас снова падала. По этому дерганью Алексей узнал его.
– Приветик! – сказал Витковский и с маху сел на стул. – Знакомьтесь. – Он оглянулся, протянул руку к спутнику. – Мой друг. Мировой парень.
«Мировой парень» дернул головой, вынул руку из кармана и протянул Наташе.
– Юрий Алов. Привет, ребята. – Он старательно произносил каждую букву. – Разрешите присесть?
– Да садись, чего ты...
Витковский рванул от соседнего столика пустой стул, с грохотом подвинул. Алов откинулся на спинку, снова сунул руку в карман и стал там чем-то побрякивать – ключами или мелочью.
– Как вам понравился балет? – всё так же выговаривая каждую букву, спросил Алов у Наташи.
– Очень! Очень понравился!
– А мне, знаете, не очень... Меня, собственно, пригласили просмотреть, чтобы написать рецензию. Но я, по-видимому, откажусь – ничего особенного...
– А вы...
– Я по профессии журналист... Ну и приходится иногда заниматься вопросами, которые, так-скать, не в сфере моих интересов...
Он говорил медленно, отчетливо, побрякивал чем-то в кармане и лениво поглядывал из-под опущенных век. Глаза у него были тоже желтоватые, кошачьи.
Витковский всё время порывался что-то сказать, но никак не мог собрать губы. Он сжимал, мял их горстью, но как только убирал руку, лицо опять разъезжалось.
– Ребята, – проговорил он наконец, – пошли к нам. У нас там мировые парня. Пошли – выпьем. Пошли?
– Тебе уже хватит. По завязку, – сказал Виктор.
– Кому? Мне? – Витковский обиделся.
– Что это вы читаете? – Алов взял книжку, полистал. – Завидую. Мне, к сожалению, уже некогда. Пройденный этап. Приходится самому писать.
Лежавший в книжке платок упал на землю. Наташа покраснела – сумочки у неё не было, книжка служила сумочкой.
– Я извиняюсь, – сказал Алов и подал платок.
Наташа затолкала его в манжет рукава и покраснела ещё больше.
Витковскому снова удалось собрать губы.
– Нет, ты скажи, кому хватит? Мне, да?
Сидящие за соседними столиками начали оглядываться. Перехватив насмешливые взгляды, Наташа потупилась.
– Сейчас всё будет в порядке, – сказал тихонько Алов и хлопнул Витковского по плечу. – Олег, ребята зовут. Пошли.
Витковский поднялся и, хватаясь за спинки стульев, побрел к своему столику.
– Надеюсь, знакомство наше продолжится. Привет! – сказал Алов Наташе и, оглядываясь на левую пятку, пошел следом.
Алексей облегченно выдохнул воздух.
– Он в самом деле журналист? Настоящий? – спросила Наташа.
– В нашей многотиражке работает.
– А что он пишет?
– Он и про Лешку писал, – сказал Виктор. Толстые губы его расползлись в предательской ухмылке.
– Правда? Почему ты не рассказывал?
– А, пустяки! Чего там рассказывать, – отмахнулся Алексей и пнул под столом Виктора.
Подошел плешивый официант, помахал над скатертью мятым полотенцем так, что все крошки остались на месте, вынул маленький блокнотик и, покатывая огрызок карандаша между указательным и большим пальцем, приготовился писать.
Ну конечно, это он! Только вроде стал меньше ростом и как-то ссохся, что ли. Налитые когда-то щеки обвисли, как брыла у лягавой собаки. Под глазами мешки. Большой жабий рот скорбно сжат и стал похожим на куриную гузку.
– Мороженое, ситро и две кружки пива, – сказал Виктор.
– Водочки не желаете?
– Нет.
Официант вздохнул, спрятал блокнотик и повернулся, собираясь уходить.
– Дядя Троша! – негромко окликнул Алексей.
Официант оглянулся, недоуменно шевельнул бровями. Рот его дрогнул, в глазах что-то мелькнуло и тут же погасло.
– Не узнаешь?
– Лешка... Алексей! Господи!
Он по-бабьи всплеснул руками, затоптался на одном месте.
– Как же ты?.. Господи, бож-же ж мой... Да разве признаешь?!
Неподалеку за столиком громко застучали по тарелке.
– Сию минуту! – откликнулся дядя Троша. – Бож-же ж ты мой... – повторил он, переступая с ноги на ногу. – Вот так встреча!.. Я сей минут, сей минут! – и засеменил к столику, за которым ещё требовательнее застучали.
– Кто это? – спросил Виктор.
– Жаба. Дядька двоюродный.
– Тот самый? От которого убежал?